Окаяныш

Друзья! На Дзене стартовала новая история - "Окаяныш".

Хочу попробовать написать что-то в стиле "Feel-good" но с уклоном в мистику и потусторонщину. Всё, как люблю сама -  уютные ужасы, одним словом :)))

Выкладывать планирую по понедельникам и четвергам, а может и чаще - всё будет зависеть от моей внесетевой занятости.

Приглашаю всех желающих посетить деревеньку Рубяжы, затерянную в приграничных леса Беларуси и на всякий случай сообщаю, что все локации и названия придуманы мной, а вот нечисть будет попадаться вполне себе "реально"-фольклорная, литовско-белорусская  

Предлагаю отрывок "на зубок" :)

И позже собираюсь выложить историю и здесь.

- А можа не надо тебе сюда? – сквозь мерный шум леса пробивается шёпоток деда. – Не пожалела бы после. Только черту переступишь – так всё!

- Какую черту? – Мила отчаянным усилием продирает глаза и зевает.

Лохматый серый хвост мельтешит почти перед самым носом, тощий волчара торопится, прытко бежит по просеке, мышцы на задубевшей коже спины вздуваются буграми от усилий.

Откуда здесь взялся волк? Почему у него человечья спина? И тело?! Тело - человечье??

Повозку резко встряхивает на ухабе, и сонная одурь слегка отступает. 

Голова будто отлита из чугуна, и дятлом долбится под черепом боль. 

Застонав, Мила прячет лицо в ладонях, трёт с силой, пытаясь сбросить липкую морочь и, снова взглянув, облегчённо вздыхает.

Нет никакого волка. Только лошадка в серых яблоках неспешно тянет вперёд телегу, да дед-возница сильнее кутается в овчину, дымит вонючим самосадом. Кряхтит.

- Не передумала, птушачка? - не поворачиваясь на Милу, спрашивает дед. И добавляет, не дождавшись ответа. – Скоро тебе слезать. Вишь, сосенку-кривулю? От неё и пойдёшь. На пригорку взберёшься, а там уже и Рубяжы.

- Долго... идти? – Мила снова зевает. Картинка начинает расплываться, являя взору уже знакомого волка.

Мила хочет показать на него деду, хочет спросить про эту странность, но от нового сильного толчка заваливается на бок и соскальзывает с телеги...

- Милушка! Ми-ла! Да ты никак спишь! – баба Жоля склонилась низко-низко, обдав Милу запахом сдобы и пересушенных под солнцем трав. – Умаялась, бедная. Ты в дом поди. Приляжь. Я печеного принесла, густянку оставила. Всё свежее, сытное. Поди поешь.

- Что-то я расклеилась... – Мила не сразу смогла переключиться ото сна к реальности, и только через пару секунд сообразила, что так и сидит на старом бревне, приваленном к стволу раскидистой, улепленной незрелыми еще плодами, яблони.

- Ну, то понятно. Цельный день в дороге любого вымотает. Ты, давай-ка, проходь в дом. Шчас поешь-попьешь, и полегчает.

- Спасибо. Наверное, мне и правда нужно поесть... – Мила послушно побрела сквозь густую поросль ромашек и мяты к покосившемуся крылечку. 

В сумерках запущенный сад изменился, деревья сделались будто больше и шире, свисающие с ветвей плетистые розы душистыми занавесками колыхались от легкого ветерка. Редкие огоньки светляков мелькали среди травы, и кто-то выводил за деревней бесконечно повторяющуюся длинную монотонную трель «зип-зип-зип-зип-зип...»

Мила толкнула рассохшуюся дверь, вошла в низенькие прохладные сени. Запах старья снова ударил в нос - баба Жоля хоть и приглядывала за домом, но ни уборкой, ни проветриванием себя не утруждала.

Комната в доме была только одна – с настоящей печью и порядком расшатавшейся мебелью. Старенький сервант у стены, стол, пара стульев, грубо сколоченная лавка. На полу выстроились плотно перевязанные бечевой коробки, пара корзин, прикрытых тряпками, и деревянная бадейка без дна. Стараясь ни обо что из них не запнуться, Мила направилась к столу, а бабка щёлкнула выключателем на стене, оживив свисающую с потолка тускловатую лампочку без плафона. 

- Сядай сюда. – громыхнула стулом и смахнула полотенчико с широкой расписанной петухами тарелки. На ней по кругу пристроены были пышные золотистые пирожки, а по центру помещался простой кувшин, запотевший от холода. – Вот. Пироги с капустой, как ты любишь. Густянку передержала немного, её ложкой черпай. Я к себе пойду, а ты запрись. Да окна не отворяй в ночь. Шчас поешь и спать ложись. Утром поговорим.

- Откуда вы знаете, что я люблю с капустой? – хотела спросить Мила, но засмотрелась на полустёртую от времени надпись на столешнице. На самом углу криво и косо выцарапано было «окаяныш», и перед глазами вдруг возникла другая картинка: лопоухий Лёшка, вывалив от усердия язык, чиркает по столу длинным гвоздём, то и дело поглядывая на бабушку. Альвина Людвиговна - баба Аля, помешивает что-то в кастрюльке на печи и не сразу замечает этот акт вандализма, а когда замахивается на внука полотенцем, тот с хохотом выскакивает за дверь.

- Ах, окаяныш! Да чтоб у тебя руки поотсыхали! – беззлобно причитает ему вслед баба Аля. – Что ж ты не остановила его, Милушка! Он, нехристь, так всю мебель попортит!..

Опять! Третий раз за сегодня! Непонятно откуда взявшиеся воспоминания! И баба Жоля, встретившая её как старую знакомую! И яблоня, на стволе которой под отошедшей корой выцарапано, совсем как здесь, едва различимое «Мила».

- Милушка! Да что с тобой? – баба Жоля смотрела с беспокойством. – Об чём задумалась? Или увидала что-то не то?

- Нет... всё нормально. – Мила заставила себя улыбнуться. – Спасибо вам! Я поем и лягу.

- Я бельё свежее постелила, можешь не привередничать. И матрац протряхивала, и на солнушке сушила. Уж третье лето так делаю, обещанное держу.

Она постояла еще немного, и, поправив выбившиеся из-под платка прядки, наконец-то вышла. Тихо скрипнула дверь, простонали продавленные ступеньки, и Мила осталась одна среди тишины и уныния давно покинутого хозяевами дома.

 https://dzen.ru/a/ZkGP8uMczhLKavrI