Новая Жизнь, фрагмент 12 главы

Там где я, ночь молода, а желание сильно поделиться именно жтим фрагментом 12 главы моего романа "Новая Жизнь":

Пока я говорила, я смотрела не ему в глаза, а на свои руки, но, задавая вопрос, я подняла глаза и встретилась с Юрочкой взглядом.
Он побледнел, губы сжались в гневе, глаза метали молнии.
— Повезло парнише, я б его своими руками задушил. Орать на мою жену...
И в этот момент я чувствую, до какой степени я истосковалась по его рукам, губам, по его телу, по нашей близости. Чувствую, как сильно его люблю, и как безумно хочу быть с ним близко. Быть с ним близко прямо сейчас, а потом всегда.
Очевидно, что мое желание отразилось у меня во взгляде, потому что он протягивает ко мне руки и говорит:
— Иди сюда!
Я не иду, я буквально бросаюсь к нему. Отбой был полчаса назад, на этаже тишина, дверь почти закрыта, и сдерживаться нет сил, а главное уже совершенно нет желания. Пускай это риск, пускай придется прислушиваться к каждому шороху... или не придется, потому что я чувствую, как мой разум смиряется под натиском моих чувств, и я совершаю кошачий прыжок на больничную койку, которая тут же издает предательский скрип, но я уверена в том, что его никто не слышал. А если и слышал, ну какое им всем сейчас до этого дело, им есть о чем подумать и кроме нас.
А как только я оказываюсь в объятьях Юрочки, все эти мысли и вовсе благополучно выветриваются из моей головы.
Обнять, прижать, поцеловать, приласкать, согреть, утешить, успокоить – все мои желания централизованно направлены на это; я истосковалась по нему и телом, и душой, и все, что мне сейчас необходимо жизненно, это раствориться в нем.
Знаете, как говорят, что нет большего чуда у любви чем взаимность. Понимаешь, насколько это истина, испытав ее на себе.

И вот я снова живу, ощущая его поцелуи на своей коже. Мне хочется прижать его к себе как можно плотнее, чтобы никогда больше не расставаться с ним. Я знаю, помню, что так, как хочу, пока не получится, но я верю, прижимаясь ухом к его груди, и прислушиваясь к стуку его сердца, что так обязательно будет, потому что я верю – мы заслуживаем этого, а даже если и нет, то обязательно заслужим.
Мы покрываем лица друг друга страстными и одновременно ласковыми поцелуями, я ощупываю руками в темноте его лицо, как слепая, которая доверяет только зрению сердца, и кончики моих пальцев запоминают каждый изгиб – губ, носа, скул. Я с ума схожу от красоты его лица.
— О чем ты думаешь? — неожиданно шепотом спрашивает он.
— О твоем лице. О том, что оно создано для того, чтобы его целовать.
— Ты единственная женщина на земле, кому такая мысль могла бы прийти в голову.
Я знаю, он со мной флиртует, и мне от этого тепло на душе, но одновременно мне снова становится невыносимо больно от осознания того, что в его прошлом не было ни настоящей любви, ни искренней нежности и ласки, ни понимания, ни прощения, ничего хорошего, кроме сына, по которому он тоскует постоянно, хоть я и знаю, что иногда он не позволяет себе даже вспоминать о нем... думать, скучать... осознанно.
И я понимаю, почему так: желать того, что недостижимо, можно, но не часто, а то рискуешь чего доброго сойти с ума.
— А это хорошо или плохо, что я – единственная женщина, которая так думает? А то смотри, заведешь себе еще кого-нибудь, кто решит также, и я за себя не ручаюсь...
— Ну, и что ты с ней сделаешь, с соперницей?
Я хватаю его за мочку уха, и легонько прикусываю.
— Я ее уничтожу! А ты все равно будешь мой!
— Хорошо, что этого не может быть, правда? Мне кроме тебя никто не может быть нужен, просто потому, что когда по-настоящему любишь, то любишь один раз.
— И чем же я заслужила такое счастье, сама не знаю.
Я флиртую, но видимо у меня это довольно неуклюже получается, потому что в ответ он внезапно и очень серьезно говорит мне:
— Это ты мое счастье, а вот в том, что я твое – я не уверен.
Меня будто снова ударили бичом по голой спине.
— Ты же обещал мне так больше никогда не думать!
— Прости. Просто иногда, очень редко, я думаю о том, что ты заслуживаешь большего, лучшего...
— И это мне говорит человек, только рядом с которым я чувствую себя живой. Было бы смешно, не будь это так... грустно.
— Не надо, не грусти, прошу тебя. Я больше не буду. Обещаю. Просто вот ты в моих руках и я тебя целую, и знаю, что ты любишь меня, чувствую, и вспоминаю, как все те, кто желал, чтобы я ответил за все содеянное в прошлой жизни, испепеляли меня своей ненавистью и в их взглядах я читал послание о том, что меня ждет, а ждет меня Ад. И знаешь...
Я хочу что-то сказать, сама не знаю, что именно, но его губы касаются моих губ, и он шепчет мне:
— Подожди, дай сказать.
И я слушаю, внимательно, уткнувшись носом ему в шею.
— Так вот, знаешь, я внимательно смотрю вокруг, думаю о том, что случилось с Руной, с Вадимом и Яной, и да, я готов признать, что это – Ад... но он даровал мне тебя. Если это Ад и все тут происходит по воле Сатаны, то я так скажу: значит Дьявол милосерднее Бога, если позволил мне встретить тебя, найти в тебе взаимность, и обрести ту жизнь, на которую я даже не мог надеяться в мире, где, как я думал, у меня было все, а по сути не было ничего. Почти ничего, но если говорить об осознании, то ничего совершенно.

С минуту я обдумываю его слова, потом говорю:
— Да, если наша встреча произошла в Аду и по воле Сатаны, то именно Ему я пожелаю Божьего спасения. Скажу «спасибо». А может быть все наоборот, и Ад был там. И воля Сатаны. А это Рай и наша любовь дарована нам Богом по любящей воле Его. Просто весь остальной мир может думать по-другому. Как бы то ни было, спасибо Ему. Кому? А без разницы.
— И правда без разницы!
Я слышу улыбку в его голосе, и прижимаюсь губами к его плечу.
— Давай снимем рубашечку.
Миг и рубашечка на полу. Потом больничные кальсоны, а потом и мое домашнее платьице.
В позиции сидя мы страстно целуемся, он смеется, целуя мои глаза, ощущая как мои ресницы щекочут его губы, потом то же самое делаю я, и от нежности и страсти голова идет кругом.
— Как же сильно я по тебе соскучилась!

И все, эти слова как ключик к дверке, за которой только близость. Он осторожно валит меня на спину, гладит руками по бедрам, опускает голову над моими грудями, и ласкает мои соски с такой нежностью и страстью, что это ощущение, которое испытываю, я иначе как звездопад назвать не могу. Потом он целует мой живот, я обнимаю его за плечо, держу крепко, почти отчаянно, и чувствую всеми фибрами души, что я без него умру. Он касается кончиком языка моего пупка, и от этого простого касания я испытываю почти оргазм. У меня не было и не будет другого мужчины, я просто знаю, что так прекрасно бывает только по любви. Страсть без любви другая, холодная, а это не страсть, это близость.
— Возьми меня! Хочу быть с тобой совсем-совсем близко.
Этих слов достаточно для того, чтобы давно уже готовое принять его в себя мое тело получило то, чего хотело.
Я обнимаю его ногами, и темп, и ритм, и глубину регулирую именно я. Трудно представить себе более щедрого и чуткого любовника, чем мой муж.
— Знаешь, что страшнее всего на свете? — спрашивает меня Юрочка, отдаваясь мне без остатка.
— Знаю. Нелюбовь.
Я знаю, почему он спрашивает и знаю верный ответ. Можно оставить прошлое в прошлом, но нельзя совсем о нем забыть. Я знаю, что были женщины в его той, прошлой жизни, которые сначала признавались ему в любви, а потом отказывали в нежности даже в сексе. Сейчас, когда все обоюдно и взаимно, и клятва вечности и верности между нами нерушима, так больно ему вспоминать об этом, но так понятно, почему воспоминание приходит именно сейчас.
Поэтому, продолжая направлять любимого мужчину, продолжая растворяться в нем, я хочу утешить его и успокоить.
— Я знаю, о чем ты думаешь. Не думай о них. Пусть теперь они любят – других. Пусть думают, что им хорошо. Ни одной женщине на земле нет, не было и не будет так хорошо, как мне с тобой хорошо, потому что я знаю – сама любовь есть на земле лишь для того, чтобы ты и я друг друга любили. Остальным просто повезло. Но не так, как нам с тобой.
Это помогает. Прошлое отступает, и, судя по тому, как страстно он облизывает мою шею, плечи, грудь, я победила, нелюбовь здесь не имеет силы.
Оргазм накрывает нас обоих как волна, гигантская, теплая, ласковая.

Некоторое время мы тихо-тихо, как кошка с котиком, лежим бок о бок, только слушая наше дыхание, я его, он – мое.
Потом его губы снова касаются моего уха:
— Можно тебя кое о чем попросить...
— О чем угодно.
— Ты не обидишься?
— Юрочка, душа моя, опять мы об этом? Тут нету места запретам. Ложись на спину, сейчас все сделаем в лучшем виде.
Но сначала я долго и ласково целую его в губы.
— Нет ничего слаще твоих губ, моя женщина!
— Твоя жена?
— Конечно.
— Тогда называй меня так всегда.
— И я тебе обещаю, мы поженимся и не только. Хочешь, обвенчаемся?
— Хочу! Я тебе верю.
И я правда верю, и слышать из его уст слово «жена» значит для меня все на свете.
— Ложись на подушечку повыше, вот так, расслабься.
Я глажу его по животу, по ногам, по бедрам, по ягодицам, снова и снова кайфуя только от одного прикосновения к его мягкой, теплой, влажной коже, которая так знакомо пахнет.
Я начинаю его целовать с шеи вниз, причем я буквально наслаждаюсь каждым миллиметром его тела, такого большого, крупного, и при этом такого уязвимого, тонкокожего, чувствительного мужчины, такого любящего, теплого, настоящего, и предназначенного мне, только мне, с самого начала. Я целую его соски, живот, плечи, грудь, лаская его пупок как недавно он ласкал мой, глажу его по бедрам, ощущая, как напрягаются мышцы его живота и ног.
— Расслабься, все хорошо, давай, доверься мне. Вот так.
Я чувствую, как он успокаивается, я знаю, что он прикрыл глаза и сейчас мурчит тихонько, знает, что я ни за что не сделаю ему больно, не предам, не брошу, не откажусь от него ни при каких обстоятельствах, а значит, мне можно всецело довериться. А раз можно довериться, можно и расслабиться.
Когда я начинаю ласкать губами его член, то сразу чувствую, как он сжимает руки в кулаки, и знаю, почему. Борется с искушением своего тела зарыться пальцами мне в волосы, и заняться со мной оральным сексом. Все еще сомневается, люблю ли я его настолько, чтобы не оттолкнуть за это.
Приходится взять его руку и положить на свою голову. Я не хочу ничего говорить, хочу, чтобы он понял, чего я хочу – а я хочу, чтобы ему было хорошо.
Но он все-таки хочет быть в этом совершенно уверен. Он присаживается, отнимает мое лицо от своего паха, приближает к своему лицу и спрашивает:
— Ты точно не против, если я немножко...
Слова тут не помогут, слова не всегда убедительны, ласки, поцелуи куда убедительнее сейчас.
Минут десять он позволяет мне целовать себя в лицо, ласково копаясь в моих волосах.  
— Ну что, теперь мы готовы? — спрашиваю я, целуя его в висок.
— Вполне. Только если что-то я сделаю не так, ты же дашь мне знать, да?
Приходится уступить ему в этом, и я киваю:
— Да.
Со временем сомнения уйдут, и страхи тоже, он расслабится, а пока на это просто нужно время.
Одной рукой я снова ласкаю его ягодицы, а другой накрываю его яички. И все равно его желание обладать мной не сильнее желания не сделать мне больно, не нарушить моей свободы. Поэтому приходится все равно брать инициативу в свои губы. Я помню ту, нашу самую первую, ночь, и помню свои мысли о том, что опыт приходит с любовью. Поэтому я просто доверяюсь своему телу, верю, что мой язык и губы сами знают, лучше меня, что надо делать. И, судя по его стонам и урчанию, я таки права. Он держит меня за волосы, практически ничего более не делая, лишь изредка легким движением вперед инициируя чуть более глубокий... захват. Это непривычно, но не неприятно. Я даю ему контроль над своей волей, причем добровольно, осознанно, и мне самой от этого хорошо. Пока я сосу, я чувствую, как от острого желания внутри все полыхает, и тут же понимаю, насколько наша связь глубока и реальна: его рука касается меня там, в самом низу, его пальцы находят мой клитор, и начинают ласково его стимулировать. Очередной оргазм у нас снова случается одновременно.
Еще несколько минут проходит во взаимных ласках, а потом он снова аккуратно кладет меня на спину, и я раздвигаю ноги, приглашаю его в себя, притягиваю, держу, жар моего тела умоляет его громче чем мой крик, «ну, давай же», и ни у него, ни у меня нет сил сдерживать очередную накрывающую нас с головой волну желания быть близко, быть единым существом.
Ощущения такие сильные, что я хватаю его зубами за мочку уха, снова, только на этот раз чтобы сдержать излишне громкие стоны, рвущиеся из меня наружу, потому что поднять на уши всю больницу в наши планы не входит точно, еще чего доброго действительно прогонят меня восвояси, так что лучше не злоупотреблять в этой ситуации терпением окружающих.

Еще один оргазм спустя он кладет голову мне на грудь, в ложбинку между грудями, которые продолжают ласкать его руки, я прислушиваюсь к его дыханию, только что громкому и прерывистому, а сейчас оно становится поспокойнее и потише, и мне почему-то хочется плакать, хотя мне в жизни не было так хорошо.
— Ты правда считаешь меня красивым? — вдруг слышу шепот у своего уха.
— И телом, и душой, красивее не бывает.
Я чувствую что мои слова делают его счастливым.
— У нас с тобой обязательно будет семья, — говорит мне мой муж, и внезапно я вспоминаю одну вещь, и мне хочется сказать ему об этом:
— А ты знаешь, как по-украински будет «семья»?
— Не знаю. Как?
— Родина! Знаешь, такие слова, которые звучат одинаково на разных языках, но значат в одном не то, что в другом, обычно принято называть «ложные друзья переводчика», но я некоторое время назад задумалась о том, что называют легенда о Вавилонской Башне. По легенде все люди на земле раньше говорили на одном языке, данном им Богом. И вот однажды решили люди построить башню в Вавилоне, такой высоты, чтобы она доставала до небес. Разгневался Бог на людей за такое богохульство, и смешал их языки, чтобы они перестали понимать друг друга, и тогда построить башню они бы не смогли. Филологи утверждают, что в этой легенде есть доля истины, ибо, если сличить все языки, на которых когда-либо говорило человечество, или какая-то его часть, пускай и небольшая, то схема единая точно может быть найдена. Так вот, я считаю, что это не ложные друзья переводчика, а слова, в другом языке сохранившие часть своего исконного значения. Вот и «семья-родина» тоже. Защищать Родину значит защищать семью. Семья тот дом, который настоящий, а вовсе не какая-нибудь геолокация.
За свои рассуждения я зарабатываю ласковый поцелуй сначала в глаза, потом и в губы.
— Я с тобой согласен. В тему, «твой дом в той постели, в которой спит твоя жена».
— Я?
— Ты.
Сама не знаю, почему, но на ум приходит популярный в свое время подростковый роман, где главная героиня никак не могла поверить, что ее мог полюбить мужчина, который в ее глазах был самым прекрасным на земле, и речь далеко не только о том, как он выглядел. Вот и я, гладя по волосам мужчину, положившего голову доверчиво мне на плечо, кажусь себе колдуньей, укравшей сердце самого прекрасного мужчины в мире. И вот что льстит мне больше всего – я точно знаю, что он думает тоже самое, что он дракон, а я прекрасная принцесса. Наверное, это и есть любовь, о которой говорят, что она живет вопреки, а не благодаря.

Я не хочу, чтобы ночь кончалась, но откуда-то издалека я слышу доносящееся до нас кукареканье петуха. Значит, до побудки полчаса, максимум час. Придет Рита, а может, дежурный врач. Лучше бы врач, думаю я. С ним хоть не придется разговаривать, и он может и не обратит внимания на то, на что мы похожи – а ночь любви очень сложно скрыть от внимательных, любопытных женских глаз, а вот от мужских, к тому же заспанных, запросто. Так что пусть это будет не Рита.
Пока я думаю об этом, мой муж думает совсем о другом:
— Как думаешь, у нас еще полчаса?
— Вероятно, что полчаса есть.
— Я хочу тебя поцеловать.
Иносказательно «я тебя хочу». Замечательно! На такие предложения мужа я всегда отвечу «да». Испытание в данной ситуации лишь одно – как сделать это очень тихо. Тихонечко.

Через полчаса я извлекаю из сумки, в которую умудряюсь обычно упаковать слона, большое полотенце, и муж тщательно вытирает пот с моего тела так, чтобы через несколько минут я смогла натянуть на себя платье, и оно не выглядело на мне, как шагреневая кожа. Когда с этой невероятной миссией справиться нам удалось, приходит моя очередь стирать с его тела следы нашей близости, хотя тут все несколько проще, ибо кальсоны натягиваются легко, и проблемы не создали ни одной, рубашка нехотя налезает на все еще разгоряченный влажный торс, но, если прикрыть одеялом, все со стороны выглядит безобидно и пристойно.