Субботний отрывок

В рамках перманентного флэшмоба от Марики Вайд. Следую своей не всегда соблюдаемой, но традиции: самое свежее из впроцессника.

Итак:

Врожденная сидовская сноровка Таньку не подвела: удалось бесшумно выскользнуть из залы. Во всяком случае, не окликнул ее никто.

Миновав проход, Танька очутилась на кухне – в неожиданно светлом и просторном помещении со сводчатым потолком и большими решетчатыми окнами. В нос шибанул запах подгоревшей рыбы – вроде бы не особенно приятный, но непостижимым образом тут же вызвавший слюнки во рту и урчание в животе. Невольно Танька поискала источник этого запаха – и вскоре обнаружила на большой каменной печи противень с чем-то сморщенным и обугленным, явно совершенно несъедобным. «Ну вот, не уследили... – разочарованно вздохнула она. – Наверняка тоже из-за сэра Эвина!» Но слюнки в ее рту, разумеется, так никуда и не делись.

Нет, искать на кухне еду Танька, конечно же, не собиралась: еще не хватало опуститься до воровства! Но есть ей все-таки хотелось. Очень. И довольно быстро она не выдержала – подошла к противню и высмотрела на нем вроде бы не совсем обугленную рыбину. Танька осторожно поковыряла ее пальцем, а затем решилась – отщипнула кусочек и положила в рот. «Все равно ведь эту сгоревшую рыбу выбросят», – успокоила она себя.

О поступке своем Танька сразу же пожалела: рыба оказалась горькой и жесткой. Тут же сильно захотелось пить.

Запаса воды у нее при себе, разумеется, не было. И попросить чего-нибудь попить у Моники тоже было затруднительно. В залу Танька не решалась даже заглянуть: оттуда по-прежнему доносились смех и мужские голоса. Оставалось лишь одно: терпеливо ждать возвращения старой Фулы. И чтобы отвлечься от всё усиливавшегося чувства жажды, Танька занялась одним из своих самых любимых дел – рассматриванием всего вокруг.

Поначалу ничего особо интересного на глаза ей не попадалось – разве что странные надписи на расставленных по полкам горшках. Помимо хорошо знакомых латинских слов – «piper», «zingiber», «cinnamomum» – тут и там виднелись вертикальные цепочки черточек, крестиков и совсем странных значков, похожих то на математические символы, то на застывших в причудливых позах человечков, то на птичьи следы. Несомненно, это был какой-то алфавит – совсем непривычный, непохожий ни на латинский, ни на греческий, ни на скандинавские руны, ни на гаэльский огам. Но вот на каком языке были сделаны эти надписи – на пуническом, на ливийском, на гарамантском, – Танька не имела ни малейшего представления. «Надо будет непременно спросить Монику», – решила она.

А затем Таньке повезло. Поблуждав взглядом по полкам, она устремила его под потолок. Тут-то на глаза ей и попалось нечто живое – причем весьма необычное и даже загадочное. На вертикальной стене чуть ниже того места, где она переходила в потолочный свод, неподвижно замерло бурое в черную полоску создание, разом похожее и на гусеницу, и на паука. Его вытянутое членистое тело примерно с мизинец длиной было усажено бесчисленными длинными многосуставчатыми ногами.

Увы, всё, что Танька могла сейчас сделать, – это внимательно рассмотреть странное существо и постараться во всех подробностях его запомнить. Например, пересчитать ему ноги – что она добросовестно и проделала. Ног оказалось тридцать – по пятнадцать с каждой стороны.

Но вот не то что поймать это существо – даже дотянуться до него не было никакой возможности – ни с пола, ни со скамейки, ни даже с печи. Впрочем, забираться на печь Танька все равно, пожалуй, не решилась бы: долго ли ее развалить! А здесь к тому же была чужая кухня – это не говоря уже о том, что когда в тебе подозревают демона, лучше всего вести себя тихо, неприметно и благопристойно. И, разумеется, Танька прекрасно знала, что среди и гусениц, и пауков встречаются весьма небезопасные создания. О том, что некоторые пауки способны наносить ядовитые укусы, она выяснила из Плиния – и, несмотря на немало найденных в «Естественной истории» ошибок, на сей раз ему поверила. А со жгучими волосками таких красивых с виду гусениц бабочки-златогузки Таньку в свое время угораздило познакомиться на своем печальном опыте: неосторожно взяла одну из этих гусениц в руки. Ладони потом у нее зудели несколько дней.

Так что выход, похоже, оставался лишь один, всё тот же самый: расспросы. Правда, в отличие от ситуации с надписями, тут надежда и на Монику, и на старуху была слабая. Еще на Придайне Танька успела убедиться: если зверей обычные люди, не охотники и не университетские преподаватели, еще как-то знают, то даже певчих птиц они постоянно путают, а уж о совсем мелкой живности говорить и вовсе не приходится. Как это было ни прискорбно, скорее всего, ей предстояло узнать, что загадочное существо называется «букашка» или «червяк» – разве что, может быть, это слово ей сказали бы на каком-нибудь из местных языков, а не на латыни. А уж выяснить из таких расспросов самое интересное – как это существо живет, чем питается, опасно ли оно для людей или, наоборот, чем-нибудь полезно – Танька особенно и не надеялась.

Между тем время шло, а людей в зале, похоже, не убавлялось. Более того, голосов там определенно стало даже больше. Не возвращалась и Фула. Зато пить Таньке становилось всё сильнее, и никакие размышления на отвлеченные темы больше не спасали ее от жажды. А недоступность «гусеницепаука», безмятежно распластавшегося по стене, лишь прибавляла ей страданий. И ведь если бы не полка, заставленная горшочками со специями, до него вполне можно было бы дотянуться.

«Вот хотела же взять с собой морилку и пинцет! – в очередной раз полюбовавшись на злополучное существо, поморщилась Танька. – Нет же!» Затем мысленно передразнила отговорившую ее Серен: «“Ты что-о-о? Увидят банку с зе-е-ельем, решат, что ты дурное заду-у-умала!..” Ну да, теперь и морилки нет, и я все равно демон!» И, не удержавшись, громко фыркнула.

Одернула себя. Все-таки к здешним женщинам она была сейчас несправедлива: те, пусть и не до конца ей поверили, в конце концов отнеслись к ней по-доброму, по-человечески. А размышления об отсутствии оборудования и вовсе были достойны лисы в винограднике: «на взгляд-то он хорош, да нет пинцета!» Ну нет пинцета и нет – может, сто́ит поискать подручные средства? Накрыть животину чем-нибудь сверху, потом подвести снизу листочек бумаги? Бумага, в отличие от пинцета, у Таньки при себе все-таки была. Оставалось лишь найти подходящий сосуд – какой-нибудь ковшик на длинной ручке.

Танька побродила по кухне, повертела головой. Заметила на столе небольшой черпачок. Взяла его в руку, примерилась. Вздохнула: достать им «гусеницепаука» всё равно не получалось. Потом задумалась. Может быть, попытаться этот черпак чем-нибудь удлинить?

Вскоре нашлась и подходящая палка – рукоять прислоненной к печке кочерги. Еще некоторое время ушло на поиски веревки. Та в конце концов тоже отыскалась: на вмурованном в стену крюке висел целый моток.

Резать веревку Танька не решилась – просто отмотала пару метров и, зажав остаток в кулаке, свободным концом привязала к палке черпак. Получилось вроде бы надежно: во всяком случае, сразу же эта конструкция не развалилась.

Наконец, вооружившись импровизированным орудиями охоты – черпаком и листочком писчей бумаги, – Танька приступила к самому ответственному – к исполнению наскоро составленного плана. План этот был предельно прост. Сначала – как можно ближе подобраться к «гусеницепауку». Затем – быстро накрыть его черпаком. После этого – осторожно продвигать черпак по стене вдоль полки, пока та не закончится. Ну а там уже можно будет беспрепятственно подсунуть под черпак листочек бумаги, окончательно заключив добычу в ловушку.

Однако всё пошло не по плану. Стоило Таньке взмахнуть черпаком, как у нее тотчас же екнуло сердце: «Только бы меня сейчас никто не увидел!» Рука ее предательски дрогнула, и черпак, несмотря на хваленый сидовский глазомер, прижался к стене неплотно, оставив большую щель. «Гусеницепаук» немедленно выскочил из-под него. Не успела Танька опомниться, как он стремительно понесся вверх по сводчатой стене и дальше по потолку, словно был маленьким и легким, как муха.

Посередине потолка, как раз в самом высоком его месте, «гусеницепаук» остановился, раскинул во все стороны длинные, изукрашенные темными пятнышками ноги. Таньке не осталось ничего другого, кроме как задрать голову и с тоскливым изумлением любоваться этим проворным и невероятно цепким созданием. А вот не то что изловить – даже дотянуться до «гусеницепаука» теперь уже не было никакой надежды. «Не единственный же он в этих краях, – пыталась себя утешить Танька. – Найду другого. И вообще, как его потом было бы доставать из черпака? Может, он ядовитый, как скорпион!» Получалось неубедительно.

Довольно быстро, правда, она опомнилась. Сказала решительно: «Так, хватит уже изображать из себя лису в винограднике! Насущных проблем мало, что ли?» И, как ни странно, это подействовало. Танька снова огляделась по сторонам – теперь уже не с любопытством, а с ужасом. Кто знает, что она успела натворить, пока гонялась за злополучным «гусеницепауком»!

Беглый осмотр кухни Таньку немного успокоил: вроде бы особого погрома она не устроила. «Так, – решила она. – Привести в порядок черпак и кочергу, повесить на место веревку – и все дела!»

Неладное Танька заподозрила, когда стала отвязывать черпак от кочерги. Скреплявшая их веревка внезапно оказалась не зеленовато-бурой, какой была сначала, а грязно-серой, местами даже черной. Тут же обнаружилось, что и ладони у Таньки покрыты черными пятнами. «Сажа! – ужаснулась она. – Ну конечно – кочерга же...»

Уже предвкушая кошмарное зрелище, Танька осторожно опустила взгляд. И все-таки опешила от увиденного. По некогда зеленому подолу платья, и без того испачканному в рыжую глину забора, теперь тянулось несколько широких черных полос. Охнула: «Совсем как леопард сделалась – нет, даже как тигр!»

Желтую, покрытую причудливыми черными пятнами шкуру леопарда Танька много раз видела в университетском музее. А вот как выглядят тигры, она представляла себе только по маминым рассказам. Но что тигры, вопреки мнению всё того же Плиния, не пятнистые, а полосатые, знала точно. Правда, самой ей совершенно не хотелось быть ни полосатой, ни пятнистой. Хуже того, теперь, пожалуй, любой решил бы, что Танька что-то творила с печью: сажа на руках и на платье выдавала ее с головой. И попробуй теперь докажи, что это не было какое-нибудь злое колдовство!

Наверное, выкрутиться, отовраться можно было бы и в худшей ситуации. Вот только ложь Таньке по-прежнему давалась очень трудно, вызывая душевные страдания. И уж точно у нее сейчас не было никакой возможности эти пятна оттереть или отстирать. «Придется рассказывать всё как есть – про кочергу, про черпак, про непонятные существо на стене, – решила в конце концов Танька. – И будет великое чудо, если мне все-таки поверят». Возвращения Фулы она теперь ждала с ужасом. А о том, что на кухню может зайти Моника, боялась даже думать.

Между тем время шло, а ничего нового не происходило. Танька расхаживала по кухне из угла в угол и теребила в руках покрытый черными пятнами моток веревки. Фула всё не появлялась, Моника тоже не заглядывала. Из залы по-прежнему доносились оживленные мужские голоса. Говорили на каком-то странном языке, отдаленно напоминавшем латынь. Танька улавливала лишь отдельные слова, смысл же фраз ускользал. В голову ей упорно лезло одно и то же: «А вдруг это они меня обсуждают?» Танька отчаянно пыталась прогнать нелепую, ничем не обоснованную мысль, но та всё возвращалась и возвращалась.