За творожком

Фея Адельгейда-Гортензия, она же Анна Аркадьевна, уборщица в детском саду «Ромашка», собралась в лавочку за свежим творогом для себя и печенкой для альрауна-фамильяра Эммануэля, десять лет как притворявшегося котом. Цветастое платьице с низким вырезом, штришок помады по губам, капля духов «Смерть мужьям» в декольте – и никто б не признал в молодящейся даме неземное создание. 

И делов-то всего ничего – пройти по Абрикосовой, свернуть на Виноградную, спуститься в темноватый подвальчик, полный молочной прохлады, положить на стойку две купюры и горсть монет. А потом с удовольствием пообедать варениками, посидеть с чашкой чая на уютном балконе, полюбоваться бурно кипящей городской жизнью…

На выходе из двора прямо на асфальте расселся ощипанный, но непобежденный толстый воробьиный подросток. Он приседал, разевая клюв, и вопил: мама! Мама! Пришлось подсаживать олуха на забор и добывать ему червяка из яблочной падалицы.

Из окошка восьмого этажа дома девять по Абрикосовой на Адельгейду-Гортензию попытался свалиться цветочный горшок, но был пойман и аккуратно отправлен назад в подъезд. Луковице солнечного тюльпана бесспорно нужно было грохнуться с высоты, чтобы выпустить стрелку, но цвести ему полагалось весной, а не сейчас.

У десятого дома мутузили друг друга перепачканные в пыли мальчишки, а виновница битвы как ни в чем не бывало делала селфи на фоне шиповникового куста. Что ж – новенький модный смартфон почему-то упал и разбился, визг юной нимфы утихомирил противников, а экспрессия выражения мыслей удостоверила – один гаджет для девы важнее двух кавалеров, а значит и драться незачем.

В арке тринадцатого дома на приступочке сиротливо лежал апельсин. Воровато оглянувшись, Адельгейда-Гортензия обтерла фрукт полой юбки и положила повыше. В пятнадцать-ноль семь здесь пройдет одинокая бухгалтерша Ложечкина, ужасно захочет кисленького, съест апельсин, проглотит косточку и через девять месяцев родит прекрасную рыжеволосую дочку.

Из-за поворота на Виноградную вылетел самокатчик, изо всех сил отталкиваясь от тротуара. Адельгейда-Гортензия задумалась – если расчистить ему дорогу, то он успеет на поезд, разговорится с попутчиком, поедет на Камчатку, подружится там с медведями и назад уже не вернется. А если опоздает и поменяет билет, то познакомится с развеселой рок-группой в привокзальном кафе, всерьез займется ударными, станет драммером и назад уже не вернется… Пусть разбирается сам!

На подходах с Адельгейдой-Гортензией попытался познакомиться старый солдат, не знающий слов любви. Можно было решить дело горстью мелочи на опохмелку, но фея не любила банальных решений. Поэтому слова любви у солдата нашлись, пить он бросил, а вот писать стихи начал и даже небесталанные.

В любимом подвальчике конечно же была очередь. Утомленная женщина, облаченная в пестрый штапель, купила хорошего (очень хорошего!) творога, испекла сырники и помирилась с мужем, да так успешно, что заявление о разводе испарилось из ящика ЗАГСа само собой. Перепуганная бабулька отнесла домашнюю сметану внучку, тот покушал, попал в больницу с поносом и не попал на соревнования по боксу, где ему сломали бы нос и гордость. И сама Адельгейда-Гортензия отведала щепотку рассыпчатого деревенского творожка, понюхала свежайшей печенки, представила, как фамильяр, облизываясь, приступит к обеду, сложила в авоську покупки, и поспешила домой окрыленная.

По дороге назад никуда вмешиваться не понадобилось и не пришлось. Выглянуло солнышко, осветило резные наличники и зреющую рябину, подзолотило позднее лето скупой лаской. Адельгейда-Гортензия поймала себя на том, что мурлыкает старую-добрую прусскую песенку… Ахх, надо будет расчехлить фисгармонию и сыграть что-нибудь нежное для дорогого Эммануэля.

 
Шерстоногий лавочник Кузьма Демьяныч остался доволен своей волшбой. Он-то лучше других знал – даже феям порой требуется отдыхать от чудес.