Чаянья пост

Не высматривай меня в человеческом образе. Я внутри твоего смотрения.

Есть у меня в "Других сказках" стишок. Называется "Розочка и Беляночка". Идея сказки была вторична. Мне хотелось написать о любимой лошади. В конно-спортивной школе, где я когда-то давным давно занималась, была такая. К сожалению, она пала. Но ни перед одной другой я не испытывала такого благоговения ни до, ни после. Любоваться ими — это отдельный вид удовольствия.

На Яндекс.облаке спит седовласый бог.

Запутаны показания и следы.

И первой хочется кротости, простоты,

Но снова ма́нит прекрасный единорог

Вторую. В да́ли, где звёзды так золоты,

Где лес так тёмен, и так свободны ветра,

Брусничник стелется мягким ворсом ковра,

Несёт по воздуху сказочный лёгкий фриз.

Читает первая детям сказки Перро.

В открытых окнах - весна и цветы кругом,

Окутан радостью маленький милый дом,

С корицей булочки, с голубикой пирог.

Вторая, дикая, волосы распустив,

Танцует, жаркая, бешено при луне...

Клубком под утро свернувшись, чает во сне,

Что та, кто дома осталась, там тоже спит...

Здесь в предпоследней строчке есть старый глагол "чает". К чайкам он не имеет никакого отношения)) а пост я хотела написать о них)) но, как обычно, вспомнила этот стих и всё пошло иначе.

Вчера я сидела у реки и наблюдала за чайкой.

Она охотилась, ныряла, ловила рыбку)

Заходила на очередной круг, пикировала вниз и снова лениво набирала высоту. Очень завораживающий процесс. 

У нас тут чайки мелкие, не то что на югах)) Про тех у меня есть кусочек в "Вечности для стрекозы"

Глаза женщины устало закрываются. Она медленно, лениво поворачивается на бок. Кладёт руку на его широкую, некогда такую крепкую, красивую мужественную грудь. Под ладонью чувствует работу большого сердца. Пока Ласка слышит эти там-тамы в глубине, можно спать спокойно.

Вот она прогуливается у моря, выискивая белые, пересечённые бордовыми и коричневыми полосками, веера ракушек. Жирная белая чайка с чёрными отметинами на крыльях, важно ступая перепончатыми ногами, расхаживает неподалёку. Ласка не обращает на неё внимания, удостоив лишь беглым взглядом.

Где-то за спиной раздаётся смешок:

— Только не переселяй меня в птицу, умоляю!

Ласка оборачивается на голос.

— Эмиль! Что ты здесь делаешь? Ты ведь собирался заниматься планом сада...

— Я соскучился по тебе...

Он протягивает широкую сухую ладонь, Ласка крепко берётся за неё и ведёт мужчину вверх за собой. Подъём крут, песок осыпается, их ноги скользят. Оказавшись наверху, Эмиль и Ласка садятся на краю обрывистого берега, свесив ноги.

— Ага, значит, ты не хочешь быть жирной наглой чайкой?

— Не хочу... Тебе они не нравятся.

Легко рассмеявшись, Ласка подносит к губам старческую морщинистую кисть, которую так и не выпустила из своей ладони. Целует и прислоняется к ней, нежно потёршись щекой.

— А помнишь, как ты шарахался от меня, когда я заставляла тебя мыться и ухаживать за своим телом? Кричал, что я не ведьма, а сама демоница!

Кожа вокруг глаз старика собирается в множество мелких бороздок, он тихо смеётся:

— Я очень боялся, думал, что за такие дела ждут мою несчастную душу вечные адские костры, наподобие тех, что спалили тела бедной матери и тётки. Ведь моё тело не знало мытья с самого младенчества. Нельзя было смывать святую воду, которой меня крестили. А ты не только тщательно намывала, тёрла меня щётками, но и учила умащивать тело маслами. Ох, не знаю, чего я боялся тогда больше, божьего гнева или твоего.

Двое смотрят в бесконечное высокое небо.

— Ты не покинешь меня, пока не доделаем план. Работы у нас много и...

Ласка удивлённо переводит взгляд на всхлипывающего мужчину. Эмиль отворачивается, стараясь скрыть непрошенные слёзы.

— Прости, прости, я знаю, как ты этого не любишь, — свободной рукой Эмиль утирает вдруг ставшие предательски влажными глаза.

Вот она стоит у тонкого ещё молодого сокимора. Из глаз непрерывно текут обжигающие ручьи, которые она не вытирает, а стряхивает, зло мотая головой. Светло-серая плита с короткой надписью — имя и даты — лежит в стороне. Ласка достаёт большой носовой платок и громко сморкается. Слёзы высыхают. Она сжимает кулаки и крепко зажмуривается. Успокоившись немного, протяжно выдыхает и, вытянув в сторону тяжёлой плиты руки, перемещает её на утрамбованную землю. Затем, опустившись на колени, касается дрожащими пальцами высеченных букв.

— Ты не будешь птицей, мой милый. Для этого у тебя слишком большое и доброе сердце. Где-то в нашем любимом море совсем скоро родится синий кит.

Всем хорошего дня