Мимолетность счастливых моментов...

Последний ли подарок лета уходящего — эта благостная августовская ночь? Не начнутся ли завтра дожди, не приползет ли с моря большой циклон и не провисит ли здесь до первых дней сентября, отучив нас от тепла и яблочной сытости? Стрекочущие кузнечики и молочные реки туманов — не канут ли они в скором ненастье, как кануло все, чем любовались древние?

А наши шаги, теперь такие привольные и почти неслышные, как будто по райскому ковру... Ведь уже завтра они могут быть полны влаги, грязи и острых камней.

Благоговейная тишина сойдет как сон; тяжелое дыхание, крепкая ругань, пот, проглоченные слезы и отчаяние нагонят нас, как нагнали всех, кто шел перед нами.

Кому по силам понять в этой мимолетности счастливых моментов — суть человеческого жребия? Кому дано об этом задуматься? Кому из нас суждено дожить до седин и сказать: я видел многие сотни августовских ночей, но ночь на семнадцатое августа триста двадцать первого года была поистине прекрасной.

От питомника мы долго пробирались вдоль берега, потом — через университетские сады, где набрали полные карманы спелых и ароматных яблок на закуску, и уже тихо похрустывая яблочной плотью, со всеми предосторожностями перебрались через Клячку по Банному мосту — за теплицы. И поскорее снова забрали к озеру, подальше от деревни преподов, откуда слышался ленивый лай Бублика — любимого пса завхоза, и где мы по-настоящему оказывались уязвимыми перед любым случайным взглядом чановских холуев.

Эмиль и Эрик несли обернутую в чехол «арфу». Они шли в ногу, а тяжелая конструкция покачивалась между ними на двух, продетых через плечи, толстых ремнях.

Немногие знали о том, что содержимое самодельного футляра могло подвести близнецов под отчисление, трибунал и даже Арочку.

Несведущие удивленно переглядывались — это как же надо любить музыку, чтобы брать с собой на загородную прогулку арфу. Лютни хватило бы куда с добром!

Новые приятели Эрика, двое-одинаковых-с-лица лобастых роанца, почтительно несли бочонок со свежим грогом. Несли по очереди, в довольно неудобной наплечной петле. Через каждые десять-двенадцать шагов они менялись: один передавал бочонок другому с подобием шутовского поклона, и тот отвечал на поклон, выгибая ладони, сгибаясь в талии, и приподнимая одну из ног в подобие экзотического танца южных островов, и только потом принимал ношу. Еще через десять-двадцать шагов церемония повторялась в обратном порядке. Так они развлекались и развлекали девиц, пока Тигиль раздраженно их не одернул.

Остальные шли почти что налегке, с одними только заплечными мешками, в коих у каждого лежали личные вещи — чаша, теплый плащ, припасенная с обеда снедь.

Свою лютню Эрик доверил Риру. Тот нес инструмент так, как привык носить свой, не повесив на лямку, а небрежно возложив на плечо. Другой рукой он с такой же горделивой грацией профессионального конюха вел немного отрешенную Ванду.

Дина Маневич шла с Тигилем под руку, явно подражая Дрошу и Ами. Но, если Дрош и Ами давно подстроились друг под друга, и смотрелись как двуединое существо, то одиночка Тигиль Талески, привыкший гулять по ночным тропам вольным шагом, потел и с трудом не сбивался с ноги.

Подружки Тиана и Мэррит в глухих плащах с капюшонами были похожи на крестных фей из сказки про девочку-замарашку. Такие же разные — тоненькая и пухленькая, такие же смешливые и без конца болтающие о чем-то вполголоса.

Следом за Тианой и Мэррит шли серьезные Пауль и Алиша, глазастый Герт и его очень юная светловолосая Нора, влюбленный Левон и его неприступная Дамина. И, кто бы мог подумать — сама Лора Шафран, ангел и конвоир Эрика Травинского.

Были и другие, те, кого позабыли позвать, но кто не позабыл прийти.

Позади процессии, с ироничной полуулыбкой шагал Комарович. Он нес на плечах два продолговатых кувшинчика с самогоном, а его темно-синяя шляпа-цилиндр скрывала туго набитый мешочек морриганского табаку. Василь Комарович знал толк в посиделках.

Через неприметный лаз в северной стене, кем-то из нас все же заранее примеченный, мы выбрались в дикий густой ельник, будто нарочно предоставленный самому себе на многие годы, чтобы такие, как мы, как можно реже вылезали наружу.

По ельнику продвигались почти наощупь.

Щелкали сухие ветки, шуршала одежда, слышалось взволнованное дыхание, чавканье и сдавленные смешки.

Лес сначала заполз на холм, а потом нырнул в большой овраг, где поредел и незаметно для нас и сам для себя перешел в душистую коноплю в человеческий рост. Вскоре трава целиком вытеснила ель и заполнила собой почти все пространство, превратившись в конопляное море.

Это море вывело нас к подножью другого, высокого холма, на вершине которого чернела каменная громада разрушенного замка.

Старый замок нас ждал. Любопытные студенты с удовольствием совершали сюда паломничества и раньше, во время свободы, когда можно было с легкостью пройти через северные ворота, облазать развалины вдоль и поперек, а потом со всеми гражданскими правами вернуться через ворота домой грязными и довольными.

Теперь мы явились тайно, подобрались к южному склону холма и стали взбираться по крутой тропе спрятанной между камнями.

Процессия рассыпалась, все быстро выбились из сил. Пауль хватался за бок, упирался ладонями в колени и шипел, что ему нужна передышка, Дрош останавливался у каждого свободного камня, делая вид, что обозревает окрестности сверху, да и навьюченные пары близнецов обливались потом.

Эрик ругался, Эмиль ворчал, братья-роанцы перестали паясничать и перешли на экономный расход сил.

Девочки отстали.

Восхождение потребовало один общий привал, чтобы дождаться всех потерявшихся. И последний рывок перед вершиной уже проходил в полной тишине.

Зато, когда мы наконец-то вползли в полуразваленный бастион замка, Эрик сгрузил на землю «арфу», едва слышно прошептал: «Какое счастье», все облегченно побросали вещи, выдохнули и взором победителей оглядели с холма крыши и башни Туона, окрестные хутора, редкие тусклые огоньки дорожных фонарей, исчезающие в безбрежье юга.

— Часам к трем похолодает, и вся эта красота укроется нежным туманом... — любуясь на вид, сказала Эмилю Итта.

— Главное, чтобы не дождь. — Эмиль протянул девушке флягу.

— Дождя не будет... — Итта приняла протянутую воду с благодарностью.

Жажда мучила всех. В поисках водички все сбрелись к разбитой чаши замкового фонтана, извлекая из заплечных мешков мехи и фляги. Сюда, в эти обломки, по-прежнему затекал откуда-то из недр холма ручей холодной вкусной воды. Прекрасный мраморный фонтан, у которого когда-то гуляли дамы теперь потрескался, почернел и порос мхом.

Холодная вода вернула нас к жизни, завязался разговор, братья-роанцы снова принялись кадрить смешливых подружек. Дрош заспорил с Левоном о том кто и когда подверг замок таким разрушениям...

— Не орите так! — громким шепотом велел расшумевшимся друзьям Тигиль. — Звуки отсюда летят что птицы. Какой-нибудь изнывающий от бессонницы стражник, и Чанову опять понадобятся наши задницы.

— Мы здесь и не останемся, — подтвердил Эрик, продевая шею в кожаный ремень арфы. — Спустимся к озеру. Там отличное место! Вы не пожалеете!

И мы снова подхватили вещи и двинулись вслед за Травинскими, огибая замок с востока.

Изрезанный временем камень и сорванная ветром крыша выросла у левого плеча до самого неба, и вот уже кто-то поежился, кто-то вздохнул, кто-то сказал: «Мда... такое вот...».

Замок точно бы говорил с нами. Скрипел деревянными балками, скрежетал камнями, дышал сырым тяжелым духом:

«Вот, вы, человечки, бросили свои постели ради шалости побега, жажды тайной мести капитану Чанову и желания повеселиться. Фух, фух... Разумный выбор, разумный... Играйте на арфе, на лютне, пойте и танцуйте, любите, страдаете. Спешите жить. Время вас ждать не станет...

Взгляните на меня.

Если уж у камня есть свой срок, то что уж говорить про вас, хрупкие человечки? Ваша жизнь ничем не значительнее жизни полевой мыши, что юркнула у вас под ногами, ничем не призрачнее одинокого облака, летящего над верхушками елей. Вы лишь падающая с неба звезда. Вон их сколько чиркает над вашими головами. А вы смотрите и загадываете желания. Сколько вас таких уже было, и сколько еще будет...

Спешите!»

И мы спешили — обогнули замок, вышли на заросшую травой парковою площадку и оглянулись на Графский Зуб, чтобы попрощаться. Свет выбравшейся на небосвод луны слегка подсвечивал темную каменную громаду сбоку.

— Разваливается совсем, Зубик... — сказала Дамина.

— А там что? — подала голос скромная подружка Герта, которая впервые попала за пределы северной стены университета.

— Кладбище, — неохотно сообщил Герт.

Многие девочки поежились.

Огромное, заброшенное кладбище, многие десятилетия съедаемое деревьями располагалось на севере. Где это кладбище кончалось, и кто на нем отдыхал? Вряд ли было разумно интересоваться подобными вещами. Но беспокоить покойников мы и не собирались.

Набитая кем-то тропа выводила через пушистый лесок на восток. Этой дорогой мы вышли на вершину откоса, переходящего в ослепительно белую скалу.

— Вот! — Эрик остановился, и они с Эмилем опустили арфу на землю. — Зацените!

Все встали, потрясенные тем, что увидели.

Звездное небо переливалось над головами точно купол огромного храма размером с мир. Силуэт елового леса справа, пять одинаковых холмов слева, и бархатная гладь Черного озера сразу под белой скалой.

— С ума сойти... — прошептала Дина Маневич. — Что это за место?

— Костанджи, — сказал один из наших умников, не то Эмиль, не то Дрош.

— Что «Костанджи»? — переспросил Тигиль.

— Так называлось Черное озеро раньше... когда Графский Зуб был целым замком. Лет пятьдесят назад...

«Костанджи...»

«Костанджи...»

Повторили многие.

— Что это за дурацкое слово? — отозвался кто-то.

— Что это за странная скала? — перебил другой.

Светлая, неестественно гладкая скала просто-таки сияла. Нет, не камень это был, не камень. Или же камень, но... такой камень, что прошел райские кузницы, стал гладким, но попав сюда к нам, слегка оцарапался, чуть-чуть потемнел, засыпался сухой травой, каменьем, пылью и грязью. Но если бы подмести нормально эту скалу и отполировать хотя бы мелом... Впрочем, и сейчас скала, отражая свет звезд, освещала весь этот шикарный пейзаж изнутри, давая хорошую видимость в уже кромешную августовскую ночь. В подробностях видно было все, а чернеющая к востоку озерная вода и подсвеченный луной Графский Зуб давали совершенно роскошный световой антифон, в котором густой ельник мрачно сливался в единый забор с высокими пиками на вершинах.

— Красиво... — слегка растерянно произнесла стоящая рядом с Эриком Лора Шафран.

— Я говорил, тебе понравится! — Эрик утер лоб рукавом. — А ты что скажешь, Эм?

— Впечатляет до мурашек, если честно.

— Вселенная перед нами, ага! — ответил Эрик брату, скользнул взглядом по зачарованному лицу Итты, улыбнулся Лоре и громко продекламировал:

Живите — во имя Жизни!!!

Ничто не сравнится с нею,

Все — только ее частицы:

Искусства, Люди, Миры ...

Стоящий позади Эрика Василь Комарович откашлялся и дальше они читали вдвоем:

Жизнь кочует по свету,

Меняя планеты, Пространства,

Ведь ищет она — Оазис,

Где сможет вовсю расцвести!

Третьим вступил Дрош, ворчливо и несколько саркастично:

Проходят годами Эпохи,

А места для Жизни всё нету.

Но те лишь станут Счастливы,

Что будут способствовать ей:

Научатся Жить ради Жизни!

Вставать ради Жизни и падать!

Любить, умирать ради Жизни

И ради неё... УБИВАТЬ..! *

Последнее слово глухим эхом понеслось вниз по склону Белой скалы и утонуло в озере под дружные хлопки всех присутствующих...

Эпизод из романа...