Господин граф женится

Полевые цветы устилали дорогу брачующейся паре, соцветья золотого репса и синие васильки сыпались на подол Агнесс Синклер, сами собой вплетались в огненные волосы, распущенные по плечам в знак непорочности, падали за корсаж низко вырезанного лифа. Синий шелковый атлас, вышитая руками монахинь нижняя юбка, распашная верхняя с длинным шлейфом, северный жемчуг и золотая нить – Синклеры выдавали замуж, не скупясь, хотя и прибыло их в Хейлс от семьи невесты всего ничего, десятка два двоюродной родни.  Маргарет Хепберн, до сей поры вдовствующая, родила от покойного Генри Синклера только эту девчонку, не слишком красивую, но милую, которая вдобавок теперь уносила обратно в семью матери материнское приданое – будь у Агнесс брат, не видать бы ей земель Морэм и лесов вблизи Крайтона.  Семья Синклер была уже достаточно пригрета при молодом короле, чтобы с настороженностью относиться к этому старо-новому родству, пока Дивный граф был при фортуне, они бы сыграли свадьбу с большей охотой, теперь же не слишком-то скрывали недовольство. Босуэлл был женихом одновременно желанным и сомнительным для любой девицы Мидлотиана. Именно на Дивного графа были обращены все взоры даже в ущерб его невесте – и люди взирали на эту пару с некоторым трепетом – ибо не в одном из гостей родилось суеверное чувство, словно они подсматривают за несказуемым, потому как у них на глазах приоткрылся холм, и здесь правит свою свадьбу сам король дуун-ши.

Не было ничего менее неземного, чем дружки у него за спиной, зорко оберегающие покой четы два черных гэльских медведя – Болтон и Клидсдейл, ничего не было менее сказочного, чем заплаканные от умиления родственницы, матери невесты и жениха, чем суровое белое лицо старой леди, вдовой графини, чем болтовня гостей – кинсменов и слуг четырех семей: Хепбернов, Синклеров, Максвеллов, Гамильтонов, чем шепоток восторженных дам, хмурые разговоры мужчин в холле замка Хейлс, покуда граф вел свою нареченную к часовне, и, наконец, подлинный король холмов не мог бы не только венчаться, но просто войти под свод к алтарю… но почему же так необъяснимо щемило сердце от того, как был он красив, так подкатывал комок к горлу даже у простых слуг, не имеющих избытка времени и чувств на тонкие переживания?

Ради невесты граф, прибывший в Хейлс в обычном костюме рейдера, переоделся в носимое некогда при дворе – за два года ему не пришлось к случаю пошить новое платье, и потому в плечах, еще раздавшихся, дублет был тесноват, однако как раз бледный серебристый атлас и серебряное шитье делали из Белокурого с его светлой гривой, безупречным лицом и надменным взглядом нечто нездешнее, именно того самого короля холмов, на кого – гневался он или был любезен – с трепетом взирали кинсмены и гости замка. Серебряные чертополохи заливали своей порослью дублет, густая пена черно-шелковой вышивки выглядывала у запястий из узких рукавов, в прорезях которых проступал тонкий лен нательной рубахи. Старое золото нагрудной цепи, чуть оживляя его красу, бросало отсвет и на бесстрастные черты, и на сияющие волосы, и огоньком поблескивало в сумеречных глазах. Короткий плащ плотного серого шелка, закинутый на одно плечо, ломкими складками сообщал всей фигуре графа что-то искусственное, что-то от совершенства витражной сцены. Длинные ноги слегка расставлены, голова чуть опущена, а свободная рука, та, что в перчатке, покоится на поясе, на рукояти кинжала – что еще могло бы быть более странным дома, в церкви и на собственной свадьбе… но это так. Думал граф сейчас о чем угодно, судя по суровости лица, нежели о нежном моменте. Рука невесты, холодная и безвольная, лежала в его ладони все время мессы – Агнесс ощущала тепло и надежность его природной силы, но жених не взглянул на нее ни разу за службу, занятый своими мыслями.  Собственно, практичная рыжеволосая невеста и не ожидала от кузена особой нежности, ей вполне достаточно было того, что он казался человеком разумным и незлым, а уж как сложатся их совместные дни, о том никому знать не позволено, кроме Господа Бога. И она всем сердцем вознесла короткую молитву о семейной благодати… вот только не был бы он чересчур строг с нею, о чем он только сейчас думает, как угадаешь? Священник продолжал бубнить свое, перечисляя обязанности мужа и жены: в здравии и болезни, в радости и горе…

- Если ты будешь бранить меня, Агнесс, я стану звать тебя тетушкой… - произнес Патрик, глядя на преподобного, почти не разжимая губ, еле слышно для нареченной, все с тем же невозмутимым лицом, - тем более, это и в самом деле так!

Сероглазая прикусила губу почти до крови, чтобы не расхохотаться в голос, хорошенькое лицо скривилось, отчаянный взгляд умолял мужа ее не смешить.

- То ли еще будет, - шепнул Босуэлл так же, лишь для нее одной, - со мной не соскучишься, милая!

И когда, по благословению священника, он повернулся к невесте, чтобы поцеловать, когда озорные синие глаза так неумолимо и опасно приблизились – Агнесс зажмурилась, понимая, что тонет, тонет навсегда, до самой смерти своей… и подставила уста Белокурому.

От провожания жениха к невесте и невесты в постель Босуэлл и Клидсдейл отбились плечом к плечу. Да и какая свадьба без драки… Патрик ускользнул с самого веселья, когда Джон, в самом деле, швырнул пару-тройку пьяных Бинстонов в окошко. Агнесс ждала его уже наверху, в спальне. Вошел же господин граф, к ее удивлению, в дорожном костюме и в плаще, и первая фраза его, обращенная к молодой жене, в одной рубашке притаившейся под одеялом, была не из тех, что слышит каждая новобрачная.

- Ты хорошо умеешь держаться в седле? – спросил Патрик. – Тебе случалось ездить верхом ночью?

Глаза Агнесс, и без того круглые от волнения, округлились еще больше, и она молчала.

- Оно и к лучшему, - решил за нее Босуэлл. – Значит, поедешь со мной. Где твое платье? Хоть одно, годное не ворон пугать? Вылезай из-под одеяла, помогу одеться.

Все также в молчании он один за другим подал ошеломленной супруге все предметы туалета, умело зашнуровал, затянул корсаж платья. Она быстро соображала и беспрекословно слушалась, это обещало сносную семейную жизнь.

Тем временем, под изумленным взглядом жены, граф подошел к стенной панели слева от камина, нажал на плашку с гербом первого Босуэлла, и резное панно вдруг ушло вглубь, образуя проход. Оттуда мигом запахло плесенью и сыростью, Патрик нахмурился. Графиня-бабушка вряд ли пользовалась этим ходом, тем паче, содержала его в чистоте. Кроме того, он не мог поклясться, что точно помнил, куда ведет эта нора. Приходилось сей момент воспользоваться куда более обыденным вариантом.

- В окно, жена! – скомандовал Белокурый. – Живо!