Мемуарное

Мне в раннем детстве, кроме профессии космонавта, ветеринара и археолога-подводника очень нравилась профессия водителя трамвая (и ни в какое стравнение не шло управление автобусом и троллейбусом!). Много ездила и наблюдала вживую. У меня про горловские трамваи немного написано внутри "Любки". Почему трамвай вспомнила? Да так, новости прочитала :(((. 

Мою маму, если она что-то задумала, мог переубедить только папа. Но не всегда. Он целых два раза переспросил ее вечером: «Ты уверена?» Мама твердо ответила: «Да» и «Так надо». Папа со вздохом дал добро, и мама объявила, что теперь забирать меня из садика и отводить в музыкальный салон на урок фортепиано будет Любка – «ой, то есть Любовь Павловна!». Мне объяснили, что мама не успевает приходить вовремя по причине большой загруженности на работе. А Любку, то есть Любовь Павловну, мама сможет отпускать пораньше, и я больше не буду опаздывать. С главврачом мама уже обо всем договорилась, а заведующую детсада предупредит завтра утром.

Мы с мамой и правда приходили на урок впритык, пару раз даже чуть-чуть опоздали. Мама расстраивалась. Она не любила опаздывать, всегда говорила мне, что лучше прийти пораньше, а опаздывать стыдно. Мама по дороге обычно нервничала, поглядывала на часики на запястье. Я тоже переживала. Но совсем по другой причине. Я очень хотела поскорее стать взрослой. Но вырасти – это значит в том числе помнить дорогу, разбираться в маршрутах автобусов и трамваев. Я боялась, что никогда-никогда не научусь, не сумею делать это. Вот, скажем, чтобы добраться до музыкального салона, мы шли на остановку у кинотеатра «Шахтер», долго ждали трамвай №3, он вез нас сначала прямо, потом поворачивал налево и еще раз налево. Но иногда у мамы кончалось терпение, и мы садились на какой-то другой трамвай и доезжали до 2-й больницы, вроде бы в том же направлении, но потом пересаживались на трамвай №А, который ехал обратно и поворачивал направо, но он почему-то тоже довозил нас до места.

А к урокам музыки я относилась довольно равнодушно, терпела, потому что «так надо». Мне нравилась моя предыдущая учительница, дочка кого-то из родительских приятелей, студентка иняза. Помимо совершенно неофициальных уроков музыки она рассказывала про композиторов. Как-то, к слову, выяснилось, что я люблю мультфильм про Маугли и читала книжку. Она улыбнулась и вынесла мне толстый зеленый томик с выдавленной золотом картинкой на обложке и мелким, взрослым шрифтом внутри: «Прочитай без сокращений!». О, как я наслаждалась историей, конечно, она была куда более захватывающая, чем в мультфильме, но и сложнее для понимания тоже. Настоящая, взрослая! Жаль, на семейном совете решили, что мне нужна более профессиональная учительница. А еще мне надо походить в детский сад и «адаптироваться к коллективу», а то шесть лет просидела с бабушкой, в школе будет непривычно. И меня отдали в детский сад и стали водить в музыкальный салон.

И вот появилась эта Любка. По-моему, совсем не раньше, чем приходила мама - как раз после полдника. Лицо милое, абсолютно не взрослое. С двумя коротенькими косичками она больше походила на девочку, чем на женщину. Линялое платье и потрепанный пиджачок не выглядели серьезно. Ноги в таких же ссадинах и синяках, как и у меня летом. А вот туфли новые, солидные. Но не по размеру. Из задников, чтобы не спадала обувь, торчали сложенные куски газеты. Я смотрела на туфли и размышляла, зареветь или не зареветь. Реветь я умела. Например, мне очень не хотелось, чтобы папа уходил. А ему надо было на работу в ночную смену. Я громко плакала и успокаивалась только у папы на руках. Жалко, любопытство меня всегда подводило, ни разу не удавалось оставить папу дома, так как мама или бабушка подсовывали книжку, начинали что-то рассказывать, я отвлекалась, умолкала, и бедный папа незаметно проскальзывал за дверь. Но если зареву сейчас, когда мамы с бабушкой нет рядом, то никто меня не остановит, и я отобью этой Любке всякую охоту забирать меня из детсада. Побежит в своих новых туфлях отсюда без оглядки! И вернется мама, станет сама опять отводить меня на музыку...

Любка заметила, что я уставилась на ее туфли.

- Красивые? - Она даже ногой повертела. - Сейчас живенько пешком дойдем, заодно проверим, насколько удобные!

Я моментально забыла, что собиралась реветь. Пешком вместо трамвая! По городу! Ура, приключение!

Но мы не пошли. Мы побежали. Вернее, Любка шла, а я еле поспевала за ней вприпрыжку, такими быстрыми и неутомимыми оказались ее ноги. Я даже запыхалась. А она умудрялась еще и болтать по дороге.

- Бабушка на похороны себе деньги собирала-собирала, а тут, слава богу, меня на работу взяли. Она на всю заначку кладбищенскую и купила мне туфли. У соседки взяла - новые, ненадеванные. Я ей говорила: ну зачем, я в старых прохожу, зима на носу, сколько там те туфли носить. А она ни в какую, уперлась - мол, куплю и точка. «Вы там в халатах и шапках, платье можно любое лишь бы чистое под халат, но вот туфли - на виду. Встречают же по одежке, ты молодая, тебе надо добиться уважения. Вот все и зауважают за богатые туфли». А соседка, падла такая - ой прости, при тебе нельзя! - ни копейки не уступила. Знаешь, есть такие люди, они и при жизни уже гниют как покойники, все жалуются и жалуются, и то плохо, и это, а уж здоровья у них совсем нет, все болит, помирают, завтра точно в гроб. Да она нас всех переживет, вот увидишь! А, раз завтра в гроб – уступи! Тем более ей малы. Не-а! Еще и поддразнила бабушку, когда та торговалась: «Тебе что, родной внучке жалко?».

На этих словах у Любки слетела одна туфля, и я перевела дыхание, пока она ее ловила, обувала и подсовывала газетку под пятку.

- Ничего, это на вырост, - заявила она весело. - Ой, я тебя загоняла? - обратила она, наконец, внимание на то, как я тяжело дышу. - Ты останавливай, если устала, а то я как вертолет.

Мы шли от моего садика «Ласточка» по улице Комсомольской («улица выглядит как одна, но названий два, вниз от проспекта Ленина тянется Фестивальная, вверх – Комсомольская»), мимо кинотеатра «Ровесник» («ничего хорошего не показывают, одни мультики, то ли дело «Шахтер» или «Родина», там настоящее кино крутят»), площади Победы («ты только посмотри, какой красивый фонтан, нигде больше такого нет, обещают включать подсветку вечером да еще и разного цвета, вот бы побыстрее сделали, охота посмотреть»), цветочного магазина («вон те красивые белые цветы в витрине называются каллы, их всегда на свадьбу заказывают невестам, но какие-то они очень строгие, я, наверное, другой букет подберу, когда замуж пойду, не такой скучный») и, может, чего-то еще, чего я не успела разглядеть за быстрой ходьбой. Я узнала, что вертолетом Любку прозвала бабушка за быстрый шаг. «Как пропеллер ноги вертишь». А вертолеты они видели, когда ездили на Север навещать Любкину маму, которая подалась туда за длинным рублем, только денег совсем не присылает последнее время, потому что нашла себе хахаля и устраивает личную жизнь, но Любка с бабушкой ее одобряют. Молодая же еще. Пускай. А Любка сейчас проявит себя на работе («спасибо твоей маме, что взяла, я ее не подведу»), возьмут ее вместо испытательного срока на постоянную и будут платить хорошо, по полной ставке. Первым делом она отдаст бабушке за туфли, потому что бабушка ничего не говорит, но видно же, как переживает, что на похороны денег не осталось. Заживут они замечательно, главное, чтобы у бабушки здоровье было. Любка ее огорчать больше не будет. Здоровье, оно же от огорчений подрывается. Бабушка за свою жизнь так напереживалась, что все время на кладбище собирается. «Но я ей просто взять и умереть не дам, я теперь в больнице санитаркой! Вылечим!».

Мы свернули на Пушкинскую, это тоже мне сказала Любка, мама улицы мне не называла, а Любку, казалось, все радовало, даже названия. А еще она про все имела свое мнение и во всем находила что-нибудь интересное, чем щедро делилась со мной. «Ты Пушкина читала? Сказки только? Понравились? А ты знаешь, что его убил один злодей? Волочился за его женой, Пушкин за нее вступился, и тот его застрелил, гад! Мне девочки рассказали. Раньше чуть что, какая несправедливость - люди стреляли друг в друга. Я иногда жалею, что отменили. Я бы точно одного такого гада застрелила. Ладно! Пусть живет и не кашляет. Как все-таки хорошо, что у нас есть улица в честь Пушкина!».

Мы прошли кондитерскую, которую я раньше и не замечала, а тут Любка показала с вопросом: «Интересно, сами пекут или фабричное продают?». И вот оно здание, где на втором этаже находился музыкальный салон. Мы застряли на первом, потому что там занимался балетный класс. Любка умолкла. Мы, затаив дыхание, наблюдали за девочками в белых купальниках и тапочках с атласными ленточками у большого зеркала. Они странно переставляли ноги, наполовину приседали и взмахивали руками. Красиво! А когда они взмахнули ногами, мы с Любкой одновременно аж выдохнули от восторга! Всезнающая Любка объяснила, что тапочки с ленточками называются пуантами, а еще должны быть юбочки - пачки, наверное, для выступлений берегут. Это все ей одна девочка рассказала, которая, бедняжка, занималась до передряги балетом и даже показывала остальным девочкам всякие па, она не просто ногами махала, она вертеться умела как в телевизоре балерины. Мы поднялись выше. Любка сдала меня учительнице. Надо же, я не просто не опоздала, а пришла немного раньше. Что я и успела сообщить Любке, а она даже не спрятала довольную улыбку: «Точность - вежливость королей!».

«Гм, а ведь моя мама любит точность. Ее все уважают, а некоторые даже побаиваются. Я же была у нее на работе и видела. А еще она очень красивая. Вот оно что! Мама - королева!», - думала я, играя гамму.

Мама, забирая меня, поинтересовалась:

- Ну и как тебе Любка, ой, Любовь Павловна? Можно она тебя еще пару раз отведет на занятия?

- Хорошо, - кивнула я, соглашаясь якобы из снисхождения к маминым обстоятельствам, а на самом деле стараясь не подать виду, как мне понравилось ходить с Любкой.

Со мной никогда не сюсюкали, но и не рассказывали историй, не объясняли названия улиц. Может, еще что-нибудь узнаю про Пушкина и почему люди раньше «стрелялись».

Я решилась спросить:

- Мама, ты - королева?

- Это тебе папа сказал? – улыбнулась мама.

- Нет, но ты же всегда вовремя приходишь, а точность - вежливость королей!

- Ах, ты моя умница, столько всего знаешь! - умилилась мама. - Нет, я не королева, я лучше! Я старшая медсестра, а буду доктором. Я - дочь шахтера! А ты - и дочка шахтера, и внучка шахтера!

Дома я услышала, как папа удивился, чем эта Любка покорила нашу принцессу, что обошлось без слез? Вот! Он назвал меня принцессой! Наверное, можно быть дочерью шахтера, будущим доктором и королевой! Что-то мама лукавит! А она тем временем ответила:

- Да такое же дитя малое, ей шестнадцать недавно исполнилось.

- Ты со мной в свои шестнадцать познакомилась.

- Ну, так то я.

- Да. Ты у меня особенная.

Они поцеловались. Я даже не стала перебивать, чтобы не передумали отпускать меня с Любкой.

В следующий раз она пришла без газеток в туфлях.

- Мне твоя мама посоветовала вату в носки подкладывать и даже выдала упаковку, - продемонстрировала она мне новое ухищрение.

Видимо, оно сработало - мы пришли уже сильно заранее, и нас выгнали погулять. Мы послонялись по улице Пушкинской, обсуждая дуэли, дело чести, роковые случайности, живучесть мерзавцев, и зашли в «Кондитерскую». Прилипли носами к витрине. Обычный набор тортов - скучно и не аппетитно. Пирожные я когда-то пробовала - слишком сладко.

- А это у вас что? - ткнула Любка пальцем в стекло витрины, показывая на странную шоколадного цвета «колбасу», завернутую в целлофан. Я как раз на нее тоже смотрела.

- Шоколадная колбаса! - со значением ответила продавщица, открыла дверцу витрины со своей стороны и поправила ценник.

- Девяносто копеек! Ого! - воскликнула Любка.

- Могу отрезать половинку, но тогда кусочек будет стоить пятьдесят, наценка за переупаковку. Очень вкусная! С грецкими орехами! - подзадорила продавщица, открыла витрину еще раз и взялась за шуршащую прозрачную обертку. - Будете брать половинку? Резать?

Любка открыла кошелек, прикусила себе палец, размышляя. Я замерла с самым безразличным выражением лица, какое только мне удалось сделать. Мне, конечно, очень хотелось попробовать эту колбаску, но я знала - очень неприлично не просто что-то выпрашивать, а даже намекать. И если Любка купит сладость себе, нельзя ставить человека в неловкое положение и таращиться голодными глазами, чтобы поделились. Это еще стыднее, чем опаздывать. Я отошла к краю витрины и сделала вид, что рассматриваю «картошку».

- Целую! - воскликнула Любка, - И порежьте на две части, только переупаковывать не надо.

- Сэкономили десять копеек, - сообщила со смешком Любка, протягиваю мне половинку.

Я еще не разбиралась в деньгах, не представляла, много это или мало. Знала, что стакан газировки - это копейка, с сиропом - три копейки. Три стакана с сиропом и один обычной газировки выглядело хорошей экономией, тем более Любка довольно улыбалась. Колбаска на срез походила на настоящую колбасу, вместо кусочков жира в ней желтели кусочки ореха. Ничего более вкусного из сладостей я в своей жизни не ела ни до, ни после. Я даже не знаю, продавались ли эти колбаски где-нибудь еще или только в нашей «Кондитерской», чисто их кулинарное изобретение.

С тех пор мы иногда заходили в магазин, и Любка покупала то целую колбаску напополам, то только половинку. Один раз на замечание продавщицы, что у нее хватит на целую, вон сколько денег в кошельке, Любка возразила, что это не ее деньги, ими надо заплатить за мои уроки. Ей моя мама поручила.

Мы с ней и на трамвае пару раз проехали. И тройкой и с пересадкой на №А. Мимо маминой и Любкиной работы - станции переливания крови, мимо площади Победы, но, с другой стороны, не там, где мы ходили пешком. Я стала разбираться в устройстве города и узнавала знакомые места. И те, в которых бывала раньше, неожиданно вписались в общую картину. Вроде стоматологической больницы, куда меня водил год назад папа, мне там вырвали очень болючий зуб, и папа на обратной дороге купил желтый марлевый сачок для ловли бабочек в утешение. Такой чудесный, что радовал даже без бабочек. С сачком можно было просто гулять по двору и воображать себя путешественником из любимой телепередачи «Клуб кинопутешествий», которую моя бабушка называла смешно Клубкино, с ударением на первом слоге. Но на трамваях мы ездили редко. Любка страшно любила ходить пешком.

Однажды она поделилась со мной большим секретом, даже ее бабушка еще не знала - сосед на нее засматривается. «Точно тебе говорю! Ни с чем не спутаешь.» Мне стало за нее волнительно и радостно. И правда, вскоре он с ней заговорил. Он учился в горном техникуме, что на площади Победы. И позвал даже на взрослый фильм в кинотеатр «Шахтер». И сказал Любке, что она хорошая, а ее прошлое не суть важно. Но потом он выдал такое, на что Любка обиделась и отказалась с ним встречаться. Он посоветовал ей подстричься по-современному и не ходить с дурацкими косичками. И она обиделась, пусть он и добавил, что Любка красивая, с косичками или без.

- Я хочу отпустить косы! Как раньше! Пошел он, знаешь куда, со своими советами? В жопу! Ой, прости. Ничего не понимает, а туда же. Командовать. Я их породу знаю! Не будь наивной! Не доверяй парням! А то окажешься в беде, мне девочки так говорили, - предупредила она меня.

А потом мама сказала, что испытательный срок у Любки закончился, ее загрузят работой, а у мамы, наоборот, появилось время, и теперь меня будет забирать она.

- Мама, ну пожалуйста, - заканючила я. - Можно я с Любкой буду ходить? Мы с ней разговариваем всю дорогу.

- Разговариваете? - очень насторожилась мама.

- Ну, то есть она мне всякое рассказывает. Интересное. Всю дорогу.

- Рассказывает? И что же она тебе рассказывает? - мама выглядела испуганной.

- Ну… Про себя.

- Господи, - прошептала мама.

- Как ее бабушка вертолетом называет, а вертолеты она на Севере, где ее мама живет, видела, у них очень быстро пропеллер вертится, у Любки ноги как пропеллер, - я запнулась, маме врать я не хотела, однако непонятно, стоит ли рассказывать все, что Любка мне доверила.

- Надо же, а на работе всегда молчит, как воды в рот набрала, - улыбнулась мама и разрешила Любке, которая, оказывается, тоже просила ее не отстранять от наших походов, дозабирать меня до конца месяца.

В последнюю нашу прогулку Любка купила мне целую шоколадную колбаску. Но я настояла, чтобы нам ее разделили.

- У меня никогда не было такой замечательной подруги, как ты, - сказала мне Любка на прощание.

У меня тоже, но я не умела еще выражать свои мысли, поэтому просто быстро закивала и смахнула неожиданную слезу.

Любка ушла, весело насвистывая. В своих новеньких туфлях. На своих быстрых, никогда не устающих ногах.

Зато, когда меня забрала из садика мама, мы почему-то не поехали на трамвае, а пошли пешком, и это я ей, как когда-то мне Любка, рассказывала, что это улица Комсомольская, а это Пушкинская в честь поэта. Мама засомневалась, что улица названа в честь Пушкина, была бы тогда ул. А.С. Пушкина, скорее всего, здесь когда-то случилась битва и стояли пушки, вот тебе и Пушкинская. Мы неожиданно для меня зашли в кондитерскую.

- А что это такое? - удивилась маме шоколадной колбаске. - И почему так дорого?

И купила мне одну, только с условием съесть ее дома.

Дальше жизнь нас закружила в водовороте плохих и хороших событий: умерла моя бабушка, я пошла в школу, мы переехали в новый район, мама получила диплом и перешла на другую работу. Любку я больше не видела. Вспоминала разве, когда читала про Элли из «Волшебника Изумрудного города». Чем-то она мне напомнила Любку. Туфлями, которые то и дело слетают с ноги?

Однажды лет семь спустя я краем уха услышала, что папа, который дорос до начальника участка на шахте, высказывает маме сомнения. Брать ли на работу парня, совсем молоденького, но с уголовным прошлым? Ему кажется, что человек хороший, а вот замначальника участка не уверен, опасается, что тот начнет в бане, где шахтеры моются и оставляют вещи, воровать. Мама стала на сторону замначальника участка.

- Но ты сама всегда говорила: «А кто у нас не сидел?», - возразил папа. - И взяла на работу ту же Любку.

Я заинтересовалась, при чем тут Любка. Мне рассказали, что она отбыла срок в колонии для несовершеннолетних за воровство. С ее слов - подговорил приятель, типа, ты возьми у учительницы деньги из кошелька, мне сейчас очень-очень надо, ну просто безвыходная ситуация, потом я верну, и ты обратно положишь, только все не бери, чтобы никто пока не заметил. Доверчивая Любка так и сделала, вынула почти всю зарплату без пары рублей, однако учительница обнаружила пропажу. Мальчишке тому ничего не было, не пойман - не вор, а Любку обрили налысо и отправили к «малолеткам». Когда мама хотела взять ее на работу после колонии, то коллектив воспротивился - еще обворует нас всех, верь ты ей больше, а у нас тут сумки с кошельками без замка висят! И мама решила им доказать, что Любка исправилась. Мало ли какие глупости человек делает по молодости, почему не дать шанс девочке. Она сказала, что доверяет Любе забирать ребенка из садика и платить за музыкальный салон, одиннадцать рублей. «Сбежит она с твоими деньгами и ребенка бросит посреди улицы! Вон у нее туфли новые, дорогие, да еще и велики, откуда, если она только освободилась? Точно украла!». Но Любку взяли на испытательный срок. Ничего ей не объяснив, что это за срок такой. И мама попросила ее помочь и поводить меня в салон, так как очень большой объем работы сейчас, зашивается. Любка не отказалась, честно пару раз заплатила за мои классы фортепиано, не сбежала с деньгами и ребенка не бросила. Любку приняли и зауважали. И прошлое ее постепенно забылось.

Я тогда порадовалась, что у замечательной девушки с коротенькими косичками все удачно сложилось, и эта история вылетела у меня из головы.

И вот гораздо позже прочитала рассказ Дины Рубиной, по странному стечению обстоятельств - тоже про Любку с уголовным прошлым. Кроме имени и того, что обе Любки были воровками - ничего общего. Ну, второе действующее лицо - докторша, которой Любка симпатична. Ну, ребенок, за которым Любке надо приглядывать. Характеры-то у всех действующих лиц разные. Однако нахлынули воспоминания, и я позвонила маме.

- Помнишь Любку?

К моему удивлению, мама не сразу сообразила, о ком речь.

- Мама, как ты могла - пожурила я шутливо, - доверить меня незнакомому человеку? Только ради того, чтобы кому-то доказать, что человек хороший, ты рисковала собственным ребенком.

- Да ты что, - изумилась мама, - я же за вами первые разы следом ходила. Обувь пришлось поменять на без каблуков, так быстро вы бегали. Я в первый раз все ноги стерла. До самого салона провожала, мало ли что. Но вот видишь, интуиция меня не подвела. Любка оказалась хорошей девочкой. Но она-то ладно. А ты помнишь Зулю? Зульфию?

Вот тут уже я не вспомнила, смутно только лицо, очень красивое и строгое.

- Ну, как же так! Она потом и приезжала к нам в гости, и письма писала. Я не помню, откуда взялась Любка, кажется, они с бабушкой шли мимо станции переливания, увидели объявление, что требуются санитарки, бабушка ее взяла за руку и привела. Очень просила. Я не смогла отказать пожилой женщине. Вряд-ли ее внучку кто-нибудь еще взял бы в медицину, разве что на завод. Но вот Зулю бы точно - больше никто даже на наш завод не взял бы. Значит, жду я на остановке автобус, смотрю, а на соседней лавочке сидит девушка, лицо потухшее, безразличное. Мне стало страшно, такой у нее был взгляд, я к ней подошла и спросила: «Ты не из отсидки, случайно?». Она зло так: «Тебе какое дело? Иди своей дорогой!». Мы, говорю, санитарок ищем, пошли, я тебя на работу устрою. Она уже с робкой надеждой: «А меня возьмут? Меня нигде не берут, как узнают, за что сидела, так и отказывают». А я, говорю, поручусь, только ты обещай, что будешь хорошо работать. Она живо подскочила и вернулись я с ней на станцию переливания, хорошо главврач еще был на месте. Он мне говорит: «Ты с ума сошла, она за убийство сидела! Двойное! У нас тут оборудование, кровь, ответственность! Ты кого привела?». А я говорю: «Глаз с нее спускать не буду, только дайте ей шанс, пропадет же, отчаялась совсем!». Вот ее под мое поручительство и взяли. Я бы вместе с ней вылетела с работы, сделай она что-нибудь не так. Но она очень добросовестно работала, старалась. Выяснилось, что сидела у нас в Калиновке за убийство нескольких человек. Ты помнишь, какой она необыкновенной красоты была? Неземной просто, нездешней. Ее уроды какие-то изнасиловать хотели, она не далась и, сопротивляясь, схватила нож и пырнула двоих, третий убежал и свидетельствовал против нее, когда ее судили за то, что те двое скончались. Она совсем невинная была, у нее мужчины еще никогда не было. И так жизнь ударила. Несправедливость, подлость. Но характер у Зули сильный, татарский. Гордый. Выстояла. Вышла она досрочно, домой возвращаться неловко, видимо, у них позор, надо чем-то хорошим его прикрыть. Она сняла комнату, попыталась найти работу, но с такой статьей оказалось невозможно. Деньги закончились. Хорошо, что я ее заметила, а то она уже в петлю лезть хотела. Преданнее и честнее человека я не встречала. А еще, она очень вкусно кофе варила, баловала меня, выйду из операционной, а чашечка уже дымится. Так меня и приучила к кофе, а я твоего папу. Меня начала одна противная медсестра допекать: «Завела себе прислугу, кофе барыне подает». Зуля на нее зыркнула своими глазищами, и та язык прикусила. Поработала она у нас, получила хорошие рекомендации и вернулась домой, кажется, в Самару. Писала мне письма и приезжала в гости. Замуж выходила - на свадьбу звала, но мы с папой не смогли отпроситься на работе, телеграмму послали поздравительную. Неужели не помнишь?

Нет, хорошо помнила я только Любку.

А мама, кстати, до сих пор не знает, что Любка покупала мне сладости. Может, уже пора рассказать?