Процесс написания «Метиленовой сини»

Как я и предполагал написание большого произведения требует много пристального внимания и времени. В целом можно сказать, что скелет произведения готов, однако, необходимо сделать ещё множества правок, изменений в диалогах, персонажах, хронологии, символизме и многом другом. Ориентир публикации - первое сентября. Но возможен и перенос из-за непредвиденных проблем. А пока дам возможность прочувствовать дух произведения и прочитать фрагмент из первой главы:

«Ясно-голубые глаза упоённо ловили обнажëнные ивы, силившиеся прикрыть студёную наготу реденькой пожухлой листвой. Глухие деревушки временами вылетали из-под ветельника и пятнали собой плодородие губернских земель. Толстокормный вагон  плыл по гладким рельсам, то вскакивая, то проседая на старых шпалах. Вдруг чей-то переливчатый баритон затянул Шаляпинскую: “Какъ люблю я васъ! Какъ боюсь я васъ! Знать, увидѣлъ васъ я не въ добрый часъ!”

Голубиные очи повернулись на звук, и его обладатель — тощий как жердь и помятый, как солдатский сапог человек вперил в юношу свой единственный глаз, подёрнутый белизной, отчего на секунду в прокуренном купе воцарилась абсолютная тишина.

Коршунячий нос оттопырил крылья и жадно втянул дым догорающей цыгарки. Перехваченные красной сеткой масляные зенки ухватисто пробежались по нежному, увенчанному золотистыми кудрями юному лицу, сошли вниз по накрахмаленному воротничку, спустились на полы столичного сюртука, на дорогую напомаженную обувь и, видимо решив что-то для себя, скользнули обратно к регистрам гармони. Втянув полную грудь копоти, и вобрав мехами весь оставшийся в купе чистый воздух, певец заголосил романс, погрузив салон в непереболелую седую скорбь...

Вторым пассажиром, на котором то и дело задерживался взгляд юноши был человек с воистину большой головой. Стремясь отвлечь внимание от своей особенности, он наоборот его привлекал, потому что носил огромную фуражку не то из дерюги , не то из сермяжьего полотна . Заломив свой гигантский картуз на правую часть лица, отчего оно стало походить на полуочищенный орех, и катапультой заложив под голову руки, он самозабвенно курил папиросу, укачивая на носке расписанный сапожок: вниз на ямбы, вверх на анапесты, умудряясь при этом сплёвывать вязкую дегтярную слюну точно в композиционные стыки песен бельмоглазого. От большой головы резко пахло бенедиктином и борно-тимоловым мылом . Старенький, но добротный костюм, сидящий на нём, был столь хорошо вылощен и отутюжен, сколь гадок и пакостен был его взгляд - сальный, хитрый, точно принадлежал не человеку, а древней рептилии.

Третьим оказался рослый детина с кузнечными руками и перебитыми пальцами. Скособоченный нос, словно рефери подпольной арены, приказал кровожадным глазам разойтись подальше друг от друга в противоположные стороны лица, где их встречали укутанные сетью шрамов катменные  уши. Левый глаз уже еле держался на ногах и весь заплыл от оставленного кем-то мощного удара, желваки бегали по лицу подобно обеспокоенным секундантам. На толстых губах его, словно у младенца вспенивались мелкие пузыри. Казалось, внутри него шла оживлённая борьба между горечью поражения и остервенелой жаждой реванша. Он то и дело нюхал табак, рассыпая коричневатую пыльцу по полам своей телогрейки.

Казалось, всё купе пропиталось этой осклизлой, смольной и тупой предбалаганной атмосферой.»