Готовлю текст для издательства (русреал, криминал, юмор и обсценная лексика, 18+)
Автор: Гилберт СавьеИроничные обзоры картинок Карусели закончились, я заскучал и решил поюморить со своих текстов. Ниже — один только юмор, ни слова более.
Всем известно, что жоский русреал с гопотой и криминалом сейчас очень популярен, его охотно печатают, значит, — подумал я, — если хочу, чтобы мою книгу напечатали, надо переделать ее в русреал. Сказано — сделано. Но тут возникла проблема. Не умею я по-современному и в надлежащую лексику — чтоб смачно, со вкусом и прям реальный-реал с гопотой и обсценизмами. Зато ИИ знатно с этим справился и очень помог. Оказывается, умеет он в это вот все.
К чему я клоню? К тому, насколько меняется восприятие сюжета в зависимости от времени, круга изображаемых лиц, стиля и манеры изложения. Добавлю и картиночки отрывкам под стать.
Предупреждение: тем, кто за высокий слог и антигопникам спойлеры не открывать, потому как ошибки орфография и лексика ИИ сохранены. Извините за его нецензурщину, но я поржал.
Отрывок первый
Гиллис надеялся на то, что Ламеран не заподозрит подвоха в его желании помочь с расследованием убийства детектива.
— Официально он никому не говорил об этом, но несколько раз обращался лично ко мне с просьбой посмотреть дела о пропавших без вести детях. После смерти его дом обыскали, ничего не нашли. Если он и вел записи, то место, где он их хранил, обнаружить не удалось.
— Вряд ли он вел какие-либо записи. Я, например, бумаге не доверяю.
— Да-да, я помню, — кивнул начальник сыска, и тут же продолжил: — У вас появились какие-то соображения на этот счет?
— Возможно. К вам я обратился только потому, что доверяю. — Гиллис придвинулся ближе к столу и понизил голос: — Надеюсь, что и вы поставите в известность только тех, на кого можно положиться. Вы меня понимаете?
— Не совсем, — нахмурился Ламеран.
— Барон Голденберг. Вам о чем-нибудь говорит это имя? — вновь откинулся на спинку стула Гиллис и затянулся.
Лицо Ламерана помрачнело. Косвенных улик против барона в полиции имелось много, но ничего конкретного — того, за что можно было бы ухватится. Слишком уж он был неприкосновенным, водя дружбу с самим Императором.
Послушай, Ламеран, не жди, что прочухаешь, чё я хочу от тебя, когда гребусь с этим делом с мертвым мусором.
— Типа он никому не трепал, но мне несколько раз засветился, мол, глянь, чо там с делами о пропавших малолетках. Когда его пристукнули, хату шманали, ни хрена не выжали. Если он чё и записывал, то закопал где-то, и нам это не потрогать.
— Он типа на мобилу что-ли записывал? Херня. Я, к примеру, не доверяю бумажкам.
— Ага-ага, помню, — буркнул главный вышибала. — И типа есть у тебя какие-то мысли по этому поводу?
— Мож и есть. Но я к тебе только потому и приперся, что тебе верю. — Джиллис подвинулся поближе и зашептал: — И ты, блин, в курсах кого ставить в тему и у кого чо хранится. Ты понял меня?
— Не шибко, — нахмурился Ламеран.
— Барон Голденберг. Это имя тебе о чём-нибудь говорит? — снова откинулся на спинку стула Джиллис и затянулся.
Лицо Ламерана потемнело. У полиции было куча подозрений на барона, но ничего конкретного, к чему можно было бы прицепиться. Мужик он был слишком неприкосновенный, теребясь за жопу с самим Императором.
Отрывок второй
Вблизи можно было хорошо разглядеть происходящее: шестеро солдат-пехотинцев избивали своего же. Он уже не сопротивлялся, а просто лежал на земле и прикрывал голову руками. Разметавшиеся по траве пепельные волосы солдата напоминали утреннюю росу.
— Отставить!
Внезапное появление офицера в месте, где их никто не должен был застать, а также его резкий оклик ввели солдат в замешательство. Они тотчас прекратили свое занятие и вытянулись по струнке.
— Что здесь происходит?
— Господин майор, мы поймали дезертира, — отрапортовал ему унтер-офицер, щелкнув каблуками. Он выглядел еще более обескураженно.
— Это похвально. Но по какому праву вы устроили произвол?
По большому счету, Гиллису судьба солдата-дезертира чужого полка была безразлична, но самосуд был вопиющим нарушением воинского устава, такое необходимо было пресекать на корню.
— Пусть им занимаются жандармы, а если его вина будет доказана — военно-полевой суд. То же, что вы себе позволяете, дает мне право сообщить об этом вашему непосредственному начальству. Кто ваш командир?
— Капитан Эллис Алькан, мсье.
— В таком случае, почему этот солдат до сих пор здесь? Поднимите его! Капитан уже знает о его бегстве?
— Да, господин майор. Это он приказал нам поймать дезертира и срочно доставить к себе.
— Почему же, черт возьми, вы довели его до того, что он уже не в состоянии передвигаться самостоятельно?
— Он оказал сопротивление, господин майор.
— Шестерым солдатам? — хмыкнул Гиллис, ощупывая юношу взглядом.
«Знатно отделали… — подумал всадник, представляя лицо солдата без следов побоев. — Надо бы мне самому им заняться».
Вынужденная стоять на месте, Адель гарцевала под своим хозяином. И без того высокий, офицер возвышался над группой солдат, как великан, ежеминутно грозясь расшвырять их по сторонам, если хоть на мгновение ослабит контроль над лошадью.
Вполне вероятно, этот изнеженный мальчик не выдержал тягот солдатской жизни и потому сбежал. Майору стало жаль молодого солдата, а полевой суд в военное время очень суров, расстрела не избежать. В уставе была оговорка, которая позволяла спасти жизнь дезертира, если найти разумную причину для подобного поступка и если за него было кому поручиться.
— Вы абсолютно уверены, что он именно дезертировал, и у него не было какого-либо иного повода оказаться вне лагеря? В военном уставе ясно сказано: «никакой внешний признак не может свидетельствовать безошибочно о намерениях отлучившегося».
Гиллис смотрел в глаза юноше, надеясь, что цитата из устава поможет тому придумать хоть какую-нибудь причину в свое оправдание, но он молчал.
— Господин майор, нет сомнений в том, что это именно дезертирство, ведь мы догнали его по приказу.
Дезертирство обычно происходит спонтанно, и последний, кто об этом узнавал, являлся как раз командир, здесь же все было наоборот. И в этом была странность, наводящая на размышления.
— Как зовут тебя, солдат? — обратился Гиллис к юноше.
— Валери Монфор-л’Амори, мсье.
— У тебя есть что сказать в свое оправдание?
— Нет, господин майор.
— Прекрасно. Значит, твоей судьбой займутся военные жандармы. Посадите его сзади на мою лошадь, я сам отвезу его.
Бляха-муха, картина маслом: шестёрка пехотных чмошников решила устроить самосуд над своим же козырным корешем. А чувак лежит на земле, морду прикрывает, даже сопротивляться не может. Башка его пепельными патлами заросла, как утренняя роса.
Вдруг, из ниоткуда, как батя влетевший, офицер вылазит, как черт из табакерки.
— Стоять, мразь! Отставить!
Уши у козлов затрещали, а сами они, словно загнанные кролики, застыли. Вовремя подоспел, пахан.
— Чего вы тут устроили, суки? — офицер гаркнул, аж глаза сверкнули.
— Господин майор, мы этого, ну, крысу поймали. Дезертира. — отрапортовал какой-то чемодан.
— Нормально, — кивает офицер, — Но че вы его мордуете? Это, между прочим, самосуд, а самосуд — это как немцам в 45-м, нельзя так!
В общем, Гиллису плевать было на этого дезертира, но такой беспредел он терпеть не намерен.
— Сдайте его жандармам, — приказывает он, — пусть его судят, как положено. А вы, козлы, доиграетесь — я вашему начальству доложу. Кто ваш командир?
— Капитан Эллис Алькан, мсье.
— А почему этот крендель всё ещё здесь? Поднимите его! Капитан в курсе, что он сбежал?
— Да, майор, этот лох сбежал, мы его поймали и притащили, как он и велел.
— Да как вы, бляха, его до такого состояния довели? Он же сам уже ползти не может!
— Он, майор, сопротивлялся!
— Шестерым солдатам?! — майор Гиллис хмыкнул, глядя на парня сверху вниз.
«Знатно ему дали по щам… — подумал Гиллис, представляя лицо солдата без синяков. — Надо бы самому им устроить разборки».
Адель, кобыла Гиллиса, нервничала, ей не нравилось стоять на месте. Сам офицер был зачетным качком, возвышался над солдатами как гора, так и норовил их раздавить, если хоть на секунду ослабит удила.
«Скорее всего, этот маменькин сынок, не выдержал армейской жизни и сбежал, — подумал Гиллис. — Жалко его, конечно, но военный суд не шутит, расстрел — как пить дать. Но в уставе есть фишка, которая позволяет спасти шкуру дезертира, если найти нормальную причину для его слиняния и если за него кто-то задвинет».
— Точно уверены, что он дезертировал, а не затусил где-то по своим делам? В уставе четко сказано: «никакие признаки не могут точно показать, что отваливший хотел смыться».
Гиллис пристально смотрел в глаза парню, надеясь, что фраза из устава поможет тому придумать оправдание, но тот молчал, как партизан на допросе.
— Эй, майорчик, тут нет базара, это однозначно дезертирство, раз мы его крысанули по приказу.
Заебись ситуация. Обычно дезертиры сваливают по-тихому, а командир об их похождениях узнает в последнюю очередь. А тут что-то не так! Напрягает, блядь.
— Как звать тебя, косой? — спрашивает Гиллис, уже явно заебавшись от этого всего.
— Валери Монфор-л’Амори, мсье, — отвечает пацан, как будто ему на это вообще похер, сука.
— Ну, блядь, и что ты скажешь в свое оправдание? — снова задает вопрос майор, не надеясь на вменяемый ответ.
— Ничего, господин майор, — отвечает Валери, как заученный текст.
— Заебись. Значит, за тебя по приколу порешают военные мусора. Садись на мою лошадь сзади, я сам тебя свезу.
Отрывок третий
Мои товарищи пили в офицерской палатке, их голоса доносились до меня отрывистыми фразами и взрывами смеха. В редкие паузы слышна была трель цикад и лягушек. Я сидел, склонившись над рисунком, поглощенный образом в голове, игрой света и тени, пытаясь передать на бумаге трепетную красоту мгновения. Карандаш скользил по бумаге, оставляя за собой тонкие линии в попытке передать трогательную прелесть девушки, с которой я познакомился накануне. Увлеченный работой, я не заметил, как в палатку вошел Гиллис.
— Лейтенант Монфор-л’Амори!
Я оглянулся и быстро встал перед старшим по чину, пытаясь скрыть некоторое напряжение от неожиданного визита. Лицо его, обычно бледное, сейчас играло румянцем и блестело от пота. Майор был пьян. Это практически не читалось по нему, но в целом ощущалось по не совсем трезвому тону и излишней подвижности. Глаза, замутненные вином, пытливо оглядели палатку и вернулись ко мне. После рисования я машинально скользил по его чертам взглядом художника, отмечая четкие линии тонких губ, мягкие полутени скул, тяжелые веки.
Ничего хорошего его визит, конечно, не предвещал.
— Лейтенант Монфор-л’Амори, — его голос был хриплым и слегка пьяным, но в нем слышалась уверенность, граничащая с наглостью, — давеча вы говорили, что не проигнорируете мое приглашение, и что же я вижу? А вижу я вас не в офицерской палатке среди друзей и однополчан, а одиноко проводящего этот дивный июльский вечер. Такая жара, а вы сидите тут, взаперти. Что вы здесь делаете? Плетете интриги и заговоры? Я уж было подумал, что вы, подобно другим, отправились в объятия маркитанток.
Гиллис не собирался смеяться, но его позабавила собственная глупая шутка, и он сел на постель второго офицера, напротив Валери, согнувшись от негромкого свистящего смеха.
Пацаны бухали в офицерской хате, базарили четкими фразами и ржали, аки кони. В редкие моменты тишины, сквозь дырку в брезенте доносился стрекот сверчков и кваканье лягушек. Я сидел за столом, втыкал в рисунок, ушел в него по самую затылку, выцеживал образ с теми приколами света и тени, чтобы залупить на листок всю красоту момента. Карандаш по бумаге летал, как живой, выводил тонкие, как девка, линии, передавал нежность и кайф той чувихи, с которой я накануне замутил. Так зафанател, что даже не врубился, как Гиллис зашел в палатку.
— Монфор-л’Амори, мать его!
Повернулся, быстро встал и отдал честь майору. Его рыло, обычно как у задохлика белое, сейчас, даже в полутьме, перло красным и блестело от пота. Глаза, замутненные бухалом, выцепили палатку и вернулись ко мне. После рисуна, я уже чисто по привычке скользил по его чертам, как художник по картине. Резкие линии рта с легкой ухмылкой, полутона скул, висячие, как у бульдога, веки.
Короче, ничем хорошим его визит, само собой, не пах. В таком состоянии и в такое время.
— Лейтенант Монфор-л’Амори, — базарил он сипло, типа бухой, но в голосе проскальзывала такая уверенность, что даже припухнуть можно. — Ты вчера гнал, что типа не динамишь мое приглашение, а че я вижу? Шухер, не в офицерской хате, не в компании сослуживцев-корешей, а одиноко терпишь вечер. Такая жара, а ты тут паришься в душном говне. Чем занят? Думаешь, как бы исполнить? И зачем нарушаешь устав? Я уже подумал, что ты, как некоторые, слинял к шлюхам…
Гиллис не ржал, но его тупая шутка его зацепила, и он грохнулся на шконку к какому-то другому офицеру, согнувшись от беззвучного смеха.
Отрывок четвертый
Однозначно, сегодня Жозе принимали за другого, причем оба — и начальник тюрьмы, и этот оборванец в лохмотьях.
— Это не… — подал голос Гиллис, но тут же оборвал себя, ухватившись за эту безумную идею.
— Ответь, Валери!.. Или… ты восстал из могилы, чтобы отомстить мне? — хрипло вопрошал Эллис, то срываясь на крик, то вновь переходя на едва различимый шепот. — Валери, я виноват перед тобой. Не знаю, сможешь ли ты когда-нибудь меня простить. Я молился, Валери, видит Бог, я лишь хотел поговорить с тобой, объясниться. Это все он, он вывел меня из себя, я не ведал, что творил! Я оступился, взял грех на душу, прости меня Валери!
— Я? — подался вперед Гиллис, хватаясь за край стола и сжимая челюсти. — А не то, что ты — подонок и, к тому же, был в стельку пьян? Нет, ты хотел мести, и теперь…
— Да, я хотел отомстить, но не так! А ты думаешь, тебе месть поможет, веришь, что принесет покой? Нет! Она затягивает, оставляя лишь пустоту. И эту дыру ничем не залатать! Я сорвался, а ты все планируешь по пунктам. Как паук плетешь свою паутину и уже не знаешь, когда остановиться. Зачем ты убил моего сына, моего мальчика?.. Валери, неужели ты простишь ему убийство ребенка?
Сегодня Жозе приняли за другого, и эти лохи, начальник зоны и оборванец замудоханый, в это втюхались.
— Это не… — начал Гиллис, но потом заткнулся, потому что учуял лажу.
— Отвечай, Валера! … Или ты из гроба вылез, чтобы мне отомстить? — хрипит Эллис, то орет, как недоносок, то еле шепчет. — Валера, я облажался перед тобой. Не знаю, простишь ли ты меня когда-нибудь. Я молился, Валера, клянусь, я только хотел с тобой пообщаться, объясниться. Это он, он меня взбесил, я не соображал, что делаю! Я ошибся, согрешил, прости меня, Валера!
— Я? — Гиллис вылез вперед, схватился за угол стола и скрипнул зубами. — А не то, что ты — конченая мразь и бухой был в хлам? Нет, ты месть хотел, и теперь…
— Да, я хотел отомстить, но не так! А ты думаешь, месть поможет, думаешь, успокоит? Нет! Она затягивает, и остается только пустота. И эту дыру нечем забить! Я сорвался, а ты все по плану, как паук паутину плетешь и уже не знаешь, когда остановиться. Зачем ты моего сына убил, моего пацана?.. Валера, разве ты ему простишь убийство ребенка?
Отрывок пятый
— Ох, бедные собачки… — пораженно выдохнула Ариан.
— Так не хотите? — вновь улыбнулся Голденберг, взглянув на Гиллиса, но тут же стремительно развернулся к Эрике. — А что скажет наша совоокая молчунья? Разрешит тебе дядя завести маленького щеночка?
— Я… — встрепенулась Эрика, не ожидавшая, что у нее что-то могут спросить. — Не люблю собак, — через недолгую паузу ответила она.
— Почему же? — с интонацией, словно говорит с ребенком, спросил Голденберг.
— От них воняет, — небрежным жестом раскрыла перед собой веер Эрика, бесстрашно глядя ему в глаза.
Гиллис готов был провалиться под землю от неловкости, одновременно пытаясь не расхохотаться, ведь такие слова в светском обществе были недопустимы. Ариан смущенно отвела взгляд, судья уставился на свои ногти, будто ничего не слышал, в то время как барон не стал скрывать своих чувств:
— Боже мой, какая очаровательная непосредственность, — коротко рассмеялся он и тут же вновь посмотрел на Гиллиса, прищурившись. — А вот твой дядя любит.
Гиллис поймал на себе любопытный взгляд Ариан, но лишь вальяжно усмехнулся:
— С чего вы взяли?
— Йо, псы! Вот это жесть! — выпалила эта Ариан, как баба с яйцами.
— Так чё, отмазываетесь? — ухмыльнулся этот Голденберг, глянув на этого Гиллиса, но потом резко перевёл базар на Эрику. — А чё скажет наша молчунья с невыгоревшей башкой? Пустит тебя дядя сбацать щенка?
— Я… — оторопела Эрика, не врубившись, что её вообще спрашивают. — Собак не котирую, — выдала она с ледяным ебалом.
— Это почему ж? — спросил этот Голденберг, как с малолеткой.
— Воняют они, — без палева ответила Эрика, раскрывая перед собой веер и сверля его взглядом.
Гиллис чуть под стол не провалился, сдерживая ржач, потому что такой пиздёжь в этом долбаном свете был не по понятиям. Ариан засмущалась и отвела глаза, судья пялился на свои когти, будто нихера не слышал, а вот барон не сдержал себя:
— Охуенно, чувиха! — коротко заржал он и покосился на Гиллиса, прищурившись. — А этот твой дядя тащится.
Гиллис поймал на себе удивлённый взгляд Ариан, но только усмехнулся с понтом:
— С хера ли?
Правка под фэнтези на очереди. А может, и нет.