Ляпы и анахронизмы (18+)

Гудел, как улей княжий двор. Столы ломились от яств, своих да заморских. Лились рекой меды ставленные, вишневые да малинные, вина хлебные да иноземные, рейнские да фряжские. Даже водки из закромов Аптекарского приказу, фиговые да можжевеловые, были выставлены на отдельном столике. Гости пели, пили, вспоминали дела давние и били друг другу морды. Хозяин сидел под навесом в большом аглицком кресле, и словно живая вставала перед ним ушедшая молодость, времена оные и тогдашние мужицкие гульбища с купцами, стрельцами и прочим посадским и служилым людом. И чтобы выбить из сердца грусть-тоску, он опрокидывал чарку, ревел зверем и бросался в очередное побоище, где старый князь Елецкий кулаками доказывал боярину Бутурлину, кто был кто под Клушиным. Пьяные бояре от пьяных мужиков ничем не отличались.

В который раз князь Дмитрий Михалыч благодарил про себя княгиню свою, мудрую женщину. Почувствовала Прасковьюшка, что мужу требуется отдохновение и отъехала с детьми в поместье Вершиловское на все лето. Знает, что не расслабится он при домашних. Выгонит всех гостей через день. И дальше пойдет сидеть в приказных палатах, читать письма губных старост, да отчеты дьяков с мест. А потом глядишь и в леса сорвется, чтобы собственноручно душегубов ловить, как это уже было весной с ватагой Ефимки Мелкого. В отличие от предшественников, князь Дмитрий, как глава Разбойного приказа, принимал в делах самое прямое участие.

Нет уж. Пусть отдохнет. Зальется до свинячьего состояния. Морды князьям да боярам пощупает. В канаве поваляется. Дворовых девок без оглядки потопчет. Так, наверное, думала княгиня, отъезжая.

Князь, однако, как свинья не заливался и в канаве не валялся. Морды щупал, это было. Девок… С девками было по-разному.

На седьмые сутки гости стали отваливаться. Кто своим ходом. А кого и челядь без чувств выносила. Княжий двор постепенно затихал. Скоморохи разбредались по соседям. Медведь ревел белугой и бегал от дюжих медвежатников, не желая уходить. На десятые сутки из званых гостей оставались только двое самых молодых и выносливых. Два Ивана. Иван сын князя Пронского и Иван сын князя Лыкова. Оба схожие как близнецы. Оба соломенноволосые и хитроглазые. Оба до приключений, до драк и до баб охочие.

От обоих дворовых девок приходилось прятать.

Не то чтобы князю Дмитрию было этого добра жалко. Но с обоими князьями уже была договоренность о свадьбе. И начинать семейную жизнь с порчи принадлежащих тестю девок было как-то неправильно. Не говоря уж про то, как будут смотреть на женихов обе младшие дочери.

Но два Ивана об этих планах ничего не знали и не оставляли попыток забраться кому-нибудь под юбку.

Вот и сейчас, стоило Дмитрию Михалычу проснуться, выдуть бадейку рассола, окунуть голову в бочку с прохладной водой и спуститься с дозорной башни, где он ночевал последнее время, как рядом тут же нарисовался Иван сын Пронский, усиленно делающий вид, что оказался здесь случайно.

- Хорошо у тебя, князь. Привольно. Одно плохо. Баб нет.

- Зачем тебе бабы, Ивашка? От них одно огорченье.

- Лукавишь, ой лукавишь, княже. По всей Москве слухи ходят, что твоя девичья дворня вся как на подбор пригожая, статная да умелая. Вот нам с Лыковым и хочется проверить, что она умеет. Неужто откажешь?

Из молодых, да наглых. Вот послал бог зятька будущего.

- Давай я притворюсь, что ничего не слышал.

- А…

- А будешь настаивать, в репу дам.

- Ты где-то их прячешь.

- Зачем мне их прятать? Они на женской половине.

- Не… - начинает было Ивашка, но осекается.

Это хорошо. Значит мозги есть. Не проболтался, что они с другим Ивашкой третью ночь пробираются в терем княгини, но не находят там никого кроме старух.

Князь отодвигает его с дороги и ковыляет дальше. Как всегда, по утрам дает о себе знать старая рана от разбойной пули.

Князь прячет дворовых молодух у себя в опочивальне и ближней горнице. Под охраной верной дюжины преданных лично ему воинов, что служат безотказно еще со времен кремлевской осады.

По узкой лестнице он взбирается наверх. Покои встречают его яркими разноцветными бликами от десятка забранных витражами окон.

Страж ночи, черноглазый, горбоносый Назар отходит в сторону от двери в опочивальню.

- Все спокойно, князь, - отвечает на немой вопрос. 

Князь кивает, отпирает широкую дверь, расписанную цветами да оленями. 

В опочивальне царит мрак. Одинокий солнечный луч из щели в ставнях вспарывает темноту словно нож и выхватывает лениво плавающие пылинки.

Князь проходит вдоль окон, сдвигая ставни, впуская свет.

- Встаем, девоньки! Пора на бабью половину! Дела делать, работу работать.

Девоньки поднимают с наваленных по всем углам подушек головенки, продирают спросонья глазки, хлопают пушистыми ресничками.

Некоторые из них в исподнем с распущенными волосами. Эти опробованные, им стесняться барина нечего. Другие запакованы в несколько юбок и плотный сарафан, и на голове что-то наверчено, намастрячено, что-то сложное, так что диву даешься, как они спали в таком виде. 

Ни одна не забралась на широкое княжье ложе. Все жались по углам на коврах да подушках. Хорошо их княгиня вымуштровала.

Правду молвят слухи. Вся девичья дворня князя как на подбор. Статная, высокая, красивая. Князь с младых ногтей любит окружать себя красивыми бабами. Княгиня поначалу пыталась с этим бороться, но по мудрости своей быстро поняла всю тщету недовольства и с тех пор действовала умнее. Сама отбирала для мужа девок. Отсеивала умных да хитрых, злых да странных, отправляла по дальним деревням замуж. Оставляла только глупых, добрых да послушных. И князю хорошо, и ей спокойно. Целые заковыристые проверки выдумывала. То работой загрузит, так что девке и поспать некогда. И смотрит, не ропщет ли та. Покорна ли. А то подбросит на тропинку щеночка с перебитой лапкой. Что девка сделает? Хмыкнет и мимо пройдет? Или слезу пустит, пожалеет бедняжку и с собой заберет, чтобы выходить? Одна уверенная в себе красавица мимо не прошла, а пнула со всей дури, так что щеночек шмякнулся о забор и тут же издох. Тем же утром красавицу отправили в такие далекие гребеня, за мордовские болота, что туда только зимой, да и то не каждый год можно было добраться.

Вот с умом было сложнее. Умные про ум были наслышаны и ум скрывали. Таких княгиня подкупала. Предлагала выбор – или немалая сумма деньгами. Или оставляет при князе, но при малейшем подозрении приказывает бить батогами и ссылает, но не в деревни, а к мужицким ватагам, общей женой. Умные всегда выбирали деньги. 

Князь слабо улыбается, глядя, как пробегают мимо него одна за другой дворовые девки. Глазками стреляют, в пояс кланяются. Часто вздымаются высокие груди. Играют под юбками пышные бедра. Девки выскакивают из опочивальни, ойкают, завидев Назара. И стремглав уносятся в сторону крытого перехода, шлепая босыми ножками.

Аксинья бежит последней.

Князь ловит ее за руку.

- Подожди... Ксения.

Аксинья замирает. Знает, зачем барин зовет ее царским именем.

Князь закрывает дверь.

Аксинья стоит у княжьего ложа, опустив голову и потупив взор.

Князь не спеша подходит, распускает завязки подаренной им длинной веницейской рубахи. Шелк белой водой струится вниз и падает к ногам. 

Господи, как же она похожа…

То же лилейно белое тело. Тот же тонкий стан, хрупкие плечи и тяжелый низ с округлыми бедрами и объемистым крепким задом. Те же черные как ночь густые длинные волосы. Черные блестящие глаза, яркие, пухлые губы и аккуратный носик. Вот только взгляд…

Аксинья переступает с ноги на ногу.

- Как барин желает? По-животному, али по-церковному?

Наваждение сметает словно дым.

Не она. И во взгляде, и в словах одна покорность и желание угодить. От нее лишь оболочка. Воспоминание.

Князь будто проваливается на двадцать лет в былое.

Полутьма. Одинокая свеча делает ее только гуще. Они только что сбежали от стрельцов царской охраны и забрались в какую-то тесную клеть с наваленным почивальным тряпьем. Им весело. Она взахлеб рассказывает о своих проделках. Он слушает, но не слышит. Просто смеется вместе с ней и поддакивает, когда чувствует, что это надо по смыслу. Она так близко, что ее свежий запах дурманит голову. В какой-то момент она дергает застежку, и легкий сарафан слетает вниз. Ее белоснежное нагое тело разгоняет тьму будто светильник. Из ступора его выводит звонкий голосок: «Ну что, стольник, встрял, как конь вкопанный? Али я тебе не по нраву?» И заливисто смеется. Он вдавливает ее тело в стену и зажимает ладонью рот, чтобы кто не услышал. И чувствует, как кусают его ладонь ее зубки.  

Дальнейшее смешалось в памяти. Было, не было? Сон или явь? Жадные губы. Жадные руки. Не отпускающее влажное тепло внизу. Ее хриплые стоны и его шепот в такт шлепкам и скрипу деревянного настила. «Ксения… Ксения… Ксения…»

Дальше был отъезд в войска к Мстиславскому и лютое поражение от Самозванца. А еще через полгода Самозванец царем вступил в Москву и прилюдно обесчестил царевну Ксению, порушив ее невинность. Так считалось. То что царевна не была девственницей, кроме Самозванца и князя Дмитрия знал еще кто-то. И вряд ли этот кто-то был один. Там в тесной клети Ксения была уже опытной женщиной.

Один раз князю довелось еть годуновскую дочку и всех последующих он сравнивал с нею. Знала бы это Прасковья, мало бы князю точно не показалось. А если б супружница проведала об Аксиньи и о том, как та на несчастную царевну похожа…

Телом и образом, да. Но не задором и огнем в глазах. Не умом, острым как и ее язык.

- Так как, барин? По-животному али…

- По-животному.

Так сходства больше. Пустоты за глазами не видать.

Аксинья послушно забралась на ложе, утопая коленками в перинах, уткнулась носом в подушки, выпятила вверх зад и развела шире бедра.

- Ох, Ксения, душа моя, - прошептал князь. – Краса ненаглядная. Царевна.

Он развязал портки и подтянул Аксинью к себе, приноравливаясь.

Шум, гам за дверью, стук, голоса повышенные.

- Куда прешь, мелочь! – рычит Назар. - Князь занят! 

- Отвянь, стража, - кидает в ответ ломкий мальчишеский голосок. – Там у ворот…

Скрипит дверь. В щель просовывается вихрастая голова отрока Пархома.

- Барин! Барин! Вставай, барин! У ворот…

Пархом видит уже вставшего во всех смыслах барина, голую девку перед ним, и осекается.

- А еще бабы сказали, что Аксинька у тебя осталась. Так ты ее отпусти. Зачем она тебе? Все равно руками ничего делать не умеет.

Пархом вглядывается в стоящую на коленях девку.

- Аксинька, ты? Тебя мамка ищет. Хочет выдрать как сидорову козу за то, что вчера бадью с квашней опрокинула.  

Аксинья со стыда зарывает лицо в подушки глубже.

Князь усмехается в усы.

- Передай мамке, что вашу Аксиньку я сам выдеру. Видишь? Уже деру.

Пархом шагает ближе.

- Извини, барин, но мамка не так делает. Берет хворостину или крапиву. И хлещет от всей души до кровавых волдырей. А то, что ты Аксиньке в лоно уд засунул, так это по-другому называется.

- А, уже образованный! А ну, брызни отсюда. 

Пархом сигает к выходу.

- Стоять! – вдруг передумал князь. – Подь сюда.

Пархом с опаской вернулся.

Князь тихо говорит Аксинье: «Стой тако ж. Не шевелись.» Спрыгивает с перин и оправляется.

- Ученый, говоришь. Стало быть, ходишь к отцу Лонгину в церковь Николы Мокрого, куда я тебя с год назад отправил?

- А то как же!

- И как далеко продвинулся?

- Далеко, - важно протянул отрок. – Церковную науку, почитай, уже изучили. Грецкую тож. Отцов церкви. Сейчас латынь начинаем.

- Ишь ты, говна пирога. Латынь. А скажи-ка мне, ученый друг, - князь делает шаг в сторону и описывает рукой широко вкруг аксиньиной пухлой задницы. – Что это?

Отрок во все глаза, открыв рот, уставился на белые полушария.

- Это? Гузно.

- А теперь развернуто и с переводом.

- Это гузно моей сестрицы Аксиньки, которую ты, княже, переть изволишь.

- Задрал ты своим гузном. Как оно по-грецки будет?

- По-грецки… А! вспомнил! Афедрон!

Князь поперхнулся.

- Афедрон? Почему афедрон? Кто сказал?

- Отец Лонгин сказал. Гузно, срака, жопа по-грецки будет – афедрон!

Князь горестно покачал головой.

- Вот старик сущеглупый! Сам грецкого не знает. И отроков тому ж учит.

- А что? Слово грецкое, красивое.

- Слово грецкое, только переводится по-другому. Какой-то писака сто лет назад перевел неправильно. А попы с тех пор и повторяют. Афедрон – отхожее место. Та выгребная яма, куда ты со своим гузном срать ходишь. А жопа по-грецки будет …. . Или по-новому – кулос.

- Первый раз слышу.   

- Конечно, первый. В книжках учебных ты жопу не встретишь. Потому на вопрос «Как по-грецки будет жопа?», правильный ответ «Никак. Ибо в писаниях и преданиях такого слова нету». 

Князь вернулся к ожидающей его выпяченной вверх аксиньиной заднице.

Аксинья утробно охнула от неожиданности.

Пархом смотрел на князя с сеструхой, вылупив глаза и открыв рот. 

- Чего встрял? – пыхтящий князь приостановился. – Мал еще. Брысь отсюда!

Отрок бросился к выходу.

- Стоять! – выдохнул князь, набирая скорость. - Ты чего приходил-то?

- А! – Пархом хлопнул себя по лбу. – Так это… Ляхи у ворот!

Князь Дмитрий Михалыч Пожарский замер и медленно повернул голову.