За Одессу, Гиляровского, Палестину и Африку

"Россия, которую мы..." https://author.today/work/series/5770

Он спит, и снятся ему чужеземные невиданные города, самобеглые повозки, девки в срамных одёжках, чернющие арапы и он сам, большой и сильный. Но наступает пора просыпаться, и перед глазами встаёт реальность, обыденная крестьянская жизнь девятнадцатого века. Простая, размеренная…

… страшная! Жизнь, в которой по весне относят умерших от голода младенцев в овраг, где хлеб едят с лебедой и сосновым лубом, и где он – мальчишка-сирота, не нужный собственной тётке. 

Но внутри у него кто-то взрослый и умный. Другой. Он сам… а впереди его ждёт учение у крепко пьющего сапожника, побег и Хитровка, Ходынка, и личная вражда с царём! Насмерть!

Будет Одесса с её незабываемым колоритом, и Палестина, журналистика и драки на ножах, перестрелки и контрабанда, аферы и карты с «Иванами», а ещё – любовь… детская, не рассуждающая, раз и навсегда!

— Охо-хонюшки! — Проснувшись, спускаю босые ноги на циновку и крещуся от души на иконку, подвешенную в углу — от плеча до плеча, от макушки до пояса, с силой вжимая в тело сложенные щепотью пальцы, — Грехи наши тяжкие!

Опять снилася всякая гадость, но для разнообразия не про Ходынку, и то хорошо, а то устал уже. Не пойми што снилася — каша, а не сон. Какие-то мутанты, ядерный апокалипсис (знать бы ишшо, што енто такое!), живущие в канализации черепашки-ниндзя и я — чилавек, который паук.

Не впервой сниться такое, но я всё в сомнениях — нечистый насылает или Боженька предупредить хотит, как праведника. Иль просто так, потому как в голове понамешалося всякого. Вроде и спасал всяких-разных во сне, но паук, он же тово… или не тово?

Но по стенам было здорово — фух етак, фух! Только с паутиной неловко вышло — сперва руками пускал, а потом вспомнил, што пауки её через зад, и всё. Жопой, значица, паутину начал пускать. С голым задом по городу, оно как бы и не тово, хучь и в маске.

В церкву бы, на исповедь — душу облегчить, но што-то сцыкотно. Священники ж, оно тово, почитай што чиновники, только и славы, што власть духовная. Всё равно власть! Обязаны доносить, кто и што злоумышляет или о странном думает. А меня всё такое собралося, што вот прямым ходом в монастырь на вечное заточение.

Спустившись в подвальчик с ведром, тряпкой и самым деловым видом, Песса Израилевна мигом отставила в сторонку орудия труда, едва закрыв за собой дверь, не забыв о засове. Большие её, тёмные и чуть выпуклые глаза горели извечным женским любопытством.

— Аккуратные мальчики, — Провела она ладонью по заправленным топчанам, и тут же начала ворошить вещи, старательно запоминая, что где лежало. Видно, что куплены у старьёвщика и ни разу не новые, но добротные, где надо зашитые и залатанные, да и выбраны с умом.

— Явно не женская рука, — Приподняла она штаны, близоруко сощурив глаза на латку, — но толково. Сам? Похоже! А вот и нитки с иголками. И ножнички? То-то мне показалось, что ногти у него не обгрызенные! У мужика-то вчерашнего!

Взгляд её переместился на полку с десятком книг. Шаг, и полная рука, пахнущая рыбой, взяла одну из них.

— Сборник алгебраических задач для старших классов средних учебных заведений?!

Песса Израилевна, не веря, ещё раз перечла название и опустила брови назад, взяв с полки следующую книгу.

— Собрание вопросов и задач прямолинейной тригонометрии для гимназий и реальных училищ? От это… Два года назад неграмотным был, и мало того, память потерял после болезни, если Санечке память с кем-нибудь не изменяет. Всем бы так болеть! Не мальчик, а брульянт чистой воды! Дурой буду, если упущу!

Поставив учебник на полку, взяла следующую книгу.

— Бодлер?! Французский?! Ох… — Сев на топчан, она начала обмахиваться книгой, остужая вмиг вспотевшее лицо, — С Фирочкой у них всё хорошо, пусть и по-детски пока… Нивроку[i]!

Суеверно поплевав через левое плечо, она постучала по дереву и проделала ещё с десяток ритуалов такого же рода, мешая суеверия едва ли не всех народов, населяющих Одессу.

— Надо одеть глаза на морду, — Медленно сказала она, припоминая заклятых подружек и слишком шустрых родственниц, имевших дочек, внучек и племянниц подходящего возраста.

— Вот им! — Песса Израилевна скрутила кукиши обеими руками и затыкала ими в воздух, будто в ненавистные лица потенциальных соперниц, — А то знаю их! Больше всех кричат о правильном еврейском зяте, а как попадётся хороший гойский мальчик, так сразу забудут все заветы Торы!

— Ах, лишь бы дочка была счастлива! — Передразнила она одну из таких знакомых и театрально приложила к сухим глазам отсутствующий платочек, — Мы поплакали, да и смирились!

— У-у! Все ви так! Таки я тоже могу шлифануть чужие уши и прикладывать потом платочек к глазам, — Змеёй зашипела Песса Израилевна, — Страдать потом напоказ буду! За таким зятем што ж не пострадать?

Подскочив, привела вещи в порядок и остановилась, будто вспоминая о чем-то.

— Ах да! Уборка!

Смахнув пыль, она протёрла полы и, призадумавшись ненадолго, поднялась наверх, где решительно взяла немного денег из тайника. Блохи ведь! А в аптеке у Шнеермана продаётся проверенное средство!

Идя по Молдаванке, Песса Израилевна другими глазами смотрела на девочек и их мам. Соперницы! Егорку им подавай! А вот им! Пусть идут по направлению двери и горько плачут!

— Ни единого шанеца им, — Вслух сказала она с самым суровым лицом, ускоряя шаг и едва не срываясь на трусцу, — а гой там или нет, дело десятое. Подумаешь, мальчик немножко гой, так што теперь?! За таким мужем Фирочка будет счастлива и благополучна, а вместе с ней и её мама!

« — Многие вам лета, Владимир свет Алексеевич, дражайший мой опекун, ставший заместо отца. Пишу вам, как ̶в̶с̶п̶о̶м̶н̶и̶л̶,̶ ̶ч̶т̶о̶ ̶о̶б̶е̶щ̶а̶л̶с̶я̶ ̶п̶и̶с̶а̶т̶ь̶выдалась свободная минутка, и минутка эта оказалась не на бегу, а хотя бы немножечко сидя.»

Гиляровский хмыкнул в усы, уже поняв по многочисленным кляксам и помаркам, что воспитанник ненароком послал черновик.

« — Путешествие моё началось скучно, буднично и уныло, на потрёпанном Балтикой датском лесовозе, ну да о том вы и сами знаете. Насколько убого судёнышко, настолько высокомерно вела себя команда, где распоследний юнга, поражённый наследственным сифилисом в межушные ганглии, почитал себя за высшее существо по отношению ко мне.

Я ̶з̶а̶т̶а̶и̶л̶ ̶о̶б̶и̶д̶у̶ честно старался не замечать этого — быть выше, как любит говорить Мария Ивановна. Но сложно быть выше, если на тебя смотрят с плохо скрываемым презрением, и разговаривают ̶к̶а̶к̶ ̶с̶ ̶г̶о̶в̶н̶о̶м̶ через губу.

Дав должную оценку судну и экипажу в санитарной инспекции порта, я счёл себя вполне удовлетворённым, и великодушно простил их, ̶з̶л̶о̶б̶н̶о̶ ̶у̶х̶м̶ы̶л̶я̶я̶с̶ь̶ забыв напрочь.»

– Моя школа, – прокомментировал Владимир Алексеевич, хихикая совершенно по-детски.

« — Сойдя на берег в Афинах, почти тут же познакомился с чудесным ̶и̶ ̶о̶ч̶е̶н̶ь̶,̶ ̶о̶ч̶е̶н̶ь̶ ̶с̶т̶р̶а̶н̶н̶ы̶м̶ человеком, Агапием Папаиоанну, и со всей его многочисленной семьёй, а чуть погодя и едва ли не всеми людьми, хоть сколько-нибудь значимыми в Элладе. Греческая культура захлестнула меня с головой, дабы выхлестнуть три дня спустя на борту французского пароходика, курсирующего по Средиземному морю.

Осталось только приятное послевкусие от бесед с умными людьми, да ̶к̶у̶ч̶а̶ ̶м̶у̶к̶у̶л̶а̶т̶у̶р̶ы̶ сотни визиток и десятки подаренных книг с автографами. Бог весть, ̶к̶у̶д̶а̶ ̶и̶х̶ ̶д̶е̶в̶а̶т̶ь̶ когда я их прочту.

Соседи мои по каюте, люди очень милые и сердечные, встретили меня очень доброжелательно и приязненно. Двое из них ̶м̶у̶ж̶е̶л̶о̶ж̶ц̶ы̶ связаны узами самой близкой мужской дружбы и приязни, а третий, Жан-Жак — несколько ̶т̶у̶п̶о̶в̶а̶т̶ы̶й̶ простоватый малый, с которым мы и сошлись накоротке ̶о̶б̶е̶р̶е̶г̶а̶я̶ ̶с̶в̶о̶и̶ ̶ж̶о̶п̶ы̶.

Плавание мы коротали за ̶к̶а̶р̶т̶о̶ч̶н̶ы̶м̶и̶ ̶и̶г̶р̶а̶м̶и̶ беседами и прогулками по судну, и я с изрядной ̶в̶ы̶г̶о̶д̶о̶й̶ приятностью провёл время.»

– Хитровка, — пробурчал репортёр, – даже и капли удивления нет.

В Порт-Саиде ̶Ж̶а̶н̶-̶Ж̶а̶к̶ ̶п̶о̶т̶а̶щ̶и̶л̶ ̶м̶е̶н̶я̶ стукнула мне в голову блажь, совершить экскурсию во времена Раннего Средневековья, сиречь в местные трущобы. Жители там оказались ̶р̶е̶д̶к̶и̶м̶ ̶с̶б̶р̶о̶д̶о̶м̶ дружелюбны, хотя и не без некоторой навязчивости.

С решительным гостеприимством, они предложили мне поучаствовать в таких увлекательных забавах, как весёлое ограбление, а потом и дружеская поножовщина. Немножко даже жаль, что сорвалась такое несомненно увлекательное и весёлое приключение, как побивание палками чужеземца.»

– Та-ак… – Гиляровский обеими руками вцепился в шевелюру, и едва ли не впервые в жизни, у него закололо сердце. Он энергично встряхнул листки, и на пол спланировал короткий обрывок

« – Если уж суёшь руки в чужие карманы, — прочитал он прыгающий почерк воспитанника, – то хотя бы уважай того, к кому лезешь за деньгами! И будь готов к ответке.

Да и я хорош! Перестарался, и вместо того, чтобы вывернуть руку, сломал пальцы, да с последующим изломом. А как резво он сунул мне в лицо нож! И понеслась!

Уклоны, отбивы… толпа вокруг, не сбежать. Сам не помню, как тогда свой выхватил, да и по горлу, как учили. И ступор! Я. Убил. Человека. Не первого…»

– Та-ак… — протянул Владимир Алексеевич, -- а впрочем, чего это я? Хитровка.

« … – но всё же. И кровища в лицо! Между ступором и кровищей – доли секунды, а показалось, будто минуты прошли, и вся жизнь потухающая в глазах навечно отпечаталась.

Моргнул, и палки, над толпой взметнувшиеся, и беснование. Как отбился, даже и не знаю…»

И снова – черновик несомненный, но уже вторичный – сглаженный, а не эти прыгающие буквы человека, не успевшего отойти от пережитого ужаса.

Гиляровский мельком проглядел листки, но этого – первого – черновика уже не было. Только один обрывок. Сглаженный... Чуть-чуть ещё, и фельетон почти. Если не знать… Снова закололо сердце.

« – Я так энергично включился в эту интересную игру, что занял роль ведущего игрока, хотя по изначальному замыслу моих милых хозяев, уготована мне была участь скорее спортивного снаряда, то бишь груши. Ну да вы знаете, что человек я азартный, и очень спортивный, но привык к иным порядкам. А они не знали.

Расстроенные нарушением правил, гостеприимные обитатели сих благодатных мест сопроводили меня к почтенному судье, после чего с почётным конвоем – в местную тюрьму.

Экскурсия сия оказалась крайне увлекательной, но весьма краткой. Соседи мои, настоящие ̶б̶о̶е̶в̶ы̶е̶ ̶п̶и̶д̶о̶р̶а̶с̶ы̶ французы в самом высоком смысле, оказались крайне расстроены тем фактом, что их не пригласили участвовать ни в национальных арабских играх, ни в экскурсии по тюрьме, и пришли живо выразить своё неудовольствие.

Выразил его и ̶г̶л̶а̶в̶н̶ы̶й̶ ̶б̶е̶л̶ы̶й̶ ̶с̶а̶г̶и̶б̶ английский консул, притом весьма энергически, хотя и кратко. В ярчайшей речи его, достойной Цицерона, я почерпнул немало новых для себя слов и выражений, достойных пера Шекспира.»

Дальше – стихи, с прыгающими вкривь и вкось буквами. Тот случай, когда выплёскивается пережитое, а не навеянная музой высокая поэзия.

Поэзия с музой потом. Может быть.

« – Плаванье на датском лесовозе[i]

Поверяю я карандашу.

Я живой. Я не скончался в бозе.

В рифме ли... в верлибре... может, в прозе -

Дядюшка Гиляй, всё опишу.

Я попами злобными облаян,

Мне бродить по миру с этих пор

От Москвы – до самых до окраин,

С северных морей – до южных гор.

Ведь скитаюсь, трезв и неприкаян,

Сам не знаю, русский иль еврей -

От Москвы – до самых до окраин,

С южных гор – до северных морей.

Мне араб – воришка, но неловкий -

Влез в карман в трущобе Порт-Саид,

Против тех, кто вырос на Хитровке,

Слаб он в рукопашной подготовке.

Встреть его, подземный бог Аид.

В царствах Иудея и Израиль

Вечно длится самый первый век,

Я другой такой страны не знаю,

Где так пылью дышит человек.

Здесь в апреле от жары сгорают,

Праздник – если ветерок подул,

Для гурманов тут – подобье рая,

Острый стол. Но часто – жидкий стул.

Я – хотя ни разу не язычник -

Тут освою уйму языков,

Но к Москве я более привычен,

Как пройдёт опасность – был таков.

Ну а в общем, жизнь идёт неплохо

Я доволен ею, грех тужить.

До очередных её подвохов

Я намерен так же точно жить.»

– Отправил ребёнка подальше от проблем называется, – выдохнул Гиляровский, обессилено откинувшись в кресле, -Ситуация…

[i]Стихи marinepark.

- Херр Панкратов, - тщательно выговаривая мою фамилию, подошёл ассистент-фельдкорнет[i], весьма не светски поманив за собой. Пара десятков шагов… жду, пока президент, беседующий с каким-то немцем, явно из офицеров по виду, соизволит обратить на меня своё высокое внимание. 

Минута, вторая… пятая… и полное впечатление, што нарошно томит. Вытащив блокнот начинаю делать наброски. Папаша Крюгер очень живописен: мясистое лицо с носом картофелиной, мешки под глазами, окладистая борода на шее при выбритом лице. Подобный типаж очень хорошо смотрится у старых голландских мастеров, и… на карикатурах. 

Тишина… но я невозмутимо черкаю в блокноте, внутренне сцепив зубы. А вот задело!

Закрываю наконец, и улыбаюсь, бестрепетно встречая взгляды свитских и самого президента. Ни оправдываюсь, и только киваю этак поощрительно – ну?

- Георгий Панкратов, русский репортёр, - суховато говорит кто-то из свитских на африкаанс. 

- Несмотря на юный возраст, успел завоевать признание в репортёрской среде прекрасными, и очень яркими Палестинскими очерками и статьями, - улыбчивый немецкий представитель с офицерской выправкой смягчает ситуацию.

- Палестина, хм… в такие-то годы? Характер! – один из деревенских спутников президента с неуклюжей дипломатичностью вытягивает ситуацию.

- Настоящий бур, - кивает городской африканер, - только немного невоспитанный.

Смешки, и ситуация поворачивается так, будто это я… а, чорт! Всех скопом не переиграть, да оно и не надо – показал зубы… хм, молочные, и хватит. 

Улыбаюсь светски, с лёгкой прохладцей, и дядюшка Поль раздвигает в улыбке губы, но глаза – с прохладцей, без тени приязни. Взаимно. 

Грызя вечное перо, задумываюсь над статьёй. Писать, как требует публика, чрезвычайно не хочется, но…

… кидаю полный отвращения взгляд на телеграмму от Посникова.

« - Московская наша публика решительно настроена в пользу буров, воспринимая чужую войну своей, едва ли не народной…»

Остальные телеграммы – как под копирки. Статьи в русских, европейских, немецких газетах… Благородные буры, подлые англичане…

Единственные различия в подаче материала. Репортёры, тяготеющие к описательству, с чувством кропают многостраничные опусы  о патриархальной, библейской простоте нравов, их глубокой религиозности. Иные, мнящие себя военными экспертами или политиками, принимаются рассуждать о стратегии и тактике, обличать британскую политику и трусливое невмешательство своих правительств. 

А я – не хочу. Нельзя сказать, што вовсе не сочувствую бурам, но…

- Война была равна, сражались два говна, - бормочу вслух и оглядываюсь – не слышал ли кто?

Мишка, ети его, по какой-то непонятной мне причине очень серьёзно воспринял чужой для нас конфликт. Притом, што вовсе уж неожиданно, сторону самых упёртых…

« - Упоротых»

… кальвинистких радикалов, считающих эту войну не иначе как войной с Антихристом. Всколыхнулось у брата староверческое, вбитое на подкорку в глубоком детстве. Я было высказался… и получил полный обиды взгляд, два дня не разговаривали. Так вот бывает. Я бы ещё понял, если бы он просто поддался военному угару вообще, но идти против религиозных чувств не хватает ни решимости, ни што главное – знаний. 

Посещает теперь собрания, проповеди, исступлённо учит язык, и ищет старательно общее у африканеров и староверов. Находит, как не найти… особенно если искать некритично, отбрасывая несообразности. Его привечают, выделяют из других иностранцев. Не все, далеко не все... но и этих достаточно, штобы я чувствовал себя препаршиво. 

Вот чую, со дня на день вступит Мишка в одну из бурских или волонтёрских коммандо, и поедет на войну, которая стала для него – священной. 

[i] Младшее (на тот момент) офицерское звание в арии буров. 

"Россия, которую мы..." книга первая "Детство" https://author.today/reader/44387/347203