Бобры

Пулемет бьет в овраг, плюется раскаленно-шипящими трассерами, прижимает тени к земле. Тени кричат, поднимают руки, раскинувшись по жухлой траве, грязи и тающему снегу. 

- Вот так стрелять надо, Маня! Чо ты трагедию на лице корчишь? Это враги!

Бобры нам попались суровые, усатые, заросшие щетиной и почти с Дальнего Востока. Смотря, конечно, за что считать Даурию. ББР, бригада быстрого реагирования, набиралась из тамошних мужиков, безработных, семейных и ищущих где заработать для детей. И катались мы с ними, бок обок, вполне себе ничего, месяца полтора-два. 

- Чего, кто там попердывает из оврага? Маня, ты почему не стрелял по противнику, подкрадывающемуся к тебе и твоим боевым друзьям-товарищам?!

Бобры уже стояли на той стороне, куря и жу-жу-жу, стайкой-роем, натурально, огромных усатых жуков. Лейтенант, глядя на них, ломал комедию, распаляясь и заводясь, ровно как его собственный зилок: сложно, с надрывом, но зато сурово и надолго. 

- Так что, товарищ ефрейтор, мать твою женщину, что же у нас тут происходит? Почему вон то существо в овраге поносит тебя последним матом и называет желтым земляным червяком? Не хочешь ли ты, из соображений задетой гордости и самолюбия, взять и прикончить его к чертовой бабушке?! А?!

Бобры, слушая монолог, начинают потихоньку ржать. Сложно не понять дядек, где каждый второй годится нам в отцы или еще какие родственники, да… Тень, оказавшись в одиночестве, материлась грустно и без огонька. За нее матерились, вполголоса и не глядя на летеху с Кондрашом, мы. Было с чего.

- Кондрашов, привести сюда неизвестную личность, арестовать и доложить. При сопротивлении разрешаю огонь на поражение.

- Да не пошел бы ты в…

Летеха ухмыляется и плюется бычком в сторону арестованного в овраге. Бобры ржут. Точно-точно, есть же с чего.

Смертная скука свалилась после двадцать третьего февраля и усиления. Случается же такое - просто не знаешь, куда себя деть. Мы занимались, как могли, спортом, хотя бегать поверху расхотелось сразу из-за грязи, да и отжиматься в траншеях тоже оказалось неудобно. Резались в карты, выставляя на пост одного и наплевав на остальное, крутили на купленном в селе мафоне то какой-то не самый новый «Союз», то новеньких «Блестящих», то вообще «Арию». 

И ходили к бобрам. За спиртом. 

Бизнес был налажен сурово и по-военному четко. Гусак брал тушенку, нес к селу, где его каждый второй вечер ждал местный. Там толкал консервы за пакет травы и шел назад, по дороге заходя к бобрам и меняя часть травы на спирт. Никто не оказывался при претензиях, всем всего хватало и все были довольны. 

Кроме лейтенанта. Эта личность так и ждала возможности найти, вскрыть, обезвредить и готовить. В смысле – грудь для ордена, и накласть на сам факт простейшего обмена, за вскрытие которого ему если чего и светит, так взыскание или как там еще их наказывали. Как еще-то, если у тебя бойцы могут себе позволить тупо укуриться в хлам? 

Кроме своих шахер-махеров Гусак выполнял общественно-полезные задачи, никак и никем не обозначаемые. Цеплял зимний маскхалат и уходил, совершенно охотничье-уральским шагом, куда-то за линию траншей и крайний пост, где его провожал одинокий ПКТ на станке и с аккумулятором, позволявшим ночью стрелять почти по кругу. К двенадцати-часу у пулемета сидел сержант, снявший клеммы электроспуска и выглядывающий нашего боевого Пьеро. 

Гусак возвращался от пацанов с соседних взводов, с новостями даже для лейтенанта. А тут… а тут Гусь решил сгонять к бобрам за спиртом. И его кто-то сдал. Вернее, сдал-то его Кондраш, не иначе, а вот кто сдал ему? 

Маня, взводный пулеметчик, вздохнул и отошел, пропуская Гуся, сплошь грязно-серого и в порванном сразу в нескольких местах халате. 

- Вы чо? – совершенно невежливо осведомился Гусь.

- Хуйванчо! – ответил летеха и дал в ухо.

Бобры вздохнули и разошлись. Они армейцы, мы вованы, помогать друг другу стоит только в бою. Если без последствий.