Вторничное досье. Кейс №4. Кира Болдырева

Прежде, чем свернуть в Сивцев Вражек, девушки остановились. Пока Милка искала урну, чтобы выбросить окурок, Кира задумчиво смотрела вдаль. Отсюда, сквозь залитый лунным светом бульвар, бассейн выглядел уже не так зловеще. Он стал похожим на безмятежно дремлющий вулкан, над которым лёгкою сонатиной уже звенела рождественская ночь.

«Нет, не Вавилон, — размышляла Кира, — Атлантида! Притаилась и выжидает до поры…»

— Ты чего застряла? — забеспокоилась подруга. — С тобой всё в порядке? Пошли уже, а то замёрзнем.

— Пошли…

— Прикинь! У меня родители до сих пор не знают, что я курю. С мамой бы, наверное, инфаркт случился! У неё если девушка курит, то обязательно проститутка!

Милку хлебом не корми, дай языком почесать. Она так и тараторила всю дорогу: и про то, как её утомило жить с родителями, и про начальство, которое третий год обещает ей отдельную квартиру, да только всё впустую.

— Ты-то одна живёшь, хорошо тебе! — мимоходом позавидовала она. — У тебя все уже умерли!

Возле подъезда Милка внезапно замолчала — осеклась на полуслове, будто бы испугалась чего-то.

— Нам сюда? — уточнила она, кивая на дверь. — Ты уверена?

— Ну да, — растерялась Кира. — А что?

— Это же цэковский дом! Твоя гадалка не настучит на нас куда следует?! Меня же из комсомола попрут и с работы заодно!

— Ты же сама говорила, что в Рождество гадают даже партийные.

— Гадать-то они гадают, но даже друг от друга прячутся!

— Вообще-то она моя крёстная! — напомнила Кира. — Не бойся ты, не станет она стучать, воспитание не то…

— Кто она вообще такая? Кем до пенсии была? — не унималась Милка. — Я-то думала, живёт себе старушенция, ютится в занюханной коммуналочке и шарлатанством на хлебушек с маслом зарабатывает…

Кира вдруг поняла, что почти ничего не знает про Наталью Сергеевну. В детстве, пока была жива бабушка, они виделись часто. Сказки Натальи Сергеевны маленькая Кира могла слушать часами: про добрую фею, которую обманом заставили служить кровожадному дракону, про храброго юного принца из далёкой страны, про их любовь и про то, как в итоге принц предал фею, — предал, чтобы спасти.

Грустными были те сказки, но неизменно прекрасными.

А потом их общение с Натальей Сергеевной сошло на нет. Кира часто про неё вспоминала и собиралась навестить, да всё не складывалось никак.

— У меня бабушка с ней дружила, — ответила она Милке. — Но мне ничего особо не рассказывала. Я знаю, что у неё муж каким-то известным врачом был, но он сильно старше и давно умер. Кажется, ещё до войны…

— Дом-то лет десять назад построили, — подруга окинула взглядом фасад. — И уж точно после войны. Не думаю, что какой-то вдовушке, даже шибко знаменитого врача, квартиру бы тут дали…

— Сколько себя помню, она всегда тут жила…

— Кирюх, разуй глаза! Дом новый!

— Ну так ты идёшь? — Кира начинала злиться. — Или вернёмся?

— Ладно! — решилась Милка. — Пошли!

Наталья Сергеевна встретила их в приподнятом настроении.

— Здравствуйте, барышни, здравствуйте! — по гостям она явно соскучилась. — У меня и кутья уж подоспела, и винегрет готов!

— Что подоспело? — удивилась Милка. — Кутья?

— Это каша такая рождественская, — пояснила Кира. — С мёдом и орешками.

— Ну ты скажешь, внученька! Каша! — Наталья Сергеевна неодобрительно покачала головой. — Проходите же скорее, не стойте в дверях.

Здесь всё было по-прежнему, напоминая Кире о детстве: запахи, звуки, даже царапины на шкафах. Её словно бы швырнуло с тарзанки в холодную реку и теперь затягивало в пучину.

Ужинали в гостиной. Наталья Сергеевна зажгла свечи, заиграли тени на потолке, а Кира всё глубже и глубже погружалась в свои воспоминания.

Отчего-то на ум пришёл тот единственный в жизни случай, когда Наталья Сергеевна наорала на маленькую Киру и даже поставила в угол. Девочке хотелось рисовать, а никого из взрослых в квартире не было. Среди книг и альбомов с фотокарточками она нашла какую-то старую папку и извела её содержимое на свои художества. Кира была привередой — всё, что она рисовала, ей не нравилось, и она разрывала рисунки в клочья.

Как она тогда рыдала! Не столько от обиды, сколько от стыда. Кира и сейчас не осмелилась бы спросить, что было в тех бумагах. То ли схемы какие-то, то ли рецепты медицинские… Хотелось надеяться, что ничего важного.

Кира ушла в себя, выпав тем самым из беседы. Зато Милка освоилась весьма быстро, особенно после того, как ей разрешили курить прямо в комнате. Она засыпала старушку вопросами, а та ей охотно отвечала.

— Ой! — восклицала подруга, перелистывая попавшийся под руку томик стихов. — Вы были знакомы с Ахматовой?!

— В юности, — отмахнулась Наталья Сергеевна. — Потом-то мы, почитай, не общались… Жалко её… рано ушла…

— Но тут такая надпись! — Милка не скрывала восторга. — Как будто лучшей подруге!

К стыду своему, даже Кира не знала таких подробностей.

«Подумать только! Сама Ахматова! — вслед за Милкой восхищалась она. — А вот крестница из меня никудышняя…»

— Ой, а это что?! — продолжала Милка, кивая на перламутровое яйцо, стоявшее среди книг. — Фаберже?! Настоящее?!

— Не знаю, наверное, — старушка пожала плечами. — Это мне Майков подарил, когда мы женихались ещё… Тогда как раз война началась… Я совсем молоденькой была… даже моложе вас… на курсы сестёр милосердия записалась… А он там лекции читал…

— Война? — удивилась Милка, видимо, что-то не сходилось в её подсчётах. — Какая война?

— Германская, — ответила Наталья Сергеевна.

— Первая мировая, — добавила Кира для ясности.

Яйцо Фаберже Кира помнила хорошо. В детстве она частенько играла с ним, воображая, что там внутри не что-нибудь, а кощеева смерть. Прятала его в самых неожиданных местах, за что частенько получала нагоняй от бабушки. А Наталья Сергеевна только улыбалась — дескать, пускай дитятко тешится, в этом-то чего плохого?

Катится по полу яйцо с кощеевой смертью — под книжный шкаф, туда, где никто его не найдёт. Пахнет ванилью, корицей, патокой, пчелиным воском. Сейчас, как и тогда, постукивают ходики на стене, отсчитывая неповоротливые мгновения и стремительно пролетающие годы…

— Ну что, милые барышни, — Наталья Сергеевна перешла к делу. — Сочельник давно начался. С кого начнём?

— А вы с нас много за гадание возьмёте? — смущённо спросила Милка. — Пяти рублей хватит?

— Ничего я с вас не возьму, — проворчала старушка. — Сколько бы я ни взяла, а грехи у Господа на это не выкупишь. И даже на яйцо Фаберже не хватит.

— Ну тогда…

Милка замолчала. Она эту кашу заварила, мечтала, чтобы ей погадали, а теперь, кажется, испугалась.

— Ну тогда пускай Кира первая, — краснея вымолвила она.

Кира прекрасно понимала подругу. Было в Наталье Сергеевне, милой интеллигентной старушке, что-то такое, что заставляло бояться ее по-настоящему, — тем суеверным страхом, с которым обходят стороною цыганок и чёрных кошек.

В детстве Кира и вовсе считала Наталью Сергеевну колдуньей, только доброй. Однако с колдуньями всё не просто, кому-то они добрые, а кому-то — совсем наоборот.

— Ой! — воскликнула Кира. — Вообще-то я и не собиралась…

Однако упрямиться она не стала — первая, значит, первая, раз Милке так спокойнее.

Быстренько прибрались на столе, Наталья Сергеевна принесла свою старую колоду Таро.

— Ждёт тебя, милая, — с лукавым озорством начала она, подражая всё тем же цыганкам, — встреча с суженным твоим. Не сразу ты признаешь в нём судьбу свою, ибо явится он под чужой личиной и огненной влагой окроплённый…

Но чем больше карт появлялось в раскладе, тем тревожнее становился её голос.

— Из огня он явится и в огонь уйдёт, увлекая тебя за собою. Но остерегайся! Коварная жрица ночи стережёт те тропы!

Нервно подрагивало пламя свечей, выпучив глаза, ошарашенно молчала Милка, а Наталья Сергеевна, казалось, уже сама не понимала, что говорит.

— Холод и тьма в груди её, скверной змеиной отравлены речи, и ворон восседает на плече. Трижды он встанет на крыло, трижды прокричит, возвещая беду, и ящером свирепым обернётся. Имеющий глаза ослепнет, имеющий уши потеряет рассудок, но тот, кто знает имя дракона, знает, как его победить…

Наталья Сергеевна замолчала, она выглядела измотанной и печальной.

— Однажды я уже видела такой расклад, — обронила она наконец. — Как сейчас помню… Ровно пятьдесят лет назад, на Рождество двадцать седьмого…

— А кому вы гадали? — не зная, что спросить, поинтересовалась Кира. — Кому?

— Себе…

1) Москва, 70-е годы, диссидентская тусовка... В романе «Граф Солтикофф» довольно много персонажей, с которыми приходится работать на пределе деликатности. Есть собирательные образы, есть персонажи с прямыми и устойчивыми прототипами. Некоторые из прототипов еще живы, некоторые умерли совсем недавно.
В отношении деликатности Кира не исключение, тем более, что она второй по значимости персонаж романа. Однако прототипов у нее нет (и это как раз следствие той самой авторской деликатности). Нет совсем. Даже, что называется, "из жизни". Я очень тщательно простраивал её профиль с тем расчётом, чтобы даже случайно ни в кого не попасть.
2) Психологический образ героини сложился как-то сам собой. Покопавшись в нём, я пришёл к выводу, что Киру можно считать некоторым миксом Ольги Сендерихиной и Маргариты Бенкендорф из «Формулы Распутина». Здесь читатель наверняка удивится. Есть ли у Риты и Ольги хотя бы что-то общее, и можно ли их смешивать?
Оказывается, что можно.

3) Дочь врачей-вредителей, борец "за вашу и нашу свободу", талантливая музыкантка... К сожалению, вторая редакция романа находится ещё на слишком ранней стадии, и все, даже самые мелкие, детали образа могут оказаться спойлерными.
4) Но что можно сказать с полной определённостью - своего принца Кира встретит. Принесёт ли он ей счастье - это уже совсем другой вопрос.