Свиньи-кошечки

К флешмобу о возможности нейросетей и живых писателей. Верю, когда-нибудь нейросеть осилит и такой угар. Но нескоро, очень нескоро.

А пока мы ещё повоюем.

***

На рысях они въехали на знакомую Тигилю до камушка улицу.

Здесь толпился в основном народ зажиточный, разумный, тороватый — хоть впрочем и такой же пьяный и одурманенный всем чем попало, но как-то иначе, изящнее.

Корчма «Рогатый Фей» продолжала работу, туда заходили и оттуда выходили, звон стаканов и почтительный шорох шагов выходящих и шагов входящих гармонично складывались в дивную ночную сюиту. Тут, перед корчмой, и были сколоченные на уровне крыши «Рогатого Фея» мостки, что служили трибуной для хозяина этого роскошного праздника — старосты Савла Марцони.

Он был одет в широкую просторную хламиду, его седая широкая борода развевалась и сама собой шевелилась, а в руках его бродил туда-сюда изогнутый пастушеский жезл. Из его рта шел зеленоватый пар. Савл Марцони безостановочно благословлял направо и налево, улыбался, хмурился, грозил пальчиком. Движениями жезла распоряжался последовательно поджигать кучи растительного сырья, драгоценной древесины, благовонных семян. Он был увит плющом, норовил встряхнуть гениталиями как можно выше, впрочем, не обнажался, хотя ему бы все это простили и даже не сердились бы. Но Савл Марцони был человеком старинных устоев, от него нельзя было прилюдно дождаться некрасивого поступка.

Когда Мошэр спешился и яростно проложил себе дорогу сквозь почтительно вставшую на цыпочки толпу, Савл, не дав гостю и слова вымолвить, громогласно объявил, что прощает ему все грехи предыдущие и последующие. После чего Мошэра быстро и неизбежно оттеснили какие-то крепкие ребята.

И тут же немедленно начался гвоздь программы.

Савл Марцони поднял жезл выше и добившись тишины, произнес глубокомысленную речь о важности животноводства и полезности новейших селекционных методов в нашем сельском хозяйстве.

— Заметьте, друзья, еще никому не приходило в голову сделать кошечку настолько полезной, а свинью настолько приятной в общении. Поприветствуйте великолепное изобретение наших животноводов — свинья-кошечка. Алеее-ап!

И тут началось! Толпа стронулась, ахнула, по толпе пошла рябь испуга и азартного предвкушения.

А из Большого Амбара, того самого таинственного Большого Амбара, о котором столько кривотолков, будто бы водится там черт знает что, из его волшебным образом распахнувшихся дверей побежали невероятные свиньи-кошечки. Они бежали как кошечки, делая на коротких лапках удивительно широкие и одновременно мягкие прыжки, но габаритами были как огромные, откормленные свиньи.

Мощные их тела покрывала приятная шерстка, длинные кошачьи хвосты закручивались в спирали, а мордочки! Ох, что это были за милые мордахи. Совершенно кошачьи глазки, усатые-полосатые щечки, и конечно, разумеется, настоящие крепкие свиные пятачки.

Тигиль сумел увернулся от нескольких бегущих милах и отскочить к стене кабака, а вот Мошэру повезло меньше. Одна из свиней-кошечек сбила его с ног, вторая приземлила на нем свои когтистые копытца, а третья, поддев его своим исполинским пятаком, подбросила беднягу на жестяную крышу «Чернильницы».

Едва придя в себя, совершенно разъяренный Мошэр спрыгнул с крыши и побежал за свиньями-кошечками. Он уже мало походил на человека, гораздо больше на некое темное грязное огнедышащее кровавым гневом привидение в черном балахоне, ошибиться его сходству с недавно встреченным бело-зеленоватым Травинским уже было совсем невозможно.

Тигиль старался не отставать, потому что, по его прикидкам, скоро на беднягу Мошэра должен был пролиться холодный ушат народного гнева, совершенно неизбежного.

Так оно, в общем, и случилось.

Ноги вывели Мошэра обратно к запруде, отделяющей Уздок от марцониевых лугов. Той самой запруде. Тут уже были все — весь народ жужжащий, народ улыбающийся, народ почтительно благословленный Савлом Марцони, сам Савл Марцони в образе справедливого отца-производителя благ и их распределителя. Свиньи-кошечки, набегавшись и наигравшись, тоже собрались сюда же и сгрудились в толпе как живые статуи ритуальных химер, малоподвижные, но очень выразительные.

И все это общество окружало теперь Мошэра плотным кругом.

Его образу определенно шло длинное лезвие рапиры, которую он держал чуть позади на отлете, готовый насмерть уколоть кого-нибудь. Но что за польза с этого была, если все и каждый смотрел прямо на него с благожелательной вежливой улыбкой, в том числе и свиньи-кошечки, их улыбки были особенно симпатичны.

— Я требую!!! — вскричал Мошэр. — Я требую немедленно прекратить этот балаган!!! Я представитель короля!!! Я требую немедленно выдать мне государственного преступника... Бэсэми Грюна! Сию секунду!

— Городскоооой! Городскооооооой! — заржали-заорали-захрюкали-замяукали сотни глоток, и наступил конец.

Мошэра схватило сразу несколько десятков рук, он попытался вывернуться и закричал по-заячьи что-то вроде «не позволю», но тщетно.

Тигиль, не помышляя выдернуть меч из ножен, попытался пробиться сквозь толпу руками и резкими обидными словами, но где юному следопыту победить целый Праздник Урожая, да еще в Уздоке...

Единственное, что он успел увидеть — это как брыкающегося и извергающего проклятия начальника взваливают на самую большую и самую добрую свинью-кошечку, принайтовывают его кожаными ремнями, а потом бегут всем Уздоком, стремясь лично шлепнуть ладонью по пушистой приятной свинье-кошечкиной заднице, чтобы скакала как можно быстрее, и городской чтобы ощутил всю прелесть деванского гостеприимства.

Потолкавшись в бессмысленных попытках отбить начальника у толпы, Тигиль сполз в грязь.

Он хорошо видел почерневшее, залитое слезами чучело, бывшее прежде Мошэром, и свинью-кошечку под ним, и целый табун свиней-кошечек, бегущий вослед этой свинье кошечке в неизвестном отныне направлении.

Повадки у свиней-кошечек оказались вполне кошачьими, потому что в них входило и безадресное лазание по деревьям в сторону верхушки, откуда «ни туда ни сюда».

Вот и огромная свинья-кошечка с Мошэром на спине проделала этот самый непознанный всеми биологами-любителями трюк, — забралась на местный двухсотлетний дуб в пролеске за Марцониевымы лугами и теперь оглашала округу громким басовитым МЯУ.

Бедолага Мошэр, висящий горизонтально, привязанный неряшливо, но почему-то очень крепко, не распутаться, оказался в глупейшем положении. Он не мог освободиться и даже толком пошевелиться тоже не мог, так висел как спутанный нитками восковой солдатик. Ему не оставалось ничего, кроме горькой и злобной ругани.

Тигиль только так и нашел беднягу. Натурально, повинуясь интуиции, свернул на громогласное МЯУ, а потом уже до его ушей донеслась злобная нецензурная брань начальника.

— Талески! Во имя Солнца! Сними меня с этого ... животного! Прошу, развяжи. Я уже не могу здесь находиться!

Запыхавшийся Тигиль оценил задачу и понял, что легко не будет. Темная масса свиньи-кошечки угрожающе поводила скрученным хвостом, недовольно урчала, готовясь испустить очередное МЯУ, от которого будто бы кто-то выворачивал кишки садовыми граблями. Висящее тело начальника в темноте просматривалось расслабленным, так было очевидно умно, чтобы не раздразнить зверя (коготки у этой кошечки-свиньи были в полном порядке).

(Фрагмент главы)