Маг, Тьма и тени тевтонов

Гердевальд жил труся. Отчаянно труся почти всю свою жизнь. Ну, вернее, с момента, когда в первый раз смог передвинуть пресс-папье, граненый шар из горного хрусталя. Не руками, мыслью. 

На улице ветер трепал знамена старой-доброй Пруссии, здорово подпалившей хвост французишкам. Бородки а-ля Наполеон Третий стремительно выходили из моды, мама Гердевальда полюбила пирожное «Седан», а отец расстраивался из-за быстрого окончания войны. Он входил в узкий круг армейских подрядчиков, рассчитывал на ноые поставки фуража и терял баснословные барыши. 

Гердевальд, еще вчера спокойно игравший в солдатиков, само собой побивая лягушатников, о войне уже не думал. 

Еще ему вдруг стало наплевать на воскресную поездку на озеро, с собаками герра Палена, на лошадях и даже в компании очаровательной Анни Гнейзенау. Всю ее очаровательность Гердевальд научился рассматривать не далее, чем в прошлом месяце и, с тех пор, стыдился сам себя, еще играя в солдатики. 

Но сейчас даже милейшая фрейляйн Гнейзенау не заботила помутившееся сознание Гердевальда, и, что даже не казалось странным, ему не желалось заниматься по ночам… в общем, нарушать наставления пастора. 

Все мысли Гердевальда крутились вокруг странных вещей, происходящих с ним битых три дня подряд. Сперва, когда Гердевальд подсматривал в щелку за поварихами, устроившими помойку в прачечной и кровь густо стучала в висках, заодно заставляя неметь пах, из огромного ушата разом забил фонтан пенной воды. Гердевальд почти не подумал связать это с собой, если бы не… Если бы не пакостные и греховные мысли, в которых был он сам и обе розовые хохотушки, трущие друг дружке спинку, а также самый-самый пик этого времяпрепровождения. Чего уж там, одновременно с взметнувшейся водой – сам Гердевальд почувствовал разливающееся тепло под брючками. 

На следующий день, разозлившись на одну из левреток тети Греты, глядя на собаку с лестницы. Гердевальд очень сильно захотел, чтобы с той что-то случилось. Мохнатая тварь умудрилась подскользнуться на ступеньке и пролетела лестничный пролет, кувыркаясь и ударяясь о рбера ступеней. Когда собачонка приземлилась на персидский ковер, то его белая часть стала красной. 

Гердевальд неуверенно хихикнул и ушел к себе, забыв поблагодарить тетю за коробочку марципана. Тетя Грета, правда, этого не заметила, проливая слезы над своей Жу-Жу. 

А сейчас…

А сейчас, когда страна, народ, родителя Гердевальда ликовали, радовались и, немного, расстраивались, сам Гердевальд сидел в кабинете отца, глядел на поблескивающий хрусталь и не знал, что ему делать, как быть дальше и можно ли признаться маме. Про отца Гердевальд не думал, становилось страшно. Отец, редкими грустными вечерами, проводимыми в компании манильских сигар, караибского рома и соленого печенья, стыдился самого себя. За фураж, консервы, сапоги и ремни снаряжения, идущие от него в армию. 

Семья Гердевальдов давно не искала средств для очередного выкупа из залога семейного дома, мать Гердевальдов носила на себе все фамильные драгоценности, выкупленные отцом за безумные деньги, но отец все стыдился. Гордость Гердевальдов заставляла его пить, смотреть в пустоту и горевать о прошедшей славе, проданной за благосостояние. Он смотрелв пустоту за высокими окнами главной комнаты дома, смотрел и не мог заставить себя хотя бы раз оглянуться на её стены. Стены и заставляли его сгорать от стыда и жалости к себе, не желавшему быть как его собственный отец, отец его отца и так далее. Причину юный Гердевальд знал хорошо. 

На стенах большого зала, где несколько раз в год зажигали свечи двух огромных люстр, свечи в шандалах по стенам и натирали паркет до зеркального блеска, на стенах этого зала раскинулась история и гордость семьи. Гордая история смотрела вниз с холстов, картона, плотной бумаги и даже пергамента. Она, длинною в десятки поколений Гердевальдов, была разной, но чего среди нее не встречалось, так это милосердия к врагам. 

Кнехты, ставшие армигерами-оруженосцами, оруженосцы, добравшиеся до риттеров-рыцарей, рыцари, убивавшие и умиравшие за сеньора, корону, знамя, страну и веру столетиями. Худые, крепкие, порой толстые, как не старался художник польстить натурщику, они смотрели со своих стен с одинаковой ленцой прирожденных убийц, всегда знавших, за что они дрались, за кого и… И с кем. 

Юно-зеленого Гердевальда отец отвел в тайное подземное крыло дома как только тому стукнуло семь. Потому-то он и боялся. Гердевальды не знали милосердия к врагам, а он, настоящий Гердевальд, вдруг стал именно им. 

- Это брокенская ведьма, сын. Смотри и запоминай, что зло может казаться красивым.

Маленький Гердевальд, глядя на огромную стеклянную банку, дрожал. Тогда он в первый раз испугался по-настоящему. 

В банке, зависнув в прозрачном растворе, плавали длинные прекрасные волосы цвета воронова крыла. Плавали, как живые, почему-то шевелясь и пряча за собой иссиня-белое и вытянутое. 

- Сейчас, она любит поиздеваться над нами, самыми настоящими людьми, сынок. 

Она как будто услышала. Волосы дрогнули, разошлись, дав рассмотреть самое прекрасное лицо из всех, что Гердевальд увидит потом. Прозрачно-серые глаза смотрели перед собой застывшими точками зрачков, маленькие губы изумленно кривились уже несколько веков кряду. 

- Ее убил Бастиан Гердевальд, армигер Отто Куртца, после этого славного дела ушедшего в монастырь, замаливать грехи. А Бастиан, потерявший руку, половину лица и глаз, стал рыцарем, положив начало нашей семьи. Голову ему подарил сам Отто, нашивший крест на свои белые одежды в пятнадцать и столько же он истреблял детей Дьявола в нашей земле. 

Волосы, снова заволновавшись, скрыли ведьму. Но, Гердевальд был готов поклясться, напоследок она подмигнула и подмигнула так, что видел лишь он. 

- Меч Гуго, третьего рыцаря фамилии Гердевальд, отправившегося в Крестовый поход против альбигойцев вместе со своими братьями-франками, настоящими франками, не теми, что сейчас живут на их землях. На мече сохранилась кровь сотни убитых колдунов, ведьм и еретиков-катаров в проклятом Лангедоке, сын. 

Черная выщербленная железка, покоившаяся на крюках, манила. Гердевальд молчал, стараясь не выдать страха, но он слышал, слышал крики всех, павших от её ударов. Он прикрыл глаза и постарался дрожать тише, ведь за ним, появившись сразу, как сомкнулись веки, наблюдали… Наблюдала. 

Рыженькая взрослая девочка, вся в веснушках по бесстыже голому телу, не прикрывая лоно с почти незаметными огненными завитками и бесцветными кончиками мягкой низкой груди, рассматривала Гердевальда своими глазами. Желтовато-рыжими кошачьими глазами. Обоими, и он не понимал, как у нее это получалось, ведь в левом у нее торчала стрела. 

- Шкура самого настоящего вервольфа, убивавшего прихожан нескольких сел у Шварцвальда. Его взял, вместе со своими товарищами, Михаэль Гердевальд, бывший лишь на десять лет старше тебя. Серебряная пуля из его аркебузы, вон она, в стеклянном ковчежке, над самой аркебузой. Вервольф лишил его правой ноги, двух друзей и возможности иметь детей. На наше счастье, Гердевальды всегда оставляли потомство и Олле-Крепыш тогда уже появился на свет. 

Вервольф казался обычным волком, если смотреть на верхнюю часть. Нижняя, со странно вывернутыми ногами, волчьей не казалась. Гердевальд смотрел на него и чувствовал звериные страх с яростью, вонь сгоревшего пороха, запах мокрой земли, разлетавшейся под дергаными ударами лап, лап зверя, не желавшего умирать. 

- А вон там…

Потом они спускались вниз несколько раз в год, в дни Равноденствия и Солнцестояния, в дни, оканчившиеся странными пугающими ночами. Мама и прислуга уезжали из дома под благовидными предлогами, ворота и сам дом запирали два старых егеря, всю ночь ходивших с фонарями и ружьями вокруг.

А Гердевальды, отец с сыном, проводили ее внизу, под защитой тяжелого серебра с оттисками угодников, святых и крестов, тяжело оттягивающих шею. Семья Гердевальд, прячущая свою горлость вместе с трофеями, знала, как справиться с дьявольской силой, оставшейся в останках странных существ из прошлого. 

И сейчас сам молодой Гердевальд стал таким же существом. Хрусталь, под его взглядом снова поползший по бархату столешницы, тому доказательство. Он вздохнул, пряча слезы и…

- Наконец-то.

Гердевальд вздрогнул, оборачиваясь и замер. 

Мать смотрела на него с непонятным выражением. То ли гордости, то ли наоборот.

- Еще.

- Мама?

- Еще раз!

Слова стегнули плетью, почти до боли, а взгляд её прозрачно-серых глаз прижег раскаленным железом. 

Он сдвинул хрусталь. 

Мать улыбнулась, глядя совершенно не своими глазами и улыбаясь также, как улыбалась ведьма в стеклянной банке. Мать подошла и потрепала его за щеку:

- Мой милый поросеночек, ты трусишь и боишься собственную матушку? Ая-я-яй… Не бойся, поросенок, ты мне нужен, пусть никакой любви я к тебе и не испытываю. Да и сложно это делать, если знаешь, чья кровь все же течет в твоих жилах. Думаешь, мне было не больно умирать? Ну, ничего, не трясись, такое случается. Злая тетка, сдохшая черт знает когда, вполне может занять место доброй теплой мамы, что так сильно тебя любила. Стоит лишь одному глупому поросенку не совсем правильно начертить пенткль в Бельтайн вокруг мой хреновой банки. А теперь, дружок, пойдем и отомстим, наконец-то, хотя б одному Гердевальду. 

- Нет.

Она посмотрела сквозь него и сказала Слово. И Гердевальд отправился дальше безмолвнои покорно. 

- Ты, наверное, думаешь – как я могла оказаться в теле твоей дурехи-мамки и почему ты умеешь колдовать?

Гердевальд ничего не думал. Он смотрел на отца, смотревшего застывшими глазами прямо на него. На отца, не отпустившего ручку ножа для конвертов, пробившего ему шею в одном нужном месте. На отца, до конца пытавшегося бороться со своей рукой, вдруг решившей убить его самого из-за сына, оказавшегося в кабинете. 

Гердевальд не смог бы сделать ничего такого сам, но… Но за ним прозрачно блестела глазами брокенская ведьма, в одну ночь забравшая себе сразу двух любимых людей. 

Сейчас она сидела на столе и покачивала ногой, покуривая манилу.

- Твоя мать, поросенок, сама была настоящей ведьмой, подстилкой дьявола и все такое. Пусть не по умению, а по крови, но была. Ее мастерство, узнай она о нем, не дотянуло бы до твоего даже близко. Так, фокусы на ярмарке показывать. Зато его хватило откликнуться на мой зов и прийти прошлой ночью вниз. И все благодаря тебе, поросонок, тебе, неправильно закончившему пенткль. 

- Как ты могла выжить в банке, ведьма? 

- А кто тебе сказал, что я ведьма? Твой дурак-папка?

Дальше…

Гердевальд не смог ничего сделать. Он трусил. А ведьма, или кто она там была, умела делать все нужное, несмотря на многовековой плен. Она стала хозяйкой и на этом прошлое Гердевальда рассыпалось в труху. А он сам отправился в Саламанку, учиться мастерству. 

К тридцати годам Гердевальд, теперь выглядевший как пятнадцатилетний, влюбился в преподавательницу, совершенно обычную темную альву. Через несколько месяцев, чтобы спастись от ее родственников, Гердевальд отправился в африканские колонии Германии, решив посвятить себя науке. Вместо этого он встретил офицера Генерального штаба, приехавшего в Конго специально ради него. 

Через две недели, в первый раз, амулет Гердевальда убил целую деревню. Амулет он делал несколько дней, недостатка в жертвах не испытывал, ведь загорелый, с тонкими усиками и шрамом на щеке, гауптманн имел широкие полномочия. 

Когда началась Великая Война, Гердевальд, в свои пятьдесят выглядящий как тридцатилетний, три года провел во фьордах у Тромсе, призванный на флот. Он строил сложные графики морских штормов, делал костяные амулеты, позволявшие первым подводным лодкам обходить сторожевики и эсминцы незамеченными. 

Железная поступь войск кайзера сотрясала старушку Европу, а жизнь Гердевальда сотрясали регулярные визиты Франциска. Отец Франциск, самый настоящий инквизитор, появлялся вместе с офицерами флота, молчал, крутил в руках сделанное Гердевальдом и в его глазах полыхало пламя костров. 

Фамильный дом Гердевальда сгорел несколько лет назад, но он о нем и не вспоминал. История и гордость семьи, висевшие на стенах, теперь не имели к нему отношения. А оживи кто-то из предков, сойди с полотна, так Гердевальду бы точно досталось какой-то из острых железяк, всегда присутствующих на портретах. 

Война требовала оружия, нового, много и постоянно. Гердевальду привезли странную черную кость и он сделал все, что у него просили его новые друзья. Когда «Лузитания» пошла ко дну, он знал правду и не верил в попадания торпед. Там, на борту, мирно спал вытянутый овал черной кости, оживший в нужное время и отгрызший из мира сразу несколько десятков квадратных метров. Дыра оказалась чересчур большой и огромный пароход отправился на дно. 

Гердевальд справился с собственной дрожью и всю войну не вызывал вопросов ни отца Франциска, ни господ офицеров, плевать хотевших на принципы, религию и детей Дьявола, работающих на них. Война все спишет, все знают.

В Америку он удрал, готовясь целых пять лет. И, наблюдая по экрану телевизора за бесноватым канцлером в коричневом, выкидивающим руку в римском салюте, радовался, что сбежал 

И Гердевальд вроде бы перестал трусить. 

Гердевальд перестал трусить через несколько месяцев Нового Света. Америка, с ее странной жизнью, с СиКей, с Ночным Городом, успокаивала. Его никто не искал и весь интерес, проявленный к его персоне, крутился только вокруг умений и мастерства. 

Гердевальд делал талисманы, медальоны, артефакты и портальные линзы. За последние его могли взять в оборот что копы из 13, что СиКей, но… Но в его жизни появилась Роецки. Роецки, старательно скрывающая свою ненависть к Другим и Старым, Роецки, честно выполнявшая условия договоренностей. Он давал ей информацию и некоторые изделия, а она покрывала его. 

Гердевальд перестал трусить. 

И тут зазвонил телефон. 

- Гутен таг, майне кинда, - донеслось с той стороны. – Гутен таг.

Гердевальд задрожал как осиновый лист на ветру, как ляжки шлюхи в хватке голодного гуля, как стрелка барометра перед бурей. Называть его дитем могли лишь одни люди и только один из них говорил так странно тонко и, одновременно, страшно. 

В этом голосе, совершенно неподходящем к внешности, воедино смешались шипение змеи, щелчок взводимого курка и треск хвороста в костре для чернокнижника. 

- Я немного разочарован, мой друг, самую малость. – тянул голос, монотонно и обманчиво усыпляюще. – Ни одной попытки найти своих старых друзей, ни малейшего желания заняться тем, что должно. Ая-я-яй, мы разочарованы. 

- Вы? – смог выдохнуть Гердевальд. 

- Мы. – подтвердил голос. – Твоя прекрасная матушка, несмотря на этот прискорбный факт, просила передать тебя поклон. А я, майне кинда, вполне обоснованно полагаю, что твое молчание и нежелание заняться делом связаны с… с адаптацией. Верно ли я говорю, майне кинда?

Гердевальд сглотнул, чуя, как живот скручивает в ледяные узлы.

- Да. 

- И прекрасно, так мне и думалось. Ну, а раз так, то хочу сказать тебе, милый рыцаренок-чернокнижник и отцеубийца, что пришло время послужить своей великой родине. И не вздумай снова куда-то бежать, Гердевальд, не расстраивай своего доброго друга. Ты же не станешь расстраивать меня?

- Найн, то есть, нет, герр доктор.

- Я так и думал, что ты не захочешь расстраивать доктора Шмурге, поросенок. 

Нуар, блюз, "Лаки Страйк", красивые опасные женщины, "типа-крутой" детектив, магия, мистика и городское фэнтези в Нью-Йорке 30-ых годов прошлого века параллельного мира и альтернативной истории. 
Этот мир почти как наш... но Другой. Здесь когда-то безгранично царила магия и Старые, расы, жившие до людей. Сейчас все иначе, все изменилось, но никуда не делись ни Старые, с их умениями, ни Другие, люди, выбравшие Иную сторону, ни магия, пусть она и конечна.
Здесь, в мире Договора, заключенного после войны между Старыми и Другими, боровшимися с человечеством, тихо дремлет недовольство, а умения ждать, как и долгой жизни, жителям Иной стороны не занимать.
Здесь шаткое равновесие охраняют СК, Служба Контроля, и боевые маги. А еще здесь есть почти самые обычные полицейские, отвечающие за Ночную сторону любого города.

Читать цикл: https://author.today/work/series/6426

В оформлении использованы:
иллюстрация Enrico Marini
обложка работы: Мяу Фикс \ Ольга Куранова