Побег

Я преодолел половину пути, когда ближайший туземец вдруг резко дернулся, застонал и сел, прикрыв лицо руками.

Я замер, как и собственное сердце. Через секунду оно ухнуло в груди. Я слышал, как накатывают волны на берег, и как шелестят листья во тьме. Рука, вцепившаяся в нож, затряслась. Новая капля пота повисла на кончике носа.

Туземец опять застонал. Я испугался, как бы его стенания не разбудили остальных. Но товарищи индейца продолжали видеть сны. Этот же ложиться не торопился, все сидел и тер лицо. Я видел, как в полутьме ветер шевелит разноцветными перьями у него над головой.

Прошла томительная минута, которая, казалось, никогда не закончится. Но вот индеец вновь рухнул на песок, так и не открыв глаз. Еще через минуту он снова тихо постанывал, но уже во сне.

Я беззвучно выдохнул.

«Кошмары. От кукурузы, слишком много жрут ее».

Поспешил. Если кто-то еще по какой-либо причине проснется, может уже не повезти. Очередная пара минут, тянувшихся, словно резина, и вот я, наконец, добрался-таки до Рау, сразу почувствовав вспотевшей спиной свежий ночной бриз.

«Как бы снова ангину не схватить… говно, все везде сраное говно… верните мне мой 2024-й…».

Не медля ни секунды, взрезал путы на руках приятеля.

— Валим отсюда, — прошептал ему на ухо я.

 — Нет.

Он развернулся ко мне всем телом.

Я тупо уставился на него:

— В смысле, нет? Валим, говорю!

— Нельзя.

— Чего нельзя?

— Ночью уходить нельзя.

Я с трудом сдержался, чтобы не завизжать на весь пляж:

— Ты вконец ахренел, петух крашеный?! — засвистел ему прямо в морду.

— Не сквернословь, майнг Максим, — даже в нашем положении Рау оставался хмур и непрошибаем, как скала.

Я опасливо оглядел спящих. Каким-то чудом, никто пока не проснулся. Сердце трепетало в груди, а ветер хлопал синим паки.

— Почему ночью нельзя? — процедил сквозь зубы.

— Время сажать чим. Чак оскорбится иначе.

— Чак?

— Бог воды и дождя.

Я прикрыл лицо руками и сдержал стон, рвущийся наружу.

«Каков болван, а!».

«Кровь на камнях», черновик