Тем, кто любит фильм "Чужой" Ридли Скотта и хотел бы поговорить об этом

Сидение в очередях имеет одно неоспоримое преимущество — выделяет кучу времени, которое приятно тратить. В такие минуты я надеваю очки для большей солидности и начинаю нести чушь с умным лицом.

Вы задумывались, например, о том, к каким рудиментарным ужасам взывает фильм «Чужие»?

К сожалению, на Автор.Тудей нет писательницы Марии Галиной, а то бы я сослался на её книжку о биологии фантастических чудовищ. Так вот — как она справедливо отметила, сам образ любого вымышленного существа оперирует нашими атавистическими страхами. Большинство людей неосознанно боятся змей, пауков и… осьминогов. Кого-то в большей, кого-то в меньшей степени. Ну, змеи — это понятно. Быстрая гибкая ядовитая смерть. Боязнь змеи, рефлекторное желание отдернуться, отдалиться — не более чем выработанный поколениями способ увеличить шансы на выживание при встрече со змеей. Когда мышление ещё не успело осознать опасность и сформировать нужный сигнал, подсознание уже работает вовсю — зрительный образ чего-то, хоть отдаленно похожего на змею (голая коричневая ветка, гибкий побег, неуловимое движение в траве) тотчас запускают спасительную подпрограмму: мы одергиваем руку, отскакиваем прочь, и, отскочив, замираем. В особых запущенных случаях люди реагируют схожим образом на совершенно безобидного и непротивного дождевого червя. Смысл в обоих случаях один и тот же — лучше перебдеть, чем недобдеть. Лучше оказаться в дураках, чем оказаться в мертвых.

С пауками — это отдельная тема, но Мария Галина совершенно правильно указывает на основную причину. Дословно: в Африке, прародине человечества, все пауки ядовиты. Этот страх живет глубоко в генах, и как только дети начинают определять элементы окружающего мира — они начинают шарахаться от маленьких паучков, хотя могут с удовольствием гонять по квартире шустрого таракана или мусолить прутиком громадного жука. Редкий ребенок по доброй воле возьмет паука в руку. Омерзение, неприятие, прочие чувства — это лишь попытки рационального объяснения, которые наше мышление старается дать генетическому страху.

Только осьминоги стоят особняком в этой Большой Тройке образцовых кошмаров.

К сожалению, даже Мария Галина внятно не объясняет те приступы ксенофобии, которые раз за разом заставляют фантастов останавливать на осьминогах свой выбор в поисках главного водяного зла. Вроде бы чувство врожденного омерзения молчит — на прилавке рыбных отделов осьминог не вызывает у нас желания брезгливо передернуться. Даже если смотреть в глубокого прошлое — то вряд ли древние люди сталкивались с головоногими, как с масштабной опасностью, способной сформировать устойчивый стереотип поведения. Лично мне думается, что дурная осьминожья слава, это вторичный продукт нашего бессознательного — осьминог в воде слишком напоминает змею (гибкостью) и паука (формой) одновременно. К тому же — разница сред. Осьминог не воспринимается как враг, способный делить с нами среду обитания. Вынутый из воды — он беспомощен, и из возможного агрессора сразу же становится «пленным». Свою фобическую роль играет и его «консистенция» — мы испытываем ту же неприязнь к полужидким созданием, какую испытывали бы к нам наружноскелетные разумные потомки насекомых, приведи нам столкнуться друг с другом.

Итак… Мария Галина сделала основную работу, спасибо ей. Она вывела постулат, который я с удовольствием сграбастал и применил к любимой кинофраншизе - чем же Чужие Скотта/Гигера пугают нас с экранов. Да тем, что совмещают в себе отталкивающие и узнаваемые черты Большой Тройки и олицетворяют сумму наших животных страхов. Попытаемся заглянуть еще глубже — под первый, самый очевидный слой?

Знаменитые Чужие задевают все имеющиеся струны, чтобы вызвать в зрителе не просто образ очередного опасного чудовища, а образ исчадия, появление которого уже никогда не позволит считать Вселенную домом. Милым домом с тёмным чуланом, куда можно забежать на миг в поисках приключений, детского восторга перед страхом, и который в любой момент можно покинуть.

Я попробую перечислить эти слагаемые.

Внешний вид. Первое, на чём заостряется внимание.

Мы уже говорили о нём — паук + змея + осьминог.

Очень характерный кадр — внезапно свешивающиеся в поле зрения щупальца, тугие клубки хватательных мышц и присосок. Сцена, в которой Чужой настигает убегающую добычу — также ставший уже классическим ракурс — вид спереди, выпирающая голова-горб, изломанные суставами ноги по бокам туловища, само туловище низко распластано и почти прилегает к земле. Чужой пробегает по стене... потом, совершенно не снижая скорости, перепрыгивает на потолок, затем на противоположную стену. Эта манера принадлежит пауку, второму апостолу животного страха. И, наконец - змеи. Бросок гибкого щупальца зигзагообразные движения блестящего тела. Знаменитая выкидная челюсть - что это, как не атакующая змея, до поры сокрытая во рту?

Повадки.

Человек, несмотря на то, что "произошёл от обезьяны", всегда слабо ориентировался в трехмерном пространстве. Наши глаза не предназначены для кругового обзора, периферическое зрение гораздо охотнее отмечает движение сбоку, чем сверху. Большинство людей не смотрят себе под ноги, и ещё меньше поднимают глаза к небу. Наши ориентационные возможности в основном ограничены плоскостью, мы завидуем тем, кто этого ограничения лишён. Мы подсознательно романтизируем возможность перемещаться вверх — от классического альпинизма до современного паркура. Для детей мало что может сравниться с удовольствием лазания — по заборам ли, по деревьям ли… И как любое соперничество фобии и филии, наше отношение к трехмерности пространства колеблется от очарованности к стрессу постоянного чувства опасности.

Древний человек обитал во враждебной среде. Его окружали стволы и ветки. И если для человека они являлись препятствием, то для многих хищников они были обычными маршрутами перемещений. Сравните, например, свои ощущения от вида паука на полу, и от появления его на стене на уровне глаз? А на потолке, когда ему достаточно лишь разжать лапки, чтобы спланировать вам на голову? Мне интересно было бы услышать мнение Марии Галиной, как биолога, не связаны ли столь разные ощущения с «вертикальным размером опасности» — как животные встают на задние лапы, чтобы напугать соперника, так высоко расположенная опасность подсознательно воспринимается нами большей?

В любом случае, перемещение в трех плоскостях, накрепко связано с двумя спусковыми механизмами безотчетного страха: способностью врага незаметно приблизиться и невозможностью от него укрыться.

Дачник возводит забор вокруг собственных соток именно из-за чувства защищенности, которое дарит ему ограда. Крупные хищники, которые угрожали человеку на протяжении тысячелетий после того, как он слез с дерева — так же как и он, перемещались по плоскости. Стены были достаточно надежным укрытием от них. Этот стереотип укрепился в нашем сознании почти на генетическом уровне — мы не только огораживаем сами себя, мы обводим символическим замкнутым контуром всё, более или менее для нас дорогое. Клумбы, где мы растим цветочное самовыражение. Дорожки, по которым мы ходим. Фотографии, на которые мы смотрим — и те заключены в рамку. На кладбищах оградка воспринимается нами как дань уважения покойному. Дети, обводят рисунки и тоже чертят рамочки. Даже наше Иррациональное требует границ — так мы совершенно не удивляемся, что нечистая сила не может пересечь полоску мела на полу... и любой, задумавший вызвать дьявола, первым делом начертит пятиугольник.

Ограничено — значит обезопасено. Надо ли удивляться тому, что существа нарушающие этот священный запрет, не ощущающие разницы между потолком и полом, вызывают у нас подсознательное чувство тревоги. Ведь тогда все спасительные стереотипы перестают работать — невозможно больше добежать до СВОЕГО пространства, как при игре в гуси-и-волки. Напрасным будет мчаться к дереву или к калитке, в надежде влезть или запереться. То есть — исчезают символические островки спасения. Жертве остается лишь бесконечно перемещаться в трехмерном лабиринте, озираясь в поисках не иссякающей опасности.

Когда подсознание усвоило эту информацию, два означенных выше спусковых механизма соединяются в один — окружающее нас пространство стен и нависающее пространство потолка — это уже не спасение, но источник опасности.

Представьте, что человек катится вниз по скользкому склону. Представьте, как ловит руками стебли и корни, чтобы остановить свое падение. И представьте, что вместо этих корней — рассерженные шипящие змеи. Примерно так будет чувствовать себя человек, столкнувшийся с врагом, не признающим вертикального предела.

Но создатели фильма пошли еще дальше. Как это демонстрируется уже в первой части — даже цельнометаллический, абсолютно герметичный кокон, не даст больше ощущения безопасности. Я говорю сейчас о кислотной крови, ставшей практически визитной карточкой Чужих.

Эта визитка разрушает ещё одну успокоительную твердыню нашего подсознания. Мужчины меня поймут — вспомните, какое чувство неуверенности охватывает нас, когда придя с работы мы обнаруживаем, что жена в очередной раз сделала перестановку мебели. Даже если n перестановок назад я сам доказывал,  что креслу лучше бы стоять именно тут. Всё равно — неуверенность, неуют, вещей нет на привычном месте, и некоторое время новая обстановка кажется дико неудобной. А отгадка спрятана вот где — завоевывать новое много легче, чем сохранять. Если приходится совершать усилия, сохраняя паритет уже достигнутого — то такое положение вещей однозначно трактуется нами, как Сизифов труд. Заставь мужика делать что-то, постоянно и хаотично возобновляющиеся — и вы выбьете почву у него из-под ног. Мыть посуду, например... ;0)

Возвращаясь к Чужим — каждое изменение привычного пространства, воспринимается нами, как поражение, ни много, ни мало. Если не существует такой стены, которую невозможно разрушить — наша психика впадает в состояние, близкое к паническому. За долгие лета своего господства человек основательно привязался к мысли, что перекраивать природу — лишь его прерогатива. И если оказывается, что это не так — Чужие могут записать ещё одно очко в свою пользу. Мало того, что забежать во двор — уже не значит спастись, но и захлопнутая дверь и задвинутый засов значат теперь столь же мало.

Способы нападения.

Кроме того, о чем говорено уже много раз до этого, я хотел бы остановиться особо вот на чем.

Что снится человеку в худшем ночном кошмаре? Закроем глаза и посмотрим сами — темнота, опасность, чудовище… Бегство… Враг преследует по пятам. И вдруг ноги вязнут в чём-то. Лужа, болото, разваливающийся пол, яма, что угодно… мы силимся вырваться, впустую месим ногами. А враг всё ближе и ближе…

Знакомо, не правда ли?

Древний человек испытывал вполне объяснимый страх перед собственной беспомощностью, обездвиживанием. Причиной могла быть болезнь, тяжелое ранение. Он мог угодить в природную западню — болота или зыбучие пески. Мог наблюдать последние часы грозных животных, оказавшихся в подобной ситуации или пойманных им самим. Конечно, довольно смело было бы предполагать, что среди древних охотников находились этакие гуманисты, которые взялись бы анализировать чувства шерстистого носорога в яме с колом на дне. Тем не менее — идея эта жива и часто воплощается в тех моментах, когда наше разумное сознание спит. Современному человеку хорошо знакомы такие образы, как «бьюсь, словно муха, запутавшаяся в паутине», «словно муха в сиропе», «как рыба в сетях» и так далее. Вряд ли эти образы обрели бы такую сумасшедшую популярность, если бы за ними не стояли реальные, пусть и рудиментарные, давно забытые трагедии.

Показательно и то, что всем представителям Большой Тройки так или иначе свойственны подобные методы агрессии — обездвижить и пожирать беспомощного. Пауки ловят свою жертву сетями и литература имеет огромное количество описаний, как рвется и мечется жертва, какой дикий и глубокий страх охватывает её при этом. Чувство омерзения нас охватывает от прикосновения паутины, пусть даже мертвой и сухой, никак нам не угрожающей. Осьминог может проделывать нечто подобное ввиду своей «многоногости» — пока одни щупальца надежно фиксируют жертву, другие тем временем «творят непотребное». И гипотетические змеи, как показала всем известная «Анконда», тоже склонны обездвиживать добычу, чтобы рвать и заглатывать уже беспомощного.

Я думаю, убедительно доказано — страх беспомощной смерти проявляется гораздо сильнее, чем страх смерти, как таковой. Погибнуть не в схватке, а скованным, спутанным, обездвиженным — образец бесславной кончины, не оставляющий даже надежды на избавление. Так что совсем не случайно Чужим потребовалось умение вмуровывать человека в этакий гибрид слюны, паутины и клея, и ждать его пробуждения, прежде чем начинает раскрываться кожистое яйцо.

Сексуальная подоплека (точно 18+)

Итак, мы добрались до главного.

Я вынужден предупредить тех, кто дочитал до этого места — дальнейшая рассуждательная база будет весьма и весьма омерзительной и эпатажной. Натурам чувствительным лучше пропустить этот кусок. Но как обойтись без него, если уж я взялся говорить начистоту?

Для начала обозначим круг проблем, а потом уж займемся объяснениями и доказательствами.

Совершенно понятно, что Чужие, охотясь на людей, совершают это не только и не столько ради добычи пропитания, но следуя инстинкту размножения. То есть фактически, гибель команды лейтенанта Рипли — это не просто убийство, но и... сексуальное преступление.

В нём присутствуют все этапные пункты воспроизводства — оплодотворение, вынашивание, роды. И каждый из этих этапных пунктов сопровождается насилием и, более того — немыслим без оного.

Как облик Чужого имеет собирательные черты главных пугателей человечества, так и намерения его констатируются суммой преступлений. Это изнасилование — т. е. использования как сексуального объекта вопреки желанию. Это вынашивание нежеланного плода. Смерть во время рождения, как его следствие. Личности больше нет, а твоё тело (не просто съедобная плоть, а всё тело со всеми его репродуктивными функциями) принадлежит победителю. Инстинкт продолжения рода извращён и поруган — вместо своего приемника, ты порождаешь монстра. Самый древний и самый могучий инстинкт даёт сбой — ты не просто не оставишь потомства, но дашь потомство иному, чуждому виду. Можно заглянуть в эту тьму ещё дальше и посмотреть на род ксеноморфа, который уничтожение всего прочего живого сделал фундаментом своего существования. Он будет нападать не потому что восполняет необходимость в питании или конкурирует за среду обитания — он создан, чтобы поругивать и унижать, уничтожая.

Пройдемся же по всей цепочке образов и символов.

Это было словно изнасилование в прямом эфире — в виду своей полной неожиданности. И, как показали дальнейшие события, Эллен Рипли, видевшая все это, так и не смогла отойти от шока — человеческая раса поругана, и оный поругатель явно дал понять, что намерен поступать так и впредь.

Гуманизм обязательно проиграет, потому что он — гуманизм?

Природа не может быть гуманной или негуманной. Она выше всяческих мерил и соглашений.

Наше же общество — гуманно изначально. Так стайные обезьяны, превращаясь в людей, страхуют себя от внезапной или запланированной неполноценности. У каждого из нас впереди старческая немощь, и чем она ближе, тем выше наш пиетет к старости. Мы начинаем классическую торговлю поступками, мы даже согласны признавать в угасшем и маразматическом старческом разуме символ высшей мудрости и просветления — в надежде на собственное будущее.

Сильная раса и должна быть безжалостной. Это горькое откровение, которое зрителю фильма «Чужие» также предстоит пережить. Такой мрачный замкнутый социум, как тюремное общество, давно выработал защитный механизм против проявлений жалости — допустивший над собой надругание де-факто выводился из социума, становился вне его и не вправе был рассчитывать на сочувствие или снисхождение. Но тюремный социум формирует некая исключительная переменная — относительно непродолжительное время пребывания в нем. Гуманистическое же общество не приемлет подобных методик — люди живут жизнь, а не мотают срок. Посему сочувствие и слабость всегда шагают рука об руку.

Весь последующий ужас истребления экипажа "Ностромо" вызван, по сути, конфликтом гуманизма и самосохранения. Невозможно оторвать существо-эякулянта от лица — он вцепился так, что срывает кожу. Невозможно удалить его хирургическим путем из-за излияния кислотной крови — фактически это привет к смерти оперируемого. Невозможно закрыть двери корабля перед ним и оставить умирать снаружи — гуманизм восстает против этого, заставляет Эллен Рипли и других спрашивать себя: «А бы если я/мы оказались на его месте?» Что поделать… Вся история великих побед человечества — это компромиссы гуманизма.

Человечество никогда не будет полностью готовым к погружению в космос, к открытию шкатулок Пандоры и прочих окованных сундуков. По крайней мере, пока в нем остается достаточно человеческого.

И снова о сексе.

Антропоцентризм, короткое отступление.

Было очень интересно разобраться — вследствие чего возникла эта наша неистребимая страсть считать себя венцом творения. Фантастика начала века, например — частенько описывало посещение дикарских планет, подавления бунтов и воспитание отсталых и неблагодарных туземцев, т. е. миссионерская тематика эксплуатировалась на полную катушку. А такие произведения кино и литературы, как «Чужой», внезапно дробили наше высокое мнение о себе в тонкую пыль. Они весьма болезненно напоминали о том, что человек всего лишь поумневшее животное, что путь пройденный им от первых позвоночных тварей до звездолетов и джазовых концертов — это великий путь, конечно…, но в сравнении с тем длинным путем, который надо пройти до «хозяина вселенной» — он попросту ничтожен. Такие произведения ставили человека в один ряд с прочими обитателями космического мира, лишали его короны «молодого и пылкого, но самого достойного» претендента на будущий галактический трон. И монументальный, величественно-огромный пришелец, найденный в кресле чужого звездолета с разваленной надвое грудной клеткой — отчетливое подтверждение тому.

Воин, беременный от врага.

Не знаю уж, по какой причине западный феминизм, волокущий мужчину в суд за отказ купить прокладки своей жене, пропустил этот эпизод, и не разразился в то время листопадом обличающих заголовков.

Или все-таки разразился, иначе почему во всех трех версиях фильма, которые я видел в разное время, этот эпизод всякий раз отличается?

Неприятные выводы.

Сколько раз можно вывернуть наизнанку один и тот же чулок? Как показывает фильм Ридли Скотта — бесконечное число раз. И с каждым разом зрелище будет всё ужаснее. Кроме того, вывернуть можно не только чулок, но вовсе любую вещь, идею или концепцию. Один из подобных вывертов делает «Чужого» фильмом не только порнографическим, но и… что бы вы думали — религиозным.

В данном случае вывернут на изнанку Новый Завет, та его часть, что повествует об Иисусе, сыне Божьем.

Судите сами.

Место девы Марии в этом театре жестокого абсурда занимает побеждённый мужчина. Место непорочного зачатия — насильственная гомосексуальная фелляция. Место рожденного Спасителя, пришедшего смертью своею искупить чужие грехи — монстр, исчадие зла, прогрызающее себе дорогу в этот мир сквозь внутренности родителя, чтобы изнасиловать и уничтожить оставшихся. Вместо Волхвов, несущих благую весть — раздавленный биоробот, муляж, имитирующий человеческое существо. Вместо покорности — животная изворотливость, кислотные дыры в стенах, крестообразно раскинутые руки помощника капитана, впаянные в застывшую смолу. Место надежды — погружение во мрак, безумные холодные звезды — словно сочельник, умноженный в тысячу раз.

История всегда повторяется дважды. Но откуда нам знать, повторится ли она в виде фарса, или обернётся ещё одной трагедией, не менее поучительной. И откуда нам знать, сколько у трагедии оборотных сторон.

Я вспоминаю свои ощущения, когда после многих эпизодических просмотров (не было видика у меня в молодости, что поделать), сумел наконец досмотреть фильм до конца и… увидел, как вышвырнутый в космос Чужой выпрямляет свой постоянно скрюченный ранее хребет, и раскидывает конечности, становясь столь отчетливо и пугающе похожим на человека. И это последняя пища для размышлений, которую режиссер фильма приберег на десерт.

Приятного аппетита всем нам.

* имеются ввиду водолазы из произведение Григория Адамова ("Тайна двух океанов" и др.) неуязвимые в своих водолазных костюмах.