Ползи, родная, ползи

Каждая деревня имеет свои пригорки и ручейки. Вот и коты: если среди ночи встанешь и пойдёшь куда, Красавец Гусенька вальяжно дрыхнет, не ведя ухом — а вот Котя (которая Ланая Мильва и проч, и проч) сейчас соскочит и побежит кумпанию составлять. Со сна её мордочка становится рыжее, и как это выходит, ума не приложу. Самоотверженно высиживает рядом. С закрытыми глазами, периодически заваливаясь набок и встрепыхиваясь. В сонных глазках проглядывает алчный интерес: ну а вдруг дадут чего-нибудь? У кошки пожрать — духовная жизнь.

Так и сидим: я с книжкой, она напротив, у притолоки, чтоб совсем не упасть. На посту. Книжки для ночного чтения в сортире меняются, вот сейчас это "Пётр Первый" Алексея Толстого. Читаешь: война, беды от войны, горе человеческое — что тогда, что сейчас. Однако "Смотрите ж: всё стоит она!" (с)

Молодец Толстой, хороший роман написал! Жемчуга и бриллианты. Подай, господи, и нам. Чтоб не как-нибудь, а бессмертие. Хорошо религиозным фанатикам: прополз на коленях километров пятьсот до святыньки, лбом побился — и в рай! Или там под колесницу Джаггернаута прыгнул. Если огонь фанатизма имеется, то это ясно, как простая гамма. У меня с фанатизмом всё хорошо, но мой Грааль сияет из невозможных далей. Ползи, родная, ползи.

И это ведь я писатель (борзо показывает факи скромнягам, величающим себя "литераторами" и простодушным, у которых писатель  тот, кому платят больше). Как живётся артисту или там танцовщику, которому для самореализации не только клавиатура нужна, я думать боюсь. И понимаю, почему одна балерина другой желает даже не ногу сломать, а смерти. Хорошо, что от себя я ожидаю победы исключительно над собой. Ещё хорошо бы за мои писания платили достаточно, и каждый день был майским, только для того, чтобы писать. Штош, это, может, впереди. Но писать заведомо ради денег — это самой изгнать себя из Царства Небесного. Зачем и жить тогда.

Андрюшка глядел на догоревшую зарю, ее осталось — тусклая полоса у края земли:

— Федя, вот что я тебе скажу один раз... Живет во мне сила, ну такая сила — больше человеческой... Слушаю — ветер свистит по стеблям, и — понимаю, так понимаю все, — грудь разрывает... Гляжу — заря вечерняя, сумрак, и — все понимаю, так бы и разлился по небу с этой зарей, такая во мне печаль и радость...

— У нас в деревне был дурачок, гусиный пастух, — сказал Федька, ковыряя стеблем в рассыпающихся углях, — такое же нес, бывало, понять ничего нельзя... Играл хорошо на тростниковых дудках, всей деревней ходили слушать... Тогда искали людей к покойному к Францу Лефорту в музыканты, — что ж ты думаешь — взяли его...

— Федя, мне под Нарвой рассказывал крепостной человек Бориса Петровича про итальянскую страну... Про живописцев... Как они живут, как они пишут... Я не успокоюсь, рабом последним отдамся такому живописцу — краски тереть... Федя, я умею... Взять доску деревянную, дубовую, протереть маслицем, покрыть грунтом... В черепочках натрешь красок, иные на масле, а иные на яйце... Берешь кисточки... (Голиков говорил совсем тихо, не заглушал посвистывания ветра.) Федя, день просветлел и померк, а у меня на доске день горит вечно... Стоит ли древо, — береза, сосна, — что в нем? А взгляни на мое древо на моей доске, все поймешь, заплачешь...

А. Толстой, "Пётр Первый"

Пусть бы жизнь просветлела и померкла, а текст остался и сиял.

Пы. Сы: а теперь о насущном и пошлом. Читала, не помню у кого, что бывают на свете женщины настолько тактичные, что они тебе отказывают, а ты им за то благодарен. У меня необходимость тактично слиться бывает, но я так не умею, и никаких благодарностей окромя недовольств разного рода за такое не видела. У кого есть, не жабьтесь, поделитесь лайфхаками. Что делать, когда ты с человеком общался душевно потому, что он тебе интересен, как персонаж, был, и вводил ты его в заблуждение, хоть бы и не очень сознательно, а теперь человек думает, что всё у вас всерьёз? Как уйти не побитым? Спасибо большое заранее.

Пы. Пы. Сы: что до хорошего, решила написать главу в фанфике про Локи и поперечитывала, сама себе удивляясь и блея про себя: "Ай да Бараш, ай да овечий сын!" Живой, живой великолепный мерзавец!

Пы. Пы. Пы. Сы: кст, спасибо доброму человеку, тактично поправившему в личке колесницу, кою я обозвала Джаганнатовой, а не Джаггернаутовой. Видно, больше думала о еде, чем о высоком, "Джаганнат"-то — едальня вегетарианская в Москве. Как чичас помню их петрушечные котлеты с кокосовой водой, вот уж извращение так извращение)