Тут короче о блогам ходит флешмоб про эротику...

...моя эротика обычно кончается на "они упали и все заверте...", я не очень люблю описывать чуйства, тем более какие-то их телесные проявления, большая часть сошедшихся пар у меня вообще просто клевые друзья, в какой-то момент открывшие бенефиты.

Поэтому я и стопарнулась в Детях, потому что это в первой книге там героям было еще маловато лет, они еще местами дети, вот это все, и не было какого-то влечения (а у кого было, тот культурный мальчик и исключительно обожает светлый образ). А тут конечно таймскип, главной героине шестнадцать, парням и того больше, в общем давай, Эйта, додавай буйства гормонов. А Эйта очень не любит буйство гормонов, она такая ыыыы, а можно я пойду лучше напишу мальчуковое приключалово, которое откладывала четыре года, лишь бы не возвращаться в буйство гормонов?

Но мальчуковое приключалово дописалось, ко второй части рисуют обложку, и то я пока ее, скорее всего, только повешу с прологом, короче, что делать? Вернулась к детям.

А там Сенни.

А Сенни, ребзя, вошел в пору фансервиса.

И я, честно говоря, вообще-то думала писать вот это долгое осознавание, что друг тебе уже не просто друг, что он как-то волнует, вот вся эта волына, но сдвинулось у меня как раз когда я поняла, что Лэйли все эти три года не бабочек ловила, и она достаточно умна, чтобы понять, что вляпалась.

Ну и короче, я обновила детей, там вроде как Сенни.

Он кинул в окно целую жменю камней, и она поспешила его открыть до того, как полетит булыжник. Он никогда еще не кидал булыжник, но что-то было в сегодняшнем стуке такое, нетерпеливое, что Лэйли вдруг подумала, что он может.

Сенниления.

Сенни.

Он залез к ней в комнату по толстой ветви дуба, которую Лэйли сама когда-то позвала из парка. Чтобы ему было удобнее забираться к ней в окно.

Узнала бы Енглая, поджала бы губы гузкой и сказала бы матушке, узнала бы матушка, обрубила бы ветку, и Лэйли позвала бы снова, мысленно извиняясь перед дубом за потерю, но все еще не в состоянии отказаться от его помощи, зная, что кровью теряет он древесные соки, но готовая платить этим за поспешное объятие с Сенни, за его тепло, за запах Парка, земли, травы, немного реки и тины, древних мокрых камней у колодца, мягкого мха у колодца, обитающее в котором так ей и не показалось, но ей и не надо было смотреть, достаточно было того голубого неба, и теплого дня, и жаркой руки на плече.

Иногда Лэйли ловила себя на том, что рядом с Сенни ее совсем уносит, как глупых девушек в нравоучительных романах перед тем, как они обнаруживают себя с младенцем и без чести в милости Спящего, который, как известно, давно уже и не моргнет в ответ на молитву. Уносит куда-то далеко, в грезы прозрачные, не до конца сформированные, непонятные — она знала, что для понимания пока рано.

Она знала, что рано или поздно будет поздно.

Ее сны про Сенни никогда не бывали вещими, но всегда были жаркими. По крайней мере, она надеялась, что у ее дара достаточно благоразумия, чтобы не присылать ей такие вещие сны.

Потому что Сенни никогда… ни единым жестом не пытался нарушить границу, которой во снах давно уже не было.

Вот и сейчас он нетерпеливо отколол с груди брошь-амулет, провел рукой по лицу, сдирая личину, бросил брошь на пол, и та зазвенела, ненужная.

Во снах он бы и от ливреи избавился так же нетерпеливо… Держи себя в руках, Лэйли! Она подняла руку, чтобы коснуться своей щеки, не пылает ли, и вспомнила про косу.

— Уничтожь, — коротко сказал Сенни, — брошь. Ирай пусть новую перечарует. 

Лэйли кивнула.

— Как твои дела? — спросила она светски.

Сенни был в одном из своих лихорадочных деятельных припадков, она могла спросить у него что угодно, он бы все равно ее не слушал. Спроси его сейчас сам Спящий, он бы и ухом не повел. так же нервно бы вышагивал по Лэйлиной комнате, в попытках найти… что? Он не удостоил вниманием книги, открыл шкатулку с драгоценностями и закрыл, открыл ящик с перчатками и недовольно зашипел…

Лэйли перехватила его руку у ручки с ящиком с кружевными сорочками.

Граница должна была остаться. Она должна была хранить эту границу. Чтобы не стать дурой с младенцем. Счастливой дурой, но дурой.

— Что ты ищешь?

Он поднял на нее совершенно желтые глаза, которые в полумраке ее ночной спальни сияли ярче, чем горящие в канделябре свечи.

— Укромное место.

— Ты уверен, что самое укромное место — это ящик с моим нижним бельем? — фыркнула Лэйли, — Дила его ежедневно перетряхивает.

Сенни набрал воздуха что-то сказать, тонкие губы исказились к гримасе, и вдруг резко выдохнул, сдуваясь, устало ткнулся холодным лбом ей в плечо.

— Ты права, Лэйли, прости. Мне нужно сначала спросить у тебя.

— Что спросить?

— Куда бы ты спрятала орудие убийства.

И вроде как говорят, он там ничего.

Ну и вообще, я вроде как обновила "Детей", и если в "Проклятье" было про истоки дружбы, то в Детях про дурацкие взрослые страсти, которые все портят. Вот те самые, которые отрубают людям мозги. Фе.

В Детях все сломается, поэтому еще мне так трудно их писать.

Эх, не люблю, когда все ломается. Но из истории слов не выкинешь, конечно.

Ну и кто ждал и глазам теперь не может поверить -- все так, я обновила Детей, надеюсь почаще теперь додавать подростковых страстей и расследования, кто же все-таки убил четвертую красавицу двора. Воооот.