ВЫ хочете песен? Их есть у меня! Флешмоб "Погорланим?"
Автор: Борис БатыршинПрисоединюсь вот к этому флэшмобу. Герои поют у меня чуть ли не в каждой книге, так что грех было бы пропустить.
Данный эпизод - из цикла "Хранить вечно"; книга первая, "Дело № 1"
…Дождик капал на рыло
И на дуло нагана
Долго плакал Гаврила
Над могилой Степана…
Мы всей коммуной уже третий день жили в «лагерях». Утренняя зарядка – босиком, выстроившись рядами на мокрой росистой траве перед отрядными палатками. Завтрак тут же, за врытыми в землю столами, сколоченными из скверно оструганных досок. Пища готовится в трёх армейских полевых кухнях – как и палатки, это подарок шефов-чекистов. На боку одной из кухонь, той, что на деревянных колёсах со спицами, с печной трубой, увенчанной «грибком», в металле выдавлен императорский двуглавый орёл и цифры «1916». «Наследие империалистической войны» – шутит наш завхоз и тут же выдаёт фронтовую байку, где фигурируют «германы», такая в точности кухня и, разумеется, он сам.
…Дождик капал и капал,
А Гаврила всё плакал,
А наутро Гаврилу
Замело ГэПэУ…
Я закончил куплет, выдал залихватский аккорд, и рассевшиеся вокруг костра коммунары хором подхватили:
…По тундре, по железной дороге,
Где мчится поезд "Воркута-Петроград"
Мы бежали с тобою
Уходя от погони,
Нас теперь не настигнет
Револьвера заряд…
Получается хоть и громко, но неизменно жалостливо - как, и положено любому произведению в исполнении бывших беспризорников, коих здесь хватает. Песня эта, исполняемая каждый раз в новой вариации, успех имеет оглушительный. Здесь она неизвестна, что и неудивительно – железнодорожную ветку Котлас-Воркута начнут строить только в тридцать седьмом, да и города такого, «Воркута», ещё нет на карте, только одноимённая речка. Что до автора песни, то он не просто не сочинил её, но даже, кажется ещё, и не родился. А если и родился, то не вышел из нежного возраста, и до срока, проведённого на урановых рудниках (где эта песня, как считали «там, у нас», и была написана) остаётся ещё немало лет. Вздор, конечно - на самом деле, срока на рудниках он не отбывал, а работал там вольнонаёмным, то ли горным мастером, то ли маркшейдером.
Впрочем, какая разница? Главное, что песня зашла.
В остальном коммуна жила привычной жизнью: до обеда мы пропадали на производстве, а потом разбегались по территории – кто в главный корпус, в библиотеку или на очередную репетицию театрального кружка, кто на стадион, кто на озерко, купаться. Школа закрылась на каникулы. Мы с девчонками возобновили тренировки, и даже у Марка начало кое-что получаться. А вечерами все устраивались кругом у большого костра. Завшколой Тарас Игнатьевич (коммунары звали его просто «дядька Тарас!) приносил гитару и заводил тягучие романсы или украинские народные песни, до которых он оказался большой охотник. Ребята слушали, потом запевали и сами, как правило, обходясь без аккомпанемента. Репертуар у коммунаров во многом был составлен из уличных и тюремных песен, а порой и из скабрёзных частушек. Дядька Тарас не протестовал и даже иногда пытался подыгрывать.
На второй вечер рискнул взять гитару и я. Оказалось, что пальцы сохранили кое-какие навыки из «той, прошлой, жизни» - не бог весть что, но классические дворовые «три аккорда, два баррэ» мне всё же удавались. Что до музыкального слуха – то им Лёха Давыдов не был обделён от природы.
И – понеслась!
Почти всё, что я исполнял, здесь не известно по той же причине – попросту ещё не сочинено, не написано. Кроме блатного репертуара послевоенных лет, популярностью пользовались песни из моей туристическо-КСПшной молодости - вроде «Страна Мадагаскар» и «Кожаных курток» Визбора, и розенбаумовского одесского цикла. А разухабистая «Батька Махно» группы Любэ даже стала в нашем отряде строевой, и надо было слышать, как уже на третий день, когда отряд в полном составе маршировал на «завод», полторы дюжины моодых глоток разом подхватывали припев, мелодия которого по такому случаю подверглась некоторой трансформации:
…Мертвые с косами вдоль дорог стоят
Дело рук красных дьяволят!
Мертвые с косами сбросили царя
Занималась алая, занималась алая…
И – хором, дружно, в ритм босых пяток, ударяющих по пыльной дороге:
…Заря! Заря! Заря!..
И подлинным, признанным хитом стал окуджавовский «Сентиментальный марш» - его всегда исполняли под занавес костровых посиделок, неважно, под гитару, или без.
Вот и сейчас:
Надежда, я вернусь тогда, когда трубач отбой сыграет,
Когда трубу к губам приблизит и острый локоть отведет.
Надежда, я останусь цел: не для меня земля сырая,
А для меня — твои тревоги и добрый мир твоих забот.
Но если вдруг когда-нибудь мне уберечься не удастся,
Какое б новое сраженье ни покачнуло б шар земной,
Я все равно паду на той, на той далекой, на Гражданской,
И комиссары в пыльных шлемах склонятся молча надо
мной...
Здесь Гражданка, правда, не так уж и далека – всего восемь лет прошло, а кое-где на окраинах, в том же Туркестане, постреливают до сих пор. Но кого интересуют подобные мелочи? Главное, что песня берёт за коммунарские души.
…Но если целый век пройдет, и ты надеяться устанешь,
Надежда, если надо мною смерть распахнет свои крыла,
Ты прикажи, пускай тогда трубач израненный
привстанет,
Чтобы последняя граната меня прикончить не смогла…
И слушал вместе со всеми вечно босоногий Тёмка, зажав под мышкой горн, с которым не расставался ни на мгновение. Отсветы костра плясали в глазах, и он наверняка живо представлял себя в роли того трубача: вот он из последних сил поднимается на локте, прикладывает к губам трубу - и играет самый главный в своей недолгой жизни сигнал…