Он шёл следом. Отрицать это становилось всё сложнее...

...от фонаря к фонарю. Ступая в жёлтые круглые пятна на потрескавшемся асфальте, она собиралась оглянуться. Всякий раз, задерживая дыхание почти до боли. Но снова и снова покидала световые оазисы, не находя в себе сил. Смелости.

Надеясь, что звук шагов пропадёт, потонет в стылой ночи.

Она не желала знать, кто там увязался следом. Не желала гадать, зачем.

Незнакомое, чужое чувство страха нагоняло её, тогда как размеренные шаги держали дистанцию.

В этот предрассветный час улочки спального микрорайона были совсем пусты. Слишком рано для работяг и слишком поздно для гуляк.

Леденящий ноябрьский ветер гнал под ногами палую, высохшую и уже почерневшую листву. Забирался под полы плаща, под одежду. Смахивал с шеи шарф и приникал в ледяном объятии к самому сердцу.

А шаги продолжали преследовать. Дистанция уменьшалась. Они уже нагоняли её длинную вытянутую тень.

Если заспешить или перейти на бег, неизвестный настигнет тут же.

Перед глазами замелькали образы.

Перекошенное лицо, неслышимый никем в безразличном спящем городе вопль. Кожа рвётся в бессмысленной борьбе: чиркая об асфальт, путаясь в одежде, ещё так недавно защищавшей тело, попадая под ногти, оставляющие красные полосы следов. Отметин, которые уже никогда не смогут зажить.

Усиливающееся напряжение добавило к звуку шагов нарастающий мерный гул собственной крови в ушах. В области лба поселилась тяжесть, распространяя щупальца зарождающейся боли по голове.

Она почувствовала, как в этом холоде на шее под воротом плаща проступила испарина.

Никто не может преследовать её с благими целями.

За линией гаражей мелькнул знакомый дом.

Она решилась. Едва ли сейчас на этой пустынной улочке безопаснее, чем на прочерченной колёсами тропке, срезающей путь к дому.

«Алиса, Дарина, Лариса, Милана, Ольга, Тамара».

Имена, которые шептали её губы, успокаивали.

Звук шагов изменился, когда она и преследователь сошли с асфальта на крошево разбитого бетона.

«Алиса, Дарина, Лариса…»

Подъезд нужного дома был гостеприимно открыт, кто-то придавил ветхую перекошенную дверь обломанным кирпичом.

Она нырнула в сырой душный мрак. Взбежала на первый этаж. Обитая потрескавшимся дерматином створка. Тёмная прихожая. Тусклая полоска света над полом в конце коридора.

Маленькая собачка, не издавшая ни звука при её появлении, села на вытертый коврик для ног и, уткнувшись носом в торчащий из створки поролон, глухо, утробно зарычала.

Он там. За дверью. Ждёт.

Стараясь делать всё максимально медленно, она прокралась на кухню. Выбрала в раковине чем-то выпачканный нож, самый острый из того, что имелось в наличии. Снова прошла мимо рычащей в дверь собаки.

Приблизилась к световой линии на полу.

Вера спала. Обнимая одеяло, словно любовника, она явно продрогла в зябком воздухе квартиры. Открытые плечи вздыбились гусиной кожей.

Батареи не работали. Из щелей в оконных рамах пробивался сквозняк, шевелил край когда-то белой, давно не стиранной занавески.

На подушке Веры чернели пятна размазанной туши. Плакала во сне.

Значит, ждала.

Она подошла к дивану, вложила грязный нож в полусжатую ладонь.

Черты Веры сложились в жалобную гримасу. Но она не просыпалась.

За пыльной занавеской и грязным окном мелькнула чья-то тень, и тут же маленькая собачка, потерявшая интерес к входной двери, показалась на пороге комнаты.

Какой настырный.

Собачка поглядела в её сторону, словно бы с осуждением.

Свет настольной лампы, не выключенной и оттого накалившейся, ложился на покрытую порезами кожу Веры. Они были бурыми, кажется, промазанными йодом. Открытый аптечный пузырёк и ватная палочка с тёмным кончиком лежали у основания лампы. Один из порезов, самый глубокий, на бедре, выглядывал из-под съехавшего бинта, а примочка с лечебной мазью пропала где-то в недрах разворошённой постели.

Она встала в голове Веры, закрыв собой свет лампы.

Пальцы спящей сжались на влажной рукоятке ножа. Не открывая глаз, которые тем ни менее забегали под опущенными веками, словно дико вращались, Вера нехотя потянула руку к груди. Грязное лезвие упёрлось в кожу, надавило. Белеющее пятно вокруг окрасилось красным на кончике ножа. Потянулось сопротивляющейся рукой, расширяя порез. Края раны замазались кремом торта, недозасохшего на острие. Размокшая чаинка отделилась от лезвия и прилипла к кровавой борозде.

В комнате стало чуть, едва заметно темнее.

На захламлённом балконе, загораживая свет луны, теперь высилась фигура.

Маленькая собачка смотрела на неё сквозь портьеру, била коротким хвостиком по деревянному полу, и рычала.

Вера отстранила нож от груди и с размаху всадила на треть длины в свою ногу чуть повыше колена.

Лезвие очистилось, разрезая кожу и плоть.

Собачка не сводила глаз с фигуры на балконе.

Около локтя Веры загорелся экран телефона, и та, что стояла у изголовья дивана, прочитала вверх тормашками: «Будильник сработает через 5 минут. Отключить?»

Вот это ловко придуманно.

Но как же некстати!

Цифры в белом кругу беззвучно отсчитывали оставшееся до сигнала время.

Тень на захламлённом балконе выросла, словно напитавшись лунным светом. Маленькая собачка зарычала громче. Хвост лупил паркет.

Чёрные потёки перемешанных с тушью слёз бежали из-под сомкнутых век Веры.

Могли бы поиграть с часок или два, и свидеться снова попозже.

«До сигнала будильника 02 минуты 37 секунд. Отключить?»

Сама виновата.

Рука Веры выдернула нож, на постели запестрели пятна брызнувшей крови. Рука размахнулась, целясь в горло.

«До сигнала будильника 02 минуты 01 секунда. Отключить?»

Фигура на балконе резко подалась вперёд, ударилась в стекло, и маленькая собачка звонко, оглушительно залаяла. Пронзительный звук полоснул барабанные перепонки.

Вера распахнула глаза, уронила нож и дико, истошно заверещала.

Стоявшая в изголовье отпрянула, просочилась сквозь стену, преодолела кухоньку и сквозь обитую дерматином дверь нырнула во мрак лестничной клетки. В тамбуре Веры из квартиры соседей послышался басистый сердитый мат. Лязгнул замок.

Она хотела устремиться вниз, к выходу, но в квадрате света вырос, преграждая путь, чёрный силуэт.

«Алиса, Дарина, Лариса, Милана, Ольга, Тамара», – шептала она, преодолевая по три ступеньки за шаг. Поднимаясь всё выше.

Сквозь решётку за пролётом девятого, последнего этажа. Сквозь люк, ведущий на крышу.

Ледяной ветер ударил в лицо, обретающие плотность ноги коснулись застывшей чёрной смолы, неровными подтёками укрывавшей пространство. Луна совсем побелела, рассвет подступал.

Со страшным грохотом ниже люка выломали решётчатую створку. Лай уличных собак вторил ударам, вздыбившим доски в кривозубо оскаленную дыру.

Она пятилась к краю крыши.

– Алиса, Дарина, Лариса…

Человеком он не был. Разумеется. Люди её не видят, чтобы красться по следам. Чтобы преследовать в ночи. Чтобы мешать.

Из зева ощеренного люка выкарабкался зверь. Шерсть на нём свалялась и побурела. Увенчанные когтями пятипалые лапы сжимались в кулаки, и зверь то и дело вздрагивал, с непривычки раня сам себя заострёнными кончиками.

С его приоткрытой зубастой пасти капала густая, вязкая слюна.

Ненависть, исходившая от зверя, казалась осязаемой.

– Не уйдё-ё-ё-ёшь, – прорычал он.

Конечно. Единственное укрытие вокруг – квартира Веры, куда её позвали, а его – нет. Но прийти можно лишь по делу. Лишь пока Вера спит. Тогда защита сработает.

Теперь Вера проснулась, оказалась в безопасности.

Опасность грозит уже не Вере, а ей.

Этот зверь пришёл убивать.

От него разило так, словно обитать неведомый преследователь привык в канализационных коллекторах. Комья грязи засохли на нечёсаной шерсти, собирая её в пучки.

Причинить вред, максимальный, несовместимый с существованием вред, он хотел и сам. Без неё.

А в дремлющей девятиэтажке не было никого подходящего, чтобы спрятаться. Там, в квартире Веры, она словно почувствовала что-то похожее. Но теперь и оно пропало.

Никто не спасёт.

Проревев яростно и дико, зверь кинулся на неё.

Двое покатились по крыше, ударились о выступ трубы вентканала. Она вытянула руки, не давая смердящим клыкам дотянуться до шеи. В шерсти зверя ползали какие-то насекомые. Его кожа была горячей, будто чудище пребывало в жару. Кровь пульсировала в венах, ходящих ходуном под её пальцами, словно черви.

На ней были твёрдые чёрные туфли с острыми носками. Сконцентрировав остатки энергии, полученной от Веры, она провалила правую ногу в крышу, чтобы замахнуться. Его когти разрывали ткань одежды и плоть на плечах. Пускали яд в кровь.

С яростным рыком она вернула ногу в материальный мир, заехала нападающему в промежность, утопив носок туфли в мягкой чувствительной ткани. Те, кто были людьми, воспринимают боль по-особому. Плохо умеют игнорировать её.

Она смогла вырваться из-под навалившейся туши, потому что зверь мученически взвыл, подкинул вверх волосатый зад, по которому прошла судорога, и скрючился в этом рефлекторном полупрыжке.

Но всего на пару секунд.

Далеко она не ушла.

У самого края крыши он снова обрушился своей удушающей, смертоносной тяжестью на её хрупкое тело. Выгнал из лёгких воздух.

Она почувствовала, как хрустят кости, когда зависла над парапетом девятиэтажки, впечатанная зверем в бетон. Далеко внизу к дому с дребезжанием подъехала старенькая машина с оранжевыми шашечками такси.

Гнилостное дыхание зверя забивалось ей в ноздри, перекрывая ток столь необходимого сейчас кислорода.

– Ты! Убила! Мою! Сестру!

– Я никого не убиваю, – прошипела она, и на губах лопнули кровавые пузыри. Что-то внутри было повреждено, разорвано из-за падений и ударов.

– Ты заставила её убить себя!

Понимание блеснуло в её глазах, и губы тронула снисходительная усмешка.

– Алиса? Дарина? Лариса?

– Милана! – проревел зверь.

От дома внизу отделилась хромающая, с трудом перемещающая вслед за телом негнущуюся ногу маленькая фигурка Веры. Она куталась в какой-то пёстрый плед и волокла к такси видавший виды чемодан с единственным уцелевшим колёсиком, подпрыгивающем на камнях и неровностях.

Водитель не вышел, чтобы помочь.

Ноздри на её лице вдруг расширились, надулись, словно уловив что-то. Гримаса боли превратилась в довольный оскал. И она стала таять, просачиваться сквозь бетон, туманом опадать вниз к подножью дома.

Зверь взвыл и опрометью метнулся к развороченному люку.

Пролёт, ещё пролёт, ещё один…

На первом этаже зверь, словно в стену, врезался в неправильный запах. И остановился.

Из распахнутой двери тёмного тамбура перед квартирой Веры несло удушливой кровавой тяжестью. Значительно большей, чем могла остаться от раны на бедре в далёкой комнате в конце коридора.

К ржавому духу примешивался смрад выпотрошенных внутренностей, рванных зловонных кишок и вывернутого наружу желудка.

Зверь прижал уши к голове и медленно, словно бы нехотя, подтолкнул лапой створку.

В крохотном квадратном помещении меж двух зияющих проёмов в потерявшие хозяев жилища раскинулся остов здоровенного мужчины. Запах, когда-то ему принадлежавший, продолжал сочиться из второй квартиры.

Тело было наполовину съеденным.

Зверь попятился навстречу воплю, прилетевшему с улицы.

Когда он выскочил из подъезда, труп бритоголового таксиста, точнее верхняя его часть, вывалился через окно водительского сиденья. Клочья кишок продолжали тянуться в салон, размазывали по дверце рисующие узор кровавые подтёки.

Зверь успел увидеть, как фантасмагорическая пасть Веры возвращается к человеческой форме. Перепачканные тёмно-багряным руки вцепились в руль, и машина рванула вперёд, обрывая остатки кишок своего прежнего владельца. Унося чудовище в ночь спящего города.

Зверь застыл, оголтело таращась вслед петляющего, едва не вре́завшегося в столб автомобиля.

– Доволен? – уточнила она, сидящая у палисадника на промёрзшей земле и баюкающая сломанную им на крыше руку.

– Что это? – сипло выдохнул зверь.

– Думал, я преследую их со скуки, Шарик? – поинтересовалась она, наблюдая, как волокна раненной кожи срастаются и светлеют. Чувствуя, как в глубине льнут друг к другу обломки кости, готовясь сцепиться и снова стать целым.

– Я Адриан, – потеряно пробормотал ошарашенный зверь.

Она прыснула.

– Милана и Адриан из деревни Кукуево.

Зверь вздрогнул, его шерсть встала дыбом, придав своему обладателю сходство с дикобразом. Зверь сел, нет, скорее рухнул на асфальт.

– Моя сестра… была…

– А тебя не насторожило, что от её крови ты стал вот такой? – с интересом спросила она. – Ты же её попробовал, верно? Целовал изувеченный труп и кричал в пустоту. Так у вас бывает в приступах безутешности? И что, последствия не натолкнули на размышления? И ничего тебя, Шарик, не смутило?

– Это чтобы найти тебя. Отомстить. От ненависти, – защищался из последних сил зверь. Его решимость и воля таяли, сжимались в пульсирующий комок и вставали в горле, мешая сглотнуть.

– Творила бы такое ненависть, на Земле уж и людей бы не осталось, – философски протянула она. – Ступай, Шарик. Скоро рассвет. А мне нужно искать Веру. Покуда не собралась пообедать…

Обманутый зверь поплёлся к гаражам, подволакивая правую заднюю лапу.

Он шёл умирать, смысла жить больше не осталось. Он шёл умирать и торопился, чтобы поспеть прежде, чем мысли накинутся стаей голодных гиен на испуганный разум.

Поверить было нельзя. Лучше смерть. Поскорее.

Она уже не смотрела на обманутого зверя. Изучала следы шин умчавшейся машины и принюхивалась. Остатки трупа успели засохнуть, ужаться в скелетированный остов. Она пнула его носком туфли, превращая в пыль. Такой ненаблюдательный Шарик. Раздавлен драмой в лепёшку.

О таком можно смело забыть.

И она устремилась по светлеющей дороге быстрым, переходящим в бег шагом читать дальше