Три касания советского детства

В моем советском детстве все было как-то просто. Конфеты редко, зато настоящие и вкусные, «Тархун» зеленый, сладкий и пахнущий травой, пластиковая звездочка круче металлической, но у металлической лучи ярче, а еще её можно зачистить наждачкой и будет звезда, как у американского шерифа. Пацаны-пионеры, на переменах, любили намотать красный галстук на лицо и носились как бандиты. 

С каникулами все тоже было просто. На улице Сенной, в пригороде, называемом Колыма, подряд стояли три дома. В них жили мои дед с бабушкой, Шнайдеры и Зуевы с бабушкой Плешачихой. И, само собой, я, Женька и Лёшка. Они оба были старше, одни на два, другой на три года, но в советском детстве оно нам не мешало, мы еще были малы, зелены, лихи и просто играли. Ну и, само собой, на месяц, летом, приезжал мой двоюродный брат, Сергей. 

Главную часть наших совместных каникул купили в восемьдесят седьмом году в магазине «Спорттовары». Просто кожаный футбольный мяч. Коричневый, из полосок, в мае накачиваемый и весело звенящий по воротам дедовского гаража и ложившийся спать осенью, сразу, как мы шли в школу. 

Еще у нас не случилось настоящих ворот, зато в моем бывшем детском саду, через улицу, была огороженная асфальтовыми дорожками площадка с двумя тополями. Их нам и хватало, чтобы напинаться по мячу до языков, висящих как у загнанных собак. Сторожа привыкли к нам сразу, разрешали пить воду в специально выведенной трубе с краном и на три часа, вечером, наша жизнь сосредотачивалась в трех касаниях. 

- Набиваем, кто меньше – на ворота! 

Мой старший брательник футбол обожал, вел толстые тетради с результатами каких-то там матчей, где фломастерами рисовал флаги сборных и эмблемы клубов. Кто бы и что не говорил, «Советский спорт» освещал большинство соревнований за рубежом. 

- Диман последний, - говорил Зуев и начинал напинывать банки. Мне оставалось вздыхать и наблюдать за тремя крутыми пацанами, что сейчас снова поставят меня на ворота.  Так и оказывалось, набивать я мог не больше трех раз, потом мяч улетал куда-то к чертовой матери. 

Хотя нет… Перед «минус пять» нужно было успеть сгонять в хлебный и принести хлеб с батоном. Это порой оказывалось чересчур рисковым делом, удержаться от чертовски вкусно-пахнущей корочки не получалось, и бабушка отрезала выщипанный край, скармливая его воробьям. Двоих нас никогда не отправляли, хлеб тогда сокращался в два раза, а утром нас порой было не поднять. Ходили по очереди.

Ну, так вот, когда я в очередной раз не мог набить больше других, то оказывался на воротах. Игра велась до пропущенных пяти, потом шло наказание, но фишка-то была в другом: сколько раз мне нужно отбить или поймать мяч, чтобы кто-то из них промахнулся?

Да, бил я хреново, но вот ворота держал жестко, заставляя кого-то, да промахнуться. Высоту мы меряли по веткам, прыгать через забор за мячом, улетавшим в лопухи, казалось легко, а лупили по мячу – будь здоров. 

- Навесь!

- Бью!

Как-то отец нашел свои старые зимние перчатки и мы играли в них. Руки потели, но болели не так сильно. Когда Женька, не любивший их, вставал на ворота, руки у него порой становились красными, как у гуся. 

Первое касание, второе, третье, удар…

Мяч звенел так весело и привычно, что становился нам пятым другом. Пацаны с Жигулевской и Московской нам завидовали, но их сторожа гоняли, и те шли в интернат, где имелись ворота. А мы резались на нашем пятачке. 

Пропустил пять ударов – отвечай. Мы никогда не пробивали «сало», больше котируя «пингвина», благо, асфальт закрывал наш пятачок по краям ровными дорожками. 

- Я пингвин, несу ко-ко!

Мы все прыгали с мячом, зажатым между ног, все считали количество набитых «банок», превратившихся в прыжки. И даже если ссорились, то ненадолго. Потому как лето шло, шло и шло, до отъезда брата оставалось немного, а детство, казавшееся бесконечным, все равно превращалось в следующий класс школы. 

Футболистом никто из нас так и не стал, зато тогда было солнечно и хорошо.