Философское к столетию со дня рождения Баниониса (Много букв)

Донатас Банионис - запредельно талантливый актёр. Без него в 1972-м году не случился бы "Солярис", величайшее произведение искусства всех времён и народов. Представить себе тот же фильм с кем-то другим в главной роли я не могу.

Сегодня в ленте очень много внимания было уделено  постельным сценам. Это хорошо, это правильно. Но никто не написал о том, что сегодня исполняется сто лет со дня рождения Баниониса. И это плохо. 

Воздам ему хоть какую-то дань, публикуя свой давний текст с упоминанием шедевра, к которому он причастен.

Если бы теория познания имела должную пропедевтику, то вряд ли развилась бы в веках в те развесистые заросли выдумок, которыми является на сегодняшний день. Прежде чем озабочиваться тем, как происходит познание, философствующей части человечества следовало бы задаться вопросом почему, на каком основании происходит познание – и познание ли то, что происходит.

Когда я был ребёнком, я любил смотреть кинофильм «Солярис» режиссера А.Тарковского. Сейчас это шедевр. А тогда считалось заумной и претенциозной безделушкой. В общей сложности я посмотрел этот фильм раз двадцать. Я ездил на противоположные концы города, когда он шёл в тех концах. Я сбегал с уроков, когда он шёл в кинотеатре рядом с моей школой. Взрослые дяди и тёти, плюясь, покидали сеанс, а я, десятилетний, смотрел во все глаза и тащился от восторга – прежде всего, конечно, по причине зашкаливающей эстетики, доступной, как оказалось, даже ребёнку. Но были там и явно философские моменты, смутно тревожившие мой детский разум. В одном из психологически нагруженных эпизодов герой А.Солоницина д-р Сорториус говорит: «Человек создан природой, чтобы познавать её. Бесконечно двигаясь к истине, человек обречен на познание. Всё остальное – блажь». Говорит, казалось бы, очень правильные вещи, в нужном идеологическом духе, героические, прямо сказать, вещи, но при этом выглядит он почему-то не как человек-герой, а как затравленная обезьяна.

Повзрослев, я понял художественно-философскую подоплеку этого эпизода. Д-р Сорториус не верил в то, что говорил, д-р Сорториус всего лишь произносил общепринятое заклинание против страха перед бытием-во-власти. Что такое страх перед бытием-во-власти? Представьте, что вам предложили заглянуть в блюдечко с наливным яблочком, чтобы увидеть в нём ваш завтрашний день. Подумав, вы откажетесь, дабы не увидеть вдруг в блюдечке темноту. Причина вашего отказа есть страх, но не перед темнотой, а перед абсолютной невозможностью предугадать или повлиять на то, что вы увидите. Это и есть страх перед бытием-во-власти.

Бытие-во-власти – единственно возможная форма бытия всего сущего. Бессмысленно задаваться вопросом в какой именно или в чьей именно власти находится бытие. Бессмысленно также задаваться вопросом не властвует ли бытие над самим собою. Во-первых, это всё тупики, а во-вторых уводит в сторону от намеченной темы. Важно то, что человек не просто бытует, а бытует во власти. Именно глубокий и всесторонний анализ бытия-во-власти и должен был послужить пропедевтикой теории познания. Будь сделан такой анализ, возможно и не случилось бы теории познания как таковой. Вслушаемся в слова д-ра Сорториуса: «человек обречён на познание». С одной стороны, это действительно так, и невозможно представить себе обратное, с другой – что-то в этой фразе режет нам слух, не так ли? Слух нам режет плохая сочетаемость героического «познания» и жалкой «обреченности». Как нам исправить ситуацию, как сказать об очевидно неизбежном процессе приобретения человеком всё новых и новых знаний в едином эмоциональном ключе? И выясняется, что позитивный окрас нам здесь недоступен по причине невозможности подобрать героический синоним для «обреченности». Зато наоборот – легко. Есть такое совсем не героическое слово как усвоение, прекрасно исправляющее ситуацию: «человек обречен на усвоение» уже не режет слух, а звучит так, как надо. Почему? А потому что «познают» (в том числе и) то, что определяют к «познанию» волюнтаристски (будучи как бы неподвластными, что невозможно – человек подвластен всегда), а усваивают лишь то, что предназначено властью-во-бытии для усвоения.

Приходим к выводу, что никакого познания на самом деле нет. Соответственно, нет и не может быть теории познания как чего-либо адекватно названного. Но есть усвоение. Можно ли взять и переименовать познание в усвоение без ущерба для содержания теории познания, превращающуюся в этом случае в теорию усвоения? Думается, что нет, по крайней мере не целиком и полностью, не всеохватно, ибо сама манера вынесения суждений без оглядки на фактор бытия-во-власти неприменима в ряде случаев для такого понятия как усвоение.     

Вывод о невозможности познания сделан нами на основе анализа фразы из кинофильма, то есть, как бы взят из воздуха. Само по себе это бы ничего, философия вся из воздуха. Но философия только тогда философия, когда воздух, пошедший на изготовление философского концепта, пропитан запахом пота философа, хорошо потанцевавшего перед аудиторией с бубнами, поэтому нужно бы обосновать невозможность познания более тщательным, а главное – более правильным образом, нежели анализ случайной фразы. Да, невозможность познания ясна нам – вот лично нам - интуитивно, будучи уже готовым продуктом, скомпилированным нашим разумом подспудно и безмолвно неизвестно когда, неизвестно из чего и неизвестно при каких обстоятельствах, но мы таки мним себя не просто мудрецами, а какими-никакими философами. Что отличает «любителя мудрости» от обыкновенного, скажем так, мудреца? То, что философ вещает. Философия – это не только осмысление и понимание чего бы там ни было, но и распространение этого осмысленного понимания. Любое распространение есть ремесло, и как всякое ремесло, оно выстроено на неких правилах, отсюда и рациональное требование к некой «правильности» распространения. Когда дело касается распространения взглядов, идей и т.п., правильность практически равна убедительности. К каким только методам и манерам изложения мысли не прибегают в целях качественного распространения идеи. Но каковы бы ни были эти методы и манеры, все они, будучи прослеженными до основания, всегда полагаются на одно и то же: на личный психофизиологический опыт внемлющего. К каким бы изощренным умозрительным выкладкам мы ни прибегали, мы не сможем, например, распространить понимание недопустимости войны на человека, который не знает что такое боль и смерть. Поэтому убедительность в основе своей практически равна ощущению реальности. Человек понимает и разделяет философскую концепцию в том случае, если полагает её способной «встроиться» в реальность. Попутно заметим, что слово “разделять” в философском лексиконе вовсе не синонимично слову “одобрять”. Нельзя одобрять или порицать философскую концепцию – доколе она таковой остаётся – её можно понимать или нет, поэтому единственно возможным положением вещей здесь помимо «понимает и разделяет» является «непонимает и не разделяет», ибо «понимает, но не разделяет» на самом деле не менее абсурдно чем «не понимает, но разделяет»; если ты что-либо не разделяешь, это значит, что в твоем понимании не существует самого делимого, т.е. как философский посыл ты его не понимаешь. Другими словами, «понимать» и «разделять» применительно к философии суть два трудноотличимых друг от друга аспекта одного и того же действия, а именно поверки реальностью. (Не будем впадать в нудный онанизм прояснения термина реальности, а вполне обойдёмся простецким толкованием «так, как есть».) Чем меньше фантиков в философском рассуждении, чем обнажённей стоящая за ним реальность, тем оно доступней, тем достоверней, тем легче его понять и разделить. Именно поэтому в обосновании невозможности познания мы постараемся использовать прямые ссылки на реальность.

Итак, прежде всего нужно понимать, что мы говорим о познании в наиболее широком смысле этого слова, о том познании, которым принято называть безостановочный процесс приобретения человечеством знаний – именно такого познания и не существует. Что касается познания в более узких смыслах, то мы, разумеется, сохраняем за ним право на существование – везде там, где употребление этого красивого слова оправдано патетикой ситуации. Таким образом, говоря о том, что познания нет, мы вовсе не ставим под сомнение реальность явления, именуемого познанием в широком смысле слова, а всего лишь оспариваем правомерность существования этого слова в подобном значении. Так чем же нам не угодило слово познание, обозначающее безостановочный процесс приобретения человечеством знаний (далее Процесс)? Проблема для нас в том, что характер Процесса – каким мы его видим, слышим, угадываем и понимаем – плохо вяжется со всеми теми пафосными коннотациями, которыми переполнено слово познание. При этом необходимо заметить, что «познание», как предмет исследования, не имеет какого-либо лингвистического якоря, и, говоря о познании, мы говорим на самом деле не о слове из восьми букв, а об общепринятом понятии, выражаемом этим буквосочетанием, и не угодило-то нам, конечно же, не слово, а понятие. Ниже мы вкратце поясним чем именно.

Дело в том, что понятие познания, имея в центре себя именно Процесс, окутано, тем не менее, флером некой героичности и самодостаточности, кардинально искажающим перцепцию Процесса и обессмысливающим таким образом все его исследования. Дело в том, что исследователей познания традиционно не волнует вопрос «откуда», познание для них существует как беспричинная данность. Дело в том, что в рамках понятия «познание» Процесс мыслится одним из видов человеческой деятельности, наделённым, подобно прочим деятельностям, таким атрибутом, как произвольность: захотел – познал, захотел – не познал; хочу – познаю то, хочу – это. Дело в том, что познание мыслится волюнтаристским отъёмом знания у т.н. природы: «пришёл, увидел, познал», между тем как гораздо более релевантным действительности, с нашей точки зрения, был бы девиз «понюхал и подобрал». Мы настаиваем на том, что познание есть расширение общего образа существования живой материи, качественно отличающее живую материю «человек» от прочей. Кошки, собачки, клопы, тараканы, баобабы, кактусы, люди – всем нужно размножаться и кушать, чтобы персистировать как вид, однако людям сверх того необходимо и познавать. Человек вне Процесса – нонсенс, именно вовлечение в Процесс сделало человека человеком, а не изготовление орудий труда, явившееся следствием первого. Поэтому познание для человека является составной частью жизнедеятельности и, подобно прочим аспектам жизнедеятельности, начисто лишено такой атрибутики, как управляемость; прекратить познавать человек столь же не в состоянии, как и прекратить дышать. Подобно тому, как муравью назначено властью-во-бытии (далее Власть) таскать палочки в муравейник, человеку назначено этой же властью «познавать». Вы можете представить себе человека, свободного от познания? Не можете; такой «человек» должен был бы либо быть мертвым, либо лишенным рассудка, т.е. по факту являться либо трупом, либо животным, но никак не человеком, ибо познание, как мы уже заметили выше, является «человекообразующим» фактором. Человек разумный есть человек познающий.

Человек познает не потому что хочет, а потому что не может не познавать. Человеческое познание не есть промысел человека, но есть промысел Власти, создавшей человека познающим. Познание для человека прежде всего конституциональное бремя, а не умственная деятельность по произволу, и именно это, похоже, не принимают в расчет исследователи познания. Кабы не так, разве ж народились бы на свет все эти трансцендентности, имманентности и вещи-в-себе, не говоря уже о феноменологических редукциях? Какая была бы надобность во всех этих и множестве прочих химер, если бы в головах исследователей присутствовало четкое понимание того, что Процесс является промыслом Власти, и все «вещи в себе» - это всего лишь то, что не включено Властью в Процесс. Этого понимания было бы достаточно, чтобы в исследовании познания как такового поставить точку. И это было бы правильно, ибо всё, что следует за этим не только есть фантазия чистой воды само по себе, но и делает таковою всё то, что на него тем или иным образом ссылается.

Ценность философии, между тем, не в фантазиях, какими бы пригожими они ни были. Ценность философии, на наш взгляд, в нахождении правильных способов обращения с реальностью и – в том числе – определение её границ. Используя для сравнения расхожий штамп, можно сказать, что мы находимся в песочнице, из которой нам никогда не суждено выбраться, и задача наша не в том, чтобы «исследовать» пустоту за пределами песочницы, даже не подходя к ним, а научиться видеть эти пределы, что не всегда просто.

.