Памяти Высоцкого. Да пылает вечно Огонь в Мерцании Изначальном…

Флешмоб начала замечательная поэтесса Любовь Семешко, за что спасибо ей огромное.
     

      Первую песню Высоцкого я услышал, наверное, года в три — и это был плёночный магнитофон и сто раз переписанные у знакомых записи. Я знаю, потому что мои родители его обожали, а когда я заканчивал школу, мама от руки переписала две толстые «общие» тетради его стихов, они до сих пор у нас хранятся… и если маме пришлось переписывать, то значит, в конце восьмидесятых он всё ещё был персоной нон грата и стихов его не печатали. Упс, отступление. Ну так песни. Когда мне было пять, родители купили адски дефицитную штуку — проигрыватель. Хороший! До сих пор в рабочем состоянии, если прикупить иголок. Ну так вот — Высоцкий. И пятилетний деть, которого научили обращаться с техникой (угроза «поцарапаешь пластинку» была страшна сама по себе, так как худшей карой была порча пластинки, новую-то не достать). И я был осторожен. И слушал эти пластинки — штуки три всего-то, пара больших, одна маленькая — постоянно. Высоцкий перемежался с Джо Дассеном и печальной историей Голубого Щенка, все вместе они сливались в одну гармоничную историю… об океане. О кораблях. И пиратах. Если так подумать, то в двенадцать лет полюбить капитана Блада я был обречён…)

      Моими любимыми песнями были все) И трогательная «Лирическая», которую я в пять лет уже вполне понимал, и пронзительные военные — «Он не вернулся из боя», и головокружительные горные — мрачная «Если друг оказался вдруг» и чеканная «Здесь вам не равнина, здесь климат иной»… Я пел их все. Не умел, но подпевал. И наверное, самыми любимыми были идущие подряд «Як-истребитель», «Песня об иноходце» и — 

Ещё не вечер

Четыре года рыскал в море наш корсар,
В боях и штормах не поблекло наше знамя,
Мы научились штопать паруса
И затыкать пробоины телами.

За нами гонится эскадра по пятам.
На море штиль — и не избегнуть встречи!
А нам сказал спокойно капитан:
«Ещё не вечер, ещё не вечер!»

Вот развернулся боком флагманский фрегат —
И левый борт окрасился дымами.
Ответный залп — на глаз и наугад!
Вдали — пожар и смерть! Удача с нами!

Из худших выбирались передряг,
Но с ветром худо, и в трюме течи,
А капитан нам шлёт привычный знак:
Ещё не вечер, ещё не вечер!

На нас глядят в бинокли, в трубы сотни глаз —
И видят нас от дыма злых и серых,
Но никогда им не увидеть нас
Прикованными к вёслам на галерах!

Неравный бой — корабль кренится наш.
Спасите наши души человечьи!
Но крикнул капитан: «На абордаж!
Ещё не вечер, ещё не вечер!»

Кто хочет жить, кто весел, кто не тля,
Готовьте ваши руки к рукопашной!
А крысы пусть уходят с корабля —
Они мешают схватке бесшабашной.

И крысы думали: «А чем не шутит чёрт» —
И тупо прыгали, спасаясь от картечи.
А мы с фрегатом становились борт о борт…
Ещё не вечер, ещё не вечер!

Лицо в лицо, ножи в ножи, глаза в глаза!
Чтоб не достаться спрутам или крабам,
Кто с кольтом, кто с кинжалом, кто в слезах,
Мы покидали тонущий корабль.

Но нет, им не послать его на дно —
Поможет океан, взвалив на плечи,
Ведь океан-то с нами заодно.
И прав был капитан: ещё не вечер!

1968 г.

      Эти три песни — о судьбе боевого самолёта, скакового коня и команды пиратов — они ведь об одном и том же. О чём всегда пел «чёрный аист московский» Владимир Высоцкий, в честь которого я назвал одного из своих героев, тоже поэта и сочинителя песен. Он пел о безграничной свободе. Не для себя в ущерб другим. Не искажённой, извращённой «свободе» насилия. А о той свободе, которая — для всех. О свободе полёта, свободе чистого бескрайнего неба, где Як-истребитель, уходя в пике, напоследок поёт «Мир вашему дому!», где конь-иноходец сбрасывает жокея, мечтая «скакать, как будто в табуне, Под седлом, в узде, но без него!»

      А ещё этот страстный, безудержный, воистину огненный человек был тонок и лиричен, был преисполнен самого искреннего и трогательного романтизма. Он умел Любить.

Дом хрустальный

Если я богат, как царь морской,
Крикни только мне: «Лови блесну!»,
Мир подводный и надводный свой,
Не задумываясь, выплесну!

Дом хрустальный на горе — для неё,
Сам, как пёс, бы так и рос в цепи.
Родники мои серебряные,
Золотые мои россыпи!

Если беден я, как пёс — один,
И в дому моём — шаром кати,
Ведь поможешь ты мне, Господи,
Не позволишь жизнь скомкати!

Дом хрустальный на горе — для неё,
Сам, как пёс, бы так и рос в цепи.
Родники мои серебряные,
Золотые мои россыпи!

Не сравнил бы я любую с тобой —
Хоть казни меня, расстреливай.
Посмотри, как я любуюсь тобой —
Как мадонной Рафаэлевой!

Дом хрустальный на горе — для неё,
Сам, как пёс, бы так и рос в цепи.
Родники мои серебряные,
Золотые мои россыпи!

1978 г.

      И конечно – конечно! – уже не раз здесь процитированная «Баллада о борьбе» – первые её строки я взял эпиграфом в «Тигра», потому что писал я его о том же самом. Спасибо великому барду, гениальному поэту и певцу нашего времени, без которого мы не были бы теми, кто мы есть. Я уж точно бы не был.

Средь оплывших свечей и вечерних молитв,
Средь военных трофеев и мирных костров
Жили книжные дети, не знавшие битв,
Изнывая от мелких своих катастроф.

Детям вечно досаден
Их возраст и быт —
И дрались мы до ссадин,
До смертных обид,
Но одежды латали
Нам матери в срок —
Мы же книги глотали,
Пьянея от строк.

Липли волосы нам на вспотевшие лбы,
И сосало под ложечкой сладко от фраз,
И кружил наши головы запах борьбы,
Со страниц пожелтевших слетая на нас.

И пытались постичь
Мы, не знавшие войн,
За воинственный клич
Принимавшие вой,
Тайну слова «приказ»,
Назначенье границ,
Смысл атаки и лязг
Боевых колесниц.

А в кипящих котлах прежних боен и смут
Столько пищи для маленьких наших мозгов!
Мы на роли предателей, трусов, иуд
В детских играх своих назначали врагов.

И злодея следам
Не давали остыть,
И прекраснейших дам
Обещали любить;
И, друзей успокоив
И ближних любя,
Мы на роли героев
Вводили себя.

Только в грёзы нельзя насовсем убежать:
Краткий век у забав — столько боли вокруг!
Попытайся ладони у мёртвых разжать
И оружье принять из натруженных рук.

Испытай, завладев
Ещё тёплым мечом
И доспехи надев, —
Что почём, что почём!
Разберись, кто ты: трус
Иль избранник судьбы —
И попробуй на вкус
Настоящей борьбы.

И когда рядом рухнет израненный друг
И над первой потерей ты взвоешь, скорбя,
И когда ты без кожи останешься вдруг
Оттого, что убили его — не тебя,

Ты поймёшь, что узнал,
Отличил, отыскал
По оскалу забрал —
Это смерти оскал!
Ложь и зло — погляди,
Как их лица грубы,
И всегда позади
Вороньё и гробы!

Если мяса с ножа
Ты не ел ни куска,
Если руки сложа
Наблюдал свысока,
А в борьбу не вступил
С подлецом, с палачом, —
Значит в жизни ты был
Ни при чём, ни при чём!

Если, путь прорубая отцовским мечом,
Ты солёные слёзы на ус намотал,
Если в жарком бою испытал что почём, —
Значит нужные книги ты в детстве читал!

1975 г.

      Он написал её спустя два года после моего рождения. Для меня? Не только. Но для меня — однозначно. Спасибо.