О воинственных амазонках

Вот так она и сказала, эта жирная тварь: 

«Тепленький, неразрезанный еще пирожочек, непочатая бутылка молодого вина. Я чую... чую твою девственность носом, куколка. О да! Мамочка очень довольна».

А сказав, прижала меня спиной к своей желеобразной груди, окатила волной многодневного пота и свежей крови и облизала мне слюнявым языком шею, пообещав прийти за вкусняшкой как можно скорее.

После чего нас с Мэмми заперли в узком темном помещении оккупированного ведьмами Дасницкого форта.

И мы сидели, не зная своей судьбы. Мэмми молча пялилась в угол тем же затравленным черным взглядом, которым смотрела на все в мире. Говорить было нечего, а чувства друг друга мы и так слышали. В ее душе было столько сдерживаемого гнева, столько горячего, страстного намерения освободиться, причем, как от чужих, так и от своих, что я вместо того, чтобы жалеть себя, начала беспокоиться за нее. Не вытворила бы чего дурного эта скрытная иттиитка. А то с ведьмами разговор короток. Головы они рубили мечами, как пшеницу серпом...

Ведьма пришла, когда я уже дремала. Как чудовище, ворвавшееся в мой больной полубредовый сон.

Ее большие толстые ноги, которым было явно тесно внутри кожаных сапог, выросли передо мной, лежащей на полу, точно колонны врат в само Подтемье, а лампа, покачивающаяся у нее в руке, ослепила.

— Э-э-э... милая... Вставай, пирожочек. Не то простудишь тут на камне все свое повидло...

Толстая ведьма была серой. Ее пепельные от природы седые волосы были выбриты только на правом виске, где на коже виднелась синяя татуировка, изображающая хищную птицу. Одно кольцо в ухе, и еще одно — в пухлой нижней губе. Серая кожа и серые глаза, спрятанные под мощные надбровные дуги, широкая переносица. Я никогда не видела так близко чистокровных морриганок — самых древних, спустившихся пару столетий назад с гор и завоевавших сначала чернокожий юг, а потом острова альбиносов. Эмиль отлично поднатаскал меня по истории нашего континента... Вот теперь его уроки мне пригодились...

— Идем, прогуляемся! — Ведьма помогла мне подняться и подтолкнула к выходу. — Я же обещала.

Старый форт сотрясался от грубого, пьяного смеха и ругани. Орали, акая по-южному, всякую блажь и гнусность, командовали, спорили. Пахло дымом, кислотой и какой-то горелой едой. Пахло въедливым, отвратительно сладким женским потом. Снаружи стояла жара, а здесь, в каменном мешке, было затхло и сыро.

Я чуяла плохо, шла как во сне, хорошо видя себя со стороны. Человеческая дева, попавшая в плен к иттиитам — пусть и не нечисти, но древней, нечистой расе. Связанная веревками, белокожая, с каштановыми, сбившимися в неопрятные пряди волосами, босая, в одной только полосатой циновке, надетой на голое тело.

Во что бы то ни стало нужно было сохранить этот облик, а потому ни страха, ни гнева я не могла себе позволить. Я сдерживала их, копила и прятала, призывая равнодушие себе в защиту. Не получалось...

Пока ведьма вела меня темными коридорами, я ловила даром пленных гвардейцев, сидящих по камерам подвала, там, где положено было сидеть вовсе не им, а, напротив, ведьмам — врагам нашего королевства. Я чуяла ведьм и их наемников — пьющих и занимающихся с пленницами всяческим постыдным. Наверняка среди этих несчастных были и иттиитки озера Каго. А может, там уже и бедная Мэмми, которую во имя сверхидеи насиловали сначала свои, а теперь во имя другой сверхидеи будут насиловать чужие. В голове не укладывалось. Такое, вот это вот все и все подобное, я читала только в книжках, да и то не в тех, которые одобряла мама.

Форт был частью старого, разрушенного замка. Раньше крестьяне использовали его под склады, но идущая с заболоченного озера сырость изгнала из просторных помещений и зерно, и картофель. Теперь форт пустовал. Неудивительно, что ведьмы обосновались здесь. После Роанской войны граница охранялись весьма условно, кто бы им помешал разведать тут всю местность вдоль и поперек? Вот только зачем? Зачем?! Этого я никак не могла взять в толк.

Мы шли широкими и низкими сводчатыми коридорами, ведьма мотала лампой из стороны в сторону, останавливаясь у каждой развилки, и я поняла, что она сама заблудилась в этой паутине ходов.

Форт давил. Кое-где можно было даже задеть головой кирпичный свод перекрытия, да и просторные помещения по бокам коридоров тоже не отличались высокими потолками.

Нам встретился коренастый черноусый наемник, ведущий по коридору раненого волколака в кожаном наморднике. Волколак был как маленькая лошадка и доставал человеку до груди.

Прямо перед нами из приоткрытой тяжелой двери выбежала веселая растрепанная девушка, подбирая широкие юбки. А следом за ней, шатаясь и ругаясь, — мужик. Штаны его были приспущены, и я отвела взгляд...

Слышалась музыка. Звуки какого-то незнакомого инструмента. Струнного, но по тембру совсем не похожего на гитару, ему вторила дудочка. Мелодия была танцевальная, задорная. Ведьмы явно праздновали военную удачу. Убийства людей...

Как так-то? Неужели все эти разговоры о войне, которые, сколько я себя помнила, то разгорались на вечеринках маминых и бабушкиных друзей, то надолго тухли и забывались, все эти домыслы имели под собой реальную почву? Неужели правда, что Кавен ни в какую не хотел предоставить морриганкам найденные в Запретной Земле чертежи? Не то кораблей, не то летательных пузырей. Испугался, что они построят флот. Так говорили взрослые. А ведьмы... обиделись. Они считали, что Кавен обязан их армии победой над радикальным Роаном. Считали, что Кавен должен делиться знаниями...

«Тебе все равно... — говорила я себе. — Ты не знаешь причины. И не смыслишь в политике!» 

Мне нельзя было сейчас разрешать себе гневаться, плакать, бояться. Иначе иттиитская природа разбудила бы во мне древние силы. И я бы себя выдала. Тело и разум мои были заняты контролем над чувствами.

Только раз я дрогнула, когда, проходя под лестничным изломом, внезапно почувствовала чужую нежность. Не похоть, коей тут было густо и избыточно, а именно любовь, такую занятость друг другом, что весь мир пусть катится к ведьмам. Я мельком увидела их, пока проходила мимо. Это были две женщины. Одна белая, как снег, другая — чернокожая. У белой на поясе висел меч. Свет от лампы моей конвоирши упал на рукоять с круглым набалдашником и закрученной спиралью резьбой на гарде. Странной резьбой — неудобно же так держать... Только если в перчатках. Молодые морриганки горячо целовались. Их длинные, черные и белые волосы переплелись на плечах.

— Не завидуй, пирожочек! — весело гыкнула моя конвоирша. — Сладенького тебе еще обломится. Сейчас покажем тебя главной, а там поглядим.

И она игриво шлепнула меня по ягодице.

Главная ведьма восседала за столом в трапезной. Тарелка с жареным мясом и кубок были отодвинуты в сторону, а перед ведьмой лежали какие-то бумаги. Рядом валялись лупа и перо, от которого по поверхности дубового стола растекалась клякса, уже окрасившая карту нашего края где-то в области Южных Чуч.

Главная устало перелистывала бумаги, время от времени чихая в рукав тужурки, но, увидев нас, оживилась и даже просияла. Она была совершенно человеческой породы, будто бы ее наняли вот прямо из соседнего села и приодели в строгую военною форму. Живая такая, веселая дамочка, невысокая и вполне стройная, с темными волнистыми прядями, выбивающимися из прически, с большой лошадиной нижней челюстью и такими же большими лошадиными глазами. Вот только на лбу у ведьмы были целых три татуировки. Стрелы, обозначающие очень крупную шишку. Я, конечно, не разбиралась в военных рангах, однако знала, что и за одну красную стрелу на лбу морриганки выслуживаются годами.

«Лошадь» рассматривала меня внимательно и практично — решала, куда пристроить трофей.

— Ничего такая, крепенькая. А почему связана? — спросила она и, снова чихнув в рукав, выругалась: — Чертова сырость! Эти гении древних новаций построили форт прямо на болоте. Идиоты. Так почему она связана? Сопротивлялась? Буйная?

— Они везли ее связанную, — ответила толстуха.

— Кто? Иттииты? — удивилась главная. — Интересненько... С чего бы им вязать человечью деву? Ты же человечья?

Я хотела кивнуть, но вовремя сообразила, что тогда придется отвечать и на другие вопросы, и молча перевела взгляд в угол каменного помещения.

— Она вообще говорить умеет?

— Не знаю. Молчит все время.

— Траванули они ее, что ли, дикари эти? И что за балахон? Вот люди! Никакого вкуса... И еще мы у них ведьмы необразованные... — Главная осуждающе поджала губы и стала похожа на нашу консьержку мадам Минчеву. — Вот что, Ханка. Отмой и накорми кралю. С виду она очень даже. Если оклемается, заберу к своим... перевоспитаем... знатная будет куре кому-то... Пойдешь в ведьмы? А, дурочка? — И главная улыбнулась мне как-то очень по-простому и даже по-доброму.

Я продолжала сверлить взглядом угол каменной комнаты. Нельзя было купиться на этот запростецкий тон. Отрубленные, глухо падающие на дорогу головы иттиитских мужчин отрезвляли от любого ведьминского подхалимства. Надо было ждать, терпеть, не показывать черных глаз, не темнеть кожей. Ни в коем случае нельзя было, чтобы ведьмы признали во мне иттиитку. Пусть и дальше считают, что я всего лишь иттиитская пленница, белая человечинка, да еще и стукнутая пыльным мешком по голове...

Ханка вывела меня из трапезной и снова куда-то повела коридорами, довольно нетерпеливо подталкивая в спину.

— Вот так, лапушка, — приговаривала она. — Главная велела тебя помыть. Очень, очень правильное решение...

Мы вышли за ворота форта под звездное небо. Здесь маялись в дозоре четверо одетых в кожу карнаонцев с широкими тесаками за поясами. Завидев морриганку, они выпрямились по стойке смирно. При этом зажатые в зубах самокрутки чуть не подпалили их густые обвислые усы.

— Вольно, — кинула им ведьма. — Мы до озера. Пленницу помыть...

Один из стражников понимающе кивнул и, выронив изо рта папиросу, плотоядно осклабился.

Была одна из трех ночей июльского луностояния. Яркая, круглая луна висела над лесом, купалась в тухлом озерце и освещала дорожку к воде.

Ведьма явно жаждала уединения. Обещанное мне свидание приближалось. Я слышала ее пьяное, томливое желание, совершенно непохожее ни на одно мужское желание. По крайней мере, ни на одно из тех, что мне доводилось чуять за свою недолгую жизнь. Ее желание было скользкое, неопределенное, оно напоминало текущие слюни ребенка, увидевшего на прилавке сладкое пирожное с кремом.

Сумасшедший мир, родиться в котором желательно сразу страшным мужиком в доспехах в далеком никому не нужном селении, где нет ни книг, ни жрецов. Тогда, возможно, никто не поведет тебя неизвестно куда неизвестно с какой целью.

Кинжал Кита Масара, который он выронил во время пленения на пол повозки, прятался под жесткой накидкой, привязанный к цепочке компаса. И хотя он был выточен из зуба древнего морского чудовища, а потому весил немного, все равно давил на шею. Ведьму следовало убить, как только она развяжет мне руки. Что случится, если она обнаружит кинжал раньше, я не догадалась подумать.

У озера росли густые кусты кулиягоды. Здесь был спуск к воде, и на старых мостках стояло ведро с привязанной к ручке веревкой.

Надежда, что ведьма отпустит меня умыться и этим даст шанс нырнуть в воду и уплыть прочь, оказалась наивной. Она не отпустила меня, а, напротив, резко дернула на себя, прижала спиной к своим желеобразным грудям и собрала мои волосы набок, чтобы поцеловать в шею. Ощущение было такое отвратительное, что меня передернуло. Я рванулась из ее рук.

— Тихо-тихо, — засмеялась ведьма, прижала еще сильнее и торопливо зашептала мне в ухо: — Будет немного больно, пирожочек, но и приятно тоже... Несправедливо, если такая целочка достанется главной. Ты — моя добыча. Я отдам ей твою подружку, она тоже хорошенькая. Главная любит таких маленьких пугливых козочек с большими титечками. А я люблю телочек покрупнее... и посветлее... — Рука ее сунулась мне под накидку и принялась жадно облапывать бедра, живот, грудь, и, конечно, тут же наткнулась на кинжал. — О-о-о! — Она радостно схватилась за цепочку. — И с маленькими секретами между пухленьких грудок! Так ведь?!

И ведьма сдернула с шеи кинжал вместе с компасом. Я вскрикнула. Цепочка обожгла шею, глубоко разрезала кожу, рану защипало. Крепко держа меня поперек туловища, толстуха вышвырнула кинжал и компас Эмиля в озеро и принялась жадно слизывать с моей шеи кровь.

— Тепленькая, чистенькая мерзавка с кинжалом за пазухой. Смелая, подлая. Ты очень мне нравишься. Очень-очень. Я испорчу тебя, а потом заберу себе. Я буду о тебе заботиться, баловать. Научу играть с дигирами. О, что они умеют вытворять, эти хитрые колбаски. Тебе небось и не говорили, какая она — настоящая женская ласка? Вот я тебе все и покажу.

Она развернула меня к себе лицом. Тени от густой кулиягоды падали на ее подрагивающие от похоти жирные щеки. Она ухватила меня, как Кита — одной рукой за лицо, и двумя сосисками-пальцами сжала скулы.

— Скажи мамочке «мяу». Я люблю, когда девули говорят «мяу». Ну, скажи, пирожочек! Или ты и впрямь немая?

Вот он — самый нужный момент. Идеальные обстоятельства, последняя капля в чан моего бережно собранного гнева, готового в любую секунду лопнуть, вырваться и ударить... Но было нельзя, а вот теперь стало можно.

«Я не немая... — хладнокровно подумала я. — Просто я — рыба. А рыбам положено молчать».

В свете полной луны, благоволящей ко всей нечисти этого мира, морриганка увидела, как лицо белой человечинки стало смуглым, как почернели ее и без того темные глаза, и как белые ровные зубки стали острыми, точно у щуки. Очень большой и очень разгневанной щуки...

Никогда еще я не превращалась в иттиитку так быстро. Впрочем, никогда еще я не была попавшим в беду животным, пускающим в ход зубы и когти без малейшего раздумья и сожаления...

Позже, сидя под корягой, где я умудрилась запутаться в крепких стеблях кувшинок, я понемногу пришла в себя и поняла, что покусала ведьму чересчур кровожадно.

Чуть не откусила ей палец, вгрызлась глубоко в жирную шею. Еще и еще. Я все сделала правильно. Животное во мне действовало наверняка. Так, чтобы от боли ведьма выпустила, а не убила добычу.

Толстуха не успела достать из ножен меч, который планировала использовать совсем с другой целью, она вскрикнула только раз, увидев произошедшие со мной перемены, а потом рухнула мне под ноги, истекая кровью. Она хрипела, катаясь по земле, выла от боли, но кричать и звать на помощь жирная ведьма уже не могла.

Дальнейшая судьба ведьмы Ханки меня не интересовала. Освободившись от ее потных рук, я тотчас нырнула в озеро. Во что бы то ни стало нужно было вернуть компас Эмиля! 

Луна мне помогла. В ее ярком свете кинжал иттиитов белел среди черных водорослей, как самая настоящая звезда. К нему была привязана цепочка с моим сокровищем.

Не перерезая веревок, чтобы не терять времени, я схватила кинжал и компас, и уплыла как можно дальше, к другому берегу, где спряталась под корягами среди кувшинок, не помня себя и глотая слезы.

Эпизод из главы