По дороге на зону

Тюремный роман

…Загремели засовы, осужденных прогнали коридорами,  обыскали, выдержали в отстойнике и запихали в огромную машину, которую  накрыли сверху железной решеткой. По углам кузова сели автоматчики и  этап тронулся. Решетка давила на затылки, сидеть приходилось почти на  корточках. (Сейчас есть специальные машины для перевозки осужденных и я даже не нашел в сети подобных фото. Но это в реале было в 1960 годах).

К счастью, до вокзала было не так уж  далеко, вскоре решетка поднялась и зэки начали спрыгивать на землю под  звонкий счет конвоя, пробегать через коридор автоматчиков с собаками и  садиться на корточки, между шпалами, держа руки на затылке.

Подогнали тюремный вагон и вся процедура повторилась: счет, коридор оскаленных овчарочьих зубов, блеск автоматов, вход в вагон.

Когда  в купе было запихнуто 14 человек, железная решетка, заменяющая обычную  дверь купе, с лязгом задвинулась, замок щелкнул, гортанный голос с  сильным акцентом сообщил:

– Моя камер есть дванадцать джыгыт-бандыт.

И  наступила в купе уютная, преддорожная атмосфера. Знакомились,  комментировали, планировали. Меня удивляло, как быстро, с звериной  чуткостью, распределились роли в незнакомом коллективе. Каждый занял  свое место, свою ячейку в сложном иерархическом делении зэковского  общества. Лидеры были наверху, массы – внизу, а вожак – у окна. Я тогда  еще не знал, как быстро падают люди в этом обществе на самое дно и как  трудно в нем вскарабкаться наверх.

В детстве я  попытался было освоить это искусство. Помню, пришел со двора домой  сияющий и торжественно исполнил петушиным тенором:

– Помидоры, помидоры, помидоры овощи, 

Пи*да едет на машине, х*й – на скорой помощи.

Продолжить  про топор, который плывет по речке из села Чугуева, помешало мокрое  полотенце. Мама всем видам телесных репрессий предпочитала почему-то  мокрое полотенце, которое било хлестко и звонко.

После  столь неудачного дебюта попытки меня - маленького проникнуть в заманчивый  и таинственный мир двора прекратились. К мне был приставлен папин шофер  – дюжий дядька, который иногда возил отца на работу на сверкающей  «Победе», но большей частью выполнял многочисленные поручения хозяйки  дома. Нельзя сказать, что роль гувернера (или, вернее сказать, дядьки)  ему нравилась, но исполнял он ее, как и все другие поручения, с угрюмой  крестьянской добросовестностью. В результате маленький профессорский  сыночек в моем лице был признан дворовыми ребятишками персоной «non  grata» и более в круг двора и улицы не допускался, кроме, разве, как для  насмешек.

Так и ехал этап по земле российской.  Мимо тополей и березок, мимо елей и осин, мимо могучих кедров и стройных  сосен. Столыпинский вагон, набитый правонарушителями, мчал и тащился по  железной дороге, построенной их предшественниками – «комсомольцами»  первого призыва. И колеса его вовсе не скрипели на скелетных костях этих  первопроходчиков, не вязли в плоти трупов, а бойко стучали на стыках  рельс.

В этом же поезде был спальный вагон, в  котором играли в преферанс крупные командировочные чины, были вагоны  купейные, в них ехала, пожирая вокзальных вареных куриц, публика  поплоще, а в плацкартных пили водку, закусывая желтыми, мятыми солеными  огурцами и крутыми яйцами. Имелся в поезде вагон-ресторан, где пили ту  же водку, но уже не из стаканов, а из фужеров, заедая маринованной  селедкой и шницелем, похожим на раздавленную коровью лепешку.

Вагоны шли привычной линией,
Подрагивали и скрипели;
Молчали желтые и синие;
В зеленых плакали и пели...

И  во всем громадном Союзе Советских Социалистических Республик никому не  было дела до мятущегося сознания Владимира, отбывающего  заслуженное незаслуженное наказание в соответствии с решением  Абаканского народного суда и Законодательными актами РСФСР, изложенными в  УПК РСФСР и УК РСФСР.

И лилась над просторами Сибири песнь голосистого зэка из соседнего купе:

Джони, ты меня не любишь. 

Джони, ты меня погубишь. 

И поэтому тебя 

Я застрелю из пиздолета...