Прозрения в Сочах

Моя покойная бабка работала в турбюро «Спутник». Бабка лет десять возила меня с собой, дабы я не посещал общеобразовательную школу и не научился там плохому. Русскому языку меня обучала Антонина Васильевна, прокуренная старая клюшка с выдающейся литературной эрудицией. Немецкому — ещё одна древняя клюшка, Анна Александровна, волжская немка. Она досаждала мне Шрайбикусом из доисторического советского учебника. Просто пиздец, как же я презирал Шрайбикуса! Мелкая, невзрачная, суетливая фигура, нет в нём ничего тевтонского. Сейчас я понимаю, что Шрайбикус — это послевоенный европейский обыватель, отделенный от культурного и исторического содержания. Он бродит с фотоаппаратом, но в объективе не появляется ничего величественного, существенного, или значимого. В отрочестве я изъездил всё постсоветское пространство, от Средней Монголии до Калининграда. Однажды я приехал с бабкой в Сочи. В Сочах (идите на хуй) состоялась поездка на конную базу. После покатушек был обед. Подавали хачапури по-аджарски. Кто не в курсе, это слегка денатурированное яйцо в хлебной лодочке. Какая-то подлая черножопая мразь придумала подавать полусырые яйца рядом с конюшней — а где скот, там и мухи. Блюдо следовало назвать «яйца кокот а-ля брют с мушиным мясом». Часть главного ингредиента успела насрать, отлипнуть, и улететь. Часть намертво увязла. И вот, сидят туристы. Смотрят друг на друга. Морщатся и мнутся. Затем кто-то начинает жрать. Механизм коллективного действия понятен, следом за первопроходцем каждый вонючий грязнуля тоже начинает жрать. А я не жру. Я ебал такое жрать. Дальше всё происходит точно в дурном сне. Чёрные мухи, жёлтая жижа, потные люди, лохматый азербот носится по ротонде и мечет хачапури на стол, мечет и мечет без остановки, ебаный свинарник превращается в омерзительную мушино-яичную вакханалию. Будто-бы мало обосранных яиц, я ловлю неодобрительные взгляды со всех концов стола. Публика осуждает мой отказ от угощения. Говноеды солидаризируются в говноедстве, и понимают отказ от говноедства как недружественный жест. Тогда, в солнечный летний полдень, мне, одиннадцатилетнему пиздюку, открылась сумеречная бездна. Представьте, как я был доволен, когда тем же вечером треть туристической группы заболела животом и коллективно обосралась. Я бесповоротно уверился в собственных этических, санитарных и гастрономических воззрениях. На следующий день я перепил холодного тархуна, заболел горлом, и, удивительное дело, тоже обосрался. Так мне открылось, что эстетическая позиция должна черпать силы не из знаков Судьбы, но лишь из самой себя. Повторю вслед за Чораном, — За одну бессонную ночь я узнал больше, чем за год сна.