Лютовик

60 Лютовик (11.11.888—31.13.911гг.)

Лютовик, кажется, унаследовал и приумножил все дарования и пороки своего отца. Он был как будто даже не сыном, а живой ветвью Яворова, его продолжением и продолжателем. Свои первые шаги он сделал вслед за отцом, первыми его словом было “Пусти”, когда ему не давали зайти в башню. Всюду он маленькой тенью топал за Иваном Себастьяновичем. Обычных игрушек не признавал — только детали Машины Цветка, провода, ограничители, накопители, болты, гайки и цветные стёклышки исказителей. Яворова самого пугало, в какую устрашающую задумчивость порой впадал его маленький Лютик, сидя на горшке или уставившись в тарелку с недоеденной кашей. Яворов изыскивал в себе силы и пытался порой отвлечь себя и сына чем-нибудь кроме башни: побродить по лесу, поиграть в ракетки на пляже. Но обоим это быстро наскучивало, и они возвращались в башню. 

Людовику было тринадцать, когда умерла мачеха Мая. Скоро после этого с отцом случилось перемена: он забросил работу, отрастил бороду, как у монаха, его учёная сутулость распрямилась в посох отшельника. Он заперся на своей половине, и слышно было в окно и из-под двери, как ночами он жалобно молится и глухо распевает старо-святские гимны, которые выучил ещё на уставе общей поэзии. Через год таких чудачеств, ранним утром 25 мая 905 года, из башни послышался грохот. Тяжёлая дверь была заперта. Когда её насилу смогли сломать, внутри всё оказалось затянуто едким дымом. В камине горели пачки тетрадей с расчётами, чертежи новых переходников, незаконченные формулы составов, многие из которых писал уже Людовик. Машина Цветка стояла разгромленой, насколько это было по силам старику, но самую ценную и хрупкую нижнюю часть машины он успел полностью уничтожить. Самого Яворова нашли наверху в кабинете. Он сидел за своим рабочим столом, чисто выбритый, в своём любимом синем профессорском костюме, изо рта у него текла кровь, а туго набитый книжный шкаф за его спиной был забрызган самыми могучими мозгами эпохи.

Дерево, на котором рос Лютовик, выдерживало удары молний, ураганы, червей, свиней и термитов, но накренилось и рухнуло под тяжестью собственной кроны. Людовик же продолжил расти на павшим стволе, не полагая себе ничего иного, как стать таким же великим клёном, как отец.