Стереотипы

— Эй, кто здесь?!.. — перестав храпеть, из-за резной спинки спереди вознеслась чернокудрая встрепанная голова, а за ней и шкафообразное тело в сером подряснике. Голосище был такой, что с гулким хлопаньем снялись и заметались прикорнувшие на карнизах голуби.

— За нами гонятся… безутешные родственники! — брякнула Исабела. Пабло схватился за голову и застонал.

— Это они зря! Брак — дело святое, — по-вологодски окая, пробасил ойче.

— Как может судить… тот, кто не был женат? — сквозь зубы пробормотал старпом. Но батюшка расслышал.

— Я был! Целых четыре раза.

Он хлопнул ладонями:

— Итак, чада… ежли ваши намерения серьезны…

Даже в смутном свете видно было, как перекосилось лицо Синистреса. Тут же входные двери затряслись под градом ударов.

— Мих! — заголосил священник в пространство. — Перевяжи дону ногу и мои штаны дай! Девонька, идем!

Они оказались в тесной ризнице, где на ворохах старых облачений дрыхли коллеги неизвестного Миха — мальчишки-министранты. Падре растолкал их и с ценными указаниями спровадил вон. Будто атлет, демонстрирующий мускулы, воздел руки с изрядной охапкой одежд в каждой. Пророкотал:

— Чадо… Выбери, что понравится.

Исабела натянула на себя парчовый орнат(41), подвязав узким шарфиком-стулой. Узрела в разворошенной куче полупрозрачное сетчатое нечто:

— А можно вон то покрывало на голову?

— Это наалтарное...

— Ничего, сойдет.

Накинула, как фату, и вышла к стоящему у налоя Пабло в безразмерных штанах, подвязанных веревкой — едва удержавшись, чтобы не захохотать в голос. Свечи мирно потрескивали, цикламены клонили головки из горшочков, пахло зеленью и расплавленным воском. Басовитое, как у шмеля, гудение падре вгоняло в сон.

— Хрясь!

Снова взвились голуби, задув несколько свечей, с шумом и хлопаньем рванулись через окна наружу. Священник опустил вскинутые руки, пробормотав:

— Боковая дверь хлипковата! — и подался незваным гостям навстречу.

Ночной собор (как до того встреча с Исабелой и Пабло) подействовал на подручных Энрике Гомеса угнетающе. Тиская рукояти пистолетов, палашей и шпаголомов, они нога за ногу переминались у двери и не рвались вперед.

— Эй, ты! Как тебя?

— Отец Александр, — пробасил падре с достоинством.

— Тут этих… не было? Мелкого в плаще… такого… — один из разбойников неопределенно повел рукой, — и другого, хромого, как дьявол… катор…

Отец Александр, кряхтя, приподнял с пола похожий на торшер подсвечник (везде лезут эти торшеры!):

— Уйдите, чада, от греха! Имя Врага в божьем храме, всуе?!.. Ломиться оружно?!..

Набычась, он перехватил подсвечник, как таран. Присные Гомеса попятились и выкатились вон.

— Малятки, двери закройте, сквозит! — рявкнул святой отец.

— Чем? — пискнул один из министрантов, возможно, Мих. — Они сломались.

— Кафедру придвиньте… счас, счас помогу.

Он осторожно опустил на пол подсвечник и стал толкать к разбитой двери церковную кафедру, резную и тяжелую, как холера. Мышцы напряглись, жилы вздулись на висках. Пабло с Исабелой и мальчишки кинулись помогать.

— Ты, хромой, отойди! — буркнул святой отец. Исабела поняла, что окончательно проснулась.

Закончив с баррикадой, падре Александр перекрестился на алтарь:

— Ну, продолжим, помолясь. Готовы ли вы — добровольно и без всякого принуждения — быть друг с другом в радости и в печали…