Вторничное досье. Кейс №3. Селений Прыжов и прочие миньоны

Вид из окна открывался безрадостный. Уродливые многоэтажки беспорядочно громоздились вдоль Рублёво-Успенского шоссе и, уходя за горизонт, терялись где-то в звенигородских лесах. Слепленные кое-как и из чего попало, они напоминали гнёзда каких-то хищных насекомых, наделённых зачатками разума, но напрочь лишённых сострадания.

Зловонное дыхание Крылатской ТЭЦ расстилалось на многие вёрсты вокруг, хлопьями жирной копоти оседая на стёклах.

Кучи мусора во всех дворах. Такие огромные, что их видно даже с тридцать восьмого этажа, сквозь пелену назойливого смога.

Запустение, нищета, убожество — вся неустроенность русского быта как на ладони.

Нервно поглядывая то на улицу, то на часы, Селений Гдальевич Прыжов сидел за кухонным столом и пересчитывал деньги. В продмаг нужно было успеть пораньше, иначе ведь можно и не вернуться.

После амнистии, объявленной в честь годовщины Консервативной Революции, район Рублёвки буквально кишел люмпенизированным сбродом. Жулики и воры всех мастей слетались сюда, точно мухи на мёд. Убийства, разбои, грабежи стали заурядным явлением в некогда хоть и бедном, но тихом районе.

Селений Гдальевич сам вышел по той же амнистии, но нельзя же ставить в один ряд интеллигентного узника совести с отпетыми рецидивистами. Политических и уголовников даже на каторге в разных бараках держат.

«Засветло уже не успею, — обречённо думал Прыжов. — Вот ведь напасть!»

Гадя, крайне шустро для черепашки, лавировала между стопками монет, норовя полакомиться какой-нибудь купюрой — и обязательно покрупнее. Временами от излишней прыти её лапки расползались по засаленной клеёнке, но, поднимаясь, она с ещё большим азартом продолжала охоту.

— Гаденька, отдай! — покрикивал на неё Прыжов. — Отдай, кому говорю! Вредное животное!

Животное, конечно, было не столько вредным, сколько голодным. Кочан капусты, украденный на рынке, был пущен на голубцы ещё вчера. А сегодня — всё одно к одному — курьер опоздал. Очередной транш гонорара за свой фельетон Селений Гдальевич получил, когда уже смеркалось. Альтернатива вырисовывалась мрачная: либо ждать до утра, либо, рискуя здоровьем, отправляться в магазин.

Но животное-то страдает… А оно ни в чём не повинно!

— Потерпи, Гаденька, потерпи, маленькая! — приговаривал Прыжов, поглаживая черепашку по панцирю. — Довели страну! Жиды пархатые!

— А тебе-то воровать не стыдно?! — едва ли не вслух вопрошал внутренний голос. — Тоже мне… Совесть нации!

— Нисколечко! — с вызовом парировал Селений Гдальевич. — Печенеги и половцы веками терзали Русь! Граф Ростопчин Москву сжёг! Всё мы вытерпели, всё превозмогли! Отечество наше только крепчало от бед! Неужели же несчастный кочан капусты, копеек тридцать ценою, способен привести Россию к погибели?! Почему?! Почему, я спрашиваю, наша интеллектуальная элита должна прозябать в такой беспросветной нищете?!

Ничего не ответил внутренний голос — утёрся. Селений Гдальевич умел быть убедительным...

Сегодняшний выпуск по сути является продолжением первого кейса, и сейчас я попытаюсь это объяснить.
В "нулевом" замысле «Формулы Распутина» практически весь состав героев был молодёжным, однако там присутствовала одна весьма солидная дама, которая с течением времени трансформировалась в Зинаиду Волконскую. Несмотря на возраст и положение, персонаж этот замышлялся, как однозначно карикатурный. Но вот беда, Зина карикатурной быть отказалась. Сама отказалась, но всяких клоунов притягивает почище любого магнита.
Многие видят карикатуру даже в её муже. Но здесь я пожалуй не соглашусь. Алексей Сперанский создан не без юмора, но это в большей степени шарж, нежели карикатура.
А так-то - да, клоунов много. Это и её личный секретарь Гордей Бубунцов, и весь её литературный салон. Однако наипервейшее место в этом списке занимает конечно же Селений Прыжов.

Вопреки ожиданиям, на улице было тихо и спокойно. Лишь тревожно верещали крысы в мусорных кучах да хлипкие тени деревьев с треском раскачивались на ветру.

Селений Гдальевич поёжился, поднял воротник старой фуфаечки и робко осмотрелся.

Даже удивительно! Вся местная алкашня словно бы сквозь землю провалилась!

Одна незадача — тропинку к продмагу перегораживал огромный внедорожник, не весть по какой нужде объявившийся в рублёвских трущобах.

— Уж не по твою ли душу? — съязвил внутренний голос. — Аккурат как заказывал! С плетью и кандалами!

В сгущающихся сумерках, посреди обезлюдевшего двора, тёмный силуэт машины выглядел жутковато, но стояла она с погашенными фарами и признаков жизни не подавала.

Селений Гдальевич решил рискнуть. Однако едва он поравнялся с автомобилем, как с протяжным скрипом опустилось боковое стекло, а из кабины высунулся мордоворот весьма характерной наружности.

— Прыжов? Селений Гдальевич? — по-казённому чеканя каждое слово, поинтересовался тот.

— Да-а… Это я…

— Вам придётся проехать с нами.

— Да кто вы такой?! — Прыжов попятился. Голос предательски дрогнул, сорвавшись на визг. — Что вам угодно, милостивый государь?!

— Вы пользуетесь завидной популярностью, Селений Гдальевич, — мордоворот глумливо усмехнулся. — Одна очень важная особа изъявила желание с вами встретиться.

От накатившего ужаса позеленело в глазах. Прыжов попытался броситься наутёк, но двое дюжих молодцов тут же подхватили его под руки.

— А если… А если я… Если я не хочу?! — он дёргался и сопротивлялся как мог. — Сатрапы! Опричники! Не имеете права! Предъявите ордер!

Благородного гнева хватило ненадолго. Трудно сопротивляться насилию, особенно на голодный желудок. Мало-помалу Прыжов угомонился.

— Вы верите в приметы, Селений Гдальевич? — продолжал глумиться мордоворот.

— Я православный христианин! — тяжело дыша, но с гордостью ответил Прыжов. — И мне противны все эти дремучие предрассудки!

— Напрасно, Селений Гдальевич. Ой, напрасно… Ехать на ночь глядя куда-то в багажнике, — опричник сплюнул Прыжову под ноги, — это очень плохая примета…

1) Начну пожалуй с прототипов. Хотелось бы предостеречь читателя от зацикливания на ком-то одном(а такая тенденция есть). Для автора это собирательный образ и на очень широком охвате материала. Поэтому, как и в случае с Сержем Салтыковым, говорить о четком и устойчивом историческом прототипе не приходится.

2) Что же касается психотипа Прыжова, то я пишу его с одного своего старинного приятеля, к которому весьма неплохо отношусь. И это помогает мне избежать совсем уж токсичной сатиры, а я к ней склонен, надо признаться.

- За наше знакомство, Селений Гдальевич! – предложила княгиня, поднимая бокал, – Не возражаете?
Прыжов не возражал. Обласкав гортань, водка нырнула во чрево, забродила по жилам, и стало легко-легко. Слизывая блудные икринки с бороды, Селений Гдальевич блаженствовал.
- Премного наслышана о ваших талантах, – продолжила княгиня с улыбкой, – Блестящий энциклопедист, выдающийся философ, историк, политолог… Говорят, вы ещё и литератор?
Блаженство оказалось недолгим, и вновь земля поплыла из-под ног.
«Неужели всё-таки фельетон? – с досадою думал Прыжов, – Ну, хотя бы накормила сначала, и на том спасибо…»
- Скорее уж поэт, – настороженно ответил он.
- Поэт? – удивилась княгиня, – Я потрясена! Вы поистине уникальная личность! Прочтёте что-нибудь?
Поднимаясь из кресла, Прыжов уже ни о чём не думал, – какая-то неуместная юношеская дерзость вдруг выплеснулась наружу, – судите меня, дескать, и казните, но я вам всё скажу!

Солидный, вроде бы, человек. Давно уж шестой десяток разменял, а всё туда же…
Разумеется, внутренний голос и здесь не упустил возможности съязвить. 

- Ты бы ещё на табуреточку встал!
И встал бы! К счастью, не держала княгиня в своём кабинете табуреток.

Пусть болтают, что я неврастеник,
Но смолчать не могу, господа!
Уберите Распутина с денег,
Столь священна его чистота!

Начал-то Селений Гдальевич лихо, однако вскорости обнаружил, что по-прежнему сжимает в руке свою несчастную авоську, да ещё и потрясает ею неистово, подобно какой-нибудь базарной истеричке. Виду Прыжов не подал, разве что слегка покраснел и попытался незаметно упрятать авоську в карман.

Вы считаете деньги мерою
Положения, славы, труда,
Но поверьте, не мало скверного
Налипает на них иногда.

В казино и домах публичных
Их мусолят в угоду греху.
Алчность, похоть во взглядах циничных,
Грязь на пальцах и рыло в пуху.

Час от часу не легче! Теперь авоська свисала из кармана длиннющей соплёй. Княгиня, впрочем, хранила невозмутимость, – поигрывая бокалом и задумчиво щурясь, она очень внимательно слушала.

Утром ранним, купюрой тыча,
Зубы скалит похмельный юнец:
А подай-ка мне за Ефимыча
Пару «Балтики» и леденец…

Наш Распутин – не чек, и не ценник,
На века он в граните отлит!
Уберите Распутина с денег,
Для хоругвей он и для молитв!

Кровь бушевала. Дочитав, Прыжов рухнул в кресло, как подкошенный. Авоська забыта, все страхи исчезли, – все, кроме одного.
Что теперь скажет княгиня, слывшая большой ценительницей искусств? Оценит ли его поэтический дар? А ну как ей не понравится?
Волконская, тем временем, держала паузу, а на лице её, подобно венецианской маске, застыла ничего не выражающая улыбка.
Селений Гдальевич потерял счёт мгновениям. Они тянулись, подобно резине, пока гнетущая тишина не разрешилась наконец тремя размеренными чёткими хлопками, – княгиня аплодировала.
- Браво, Селений Гдальевич, – с некоторым даже удивлением вымолвила она, – Браво… Я не ошиблась в вас! Вы действительно гений! К тому же бесстрашный, что по нынешним временам огромная редкость. Вы непременно должны это прочесть на рождественских посиделках моего литературного салона, если конечно у вас не найдётся более важных дел.
- Да-да, конечно, Зинаида Николаевна, – растерянно ответил Прыжов, – Я всегда к вашим услугам…
Он уже знал, что спасён, но ещё не был готов поверить в такую удачу.

С появлением в романе Риты Бенкендорф я часто слышал упрёки, что Рита, дескать, это чистый клон Волконской. Вероятно, для более ранних редакций, это было отчасти справедливым. Сейчас единственное, что их объединяет - невероятная способность притягивать к себе клоунов. В окружении Риты это в первую очередь её кузен Петя Навроцкий и "протестные блондинки" Глаша и Женечка. Однако в обоих списках никто из персонажей не обладает самостоятельной ценностью для романа.
3) Прыжов такой ценностью обладает.