К флэшмобу о птицах

К флэшмобу от Елены Станиславовой -- "о птицах".

Есть у меня такое -- и естественнонаучное, и мифологическое, и почти мистическое. Несу, в общем.

Естественнонаучное

Из "Дочери Хранительницы":

В какой-то момент Танькины уши ловят совсем неподалеку памятный ей по летней практике пронзительный крик чибиса: «Чиив! Чиив! Чиив!». Сида радуется старому знакомцу и одновременно огорчается: видать, что-то напугало пичугу, раз она предупреждает сородичей об опасности. Из-за ольховых кустов неожиданно вылетает большая серая цапля – вот кто, должно быть, потревожил черно-белого крикливого франта! Сложив длинную шею вдвое и тяжело взмахивая крыльями, цапля некоторое время молча летит вдоль дороги, потом вновь скрывается за ольшаником. А вот и еще одна встреча: на высохшей, безлистной ольховой ветке пристроилась маленькая серенькая птичка с полосатой, как у барсука, головкой. Заметив бегущую по дороге повозку, птичка не улетает, лишь опасливо смотрит на нее, провожая взглядом. И, разумеется, не поет, лишь изредка тревожно пощелкивает: поздно уже петь, не сезон, а может, это и вовсе самка, которой петь вообще не полагается. Зато какой веселый хор точно таких же и похожих птичек звучал в июне на таких вот болотах, раскиданных по низинам между холмами Глентуи! Тогда водивший вторую группу на экскурсии мэтр Финн Мак-Килху, почтенный седой коннахтский ват, целую неделю учил своих подопечных различать похожие виды птиц: в лесу – разных пеночек и славок, а в болоте – камышевок. Оказалось, самый простой и верный способ не путать одних пеночек и камышевок с другими – выучить их голоса! Танька предается воспоминаниям, возвращаясь мысленно в блаженные времена предрассветных экскурсий с мэтром Финном, когда вся «двоечка» дружно отправлялась слушать утренний птичий хор. На таких экскурсиях бодры и веселы обычно оказывались лишь двое участников: старик-преподаватель – в силу многолетней привычки – и юная Этайн Плант-Монтови – в силу своей сумеречной природы. А все остальные, особенно по первости, только и делали, что зевали да терли себе слипающиеся глаза… Именно в такое предрассветное время и начинали свою громкую скрипучую партию в многоголосом птичьем хоре такие вот камышевки, забавно похожие своей полосатой головкой на маленьких барсучков. «Запомните, ребятишки, – говорил мэтр Финн, улыбаясь в длинную снежно-белую бороду. – Вот это поет осоковая пташка – маленькая, серенькая, с полосатой головой». Говорил – и тут же передразнивал певунью, до того похоже высвистывал ее трель, что, пожалуй, от настоящей и не отличишь: «цири-цири-тере-тере-чю... чип...тр-тр-тр... килили-клилили, чи-ч, чи-ч, чич-чич… пинь-пинь-цицифюи...». И, полюбовавшись на изумленные, особенно поначалу, глаза студентов, принимался объяснять услышанное: «Сначала она, как вы слышали, передразнила ласточку, потом спела свой собственный кусочек, а под конец изобразила песенку большой синицы с желтой грудкой и черной шапочкой. И не путайте, пожалуйста, эту песню с песней пташки тростниковой, у которой голова без полосок: та поет тише, не так торопится, а трещит куда как меньше… Да вот и она, тростниковая – прислушайтесь-ка, правда же просто отличить?». Только вот на самом-то деле давалось это искусство, различать птиц по голосам, далеко не всем. Таньке, правда, было легко – недаром мама сокрушается, что ее дочь свой абсолютный слух не ценит совершенно и не пойми на что растрачивает! И Санни различать птичьи голоса тоже научилась довольно быстро. А вот Олаф, Падди, Медб и особенно Эйрин и Серен – те страдали…

Мифологическое

Из рассказа "Чтобы не выбирать". Здесь у меня сплелись аж две мифологические системы: ирландская и германо-скандинавская.

— И когда славный Кинхейддон ап Кадрод, король Кер-Кери, повел свое войско к зеленому полю, что раскинулось возле холмов Дирхама... — кажется, она и сама уже верит в придуманную за ночь легенду: во всяком случае, язык больше не пытается сопротивляться и покорно позволяет произносить слово за словом. — Я простилась с матушкой, поднялась на крыло и, следуя своему древнему обычаю, устремилась вслед за ним — чтобы вселять веру в победу храбрым и лишать силы трусов...

Черной вороной летела она над камбрийским войском, уходящим навстречу решающей битве с саксами — и вослед ей махала рукой вышедшая из своего крошечного тулмена мать. Уж как уговаривала Пресветлая Дон Неметону остаться на земле, не оборачиваться птицей!.. Не послушалась, лишь поклонилась матушке на прощание — и не ведала, что видятся они в последний раз.

Однако до бранного поля, до того, где полегли потом и сам Кинхейддон, и Кинвайл Старый, король Кер-Глоуи, и Фернвайл, король Кер-Ваддона, и бесчисленное множество простых воинов-бриттов, ей долететь так и не довелось. А послушайся она тогда матушку, пойди она с войском в обличье простой бриттки-ополченки — может, и сложилась бы иначе судьба трех королевств, не растоптали бы их саксы Хвикке и Уэссекса, не утопили бы в огне и крови, и не погибла бы вместе с Кер-Кери и сама пресветлая Дон...

Но, увы, не послушалась она тогда, поступила по-своему — и вышло всё хуже некуда. Знали саксонские жрецы, что если черная ворона сопровождает войско, хоть бриттское, хоть гаэльское, и что если не завелись в том войске трусы, способные испугаться собственной боевой песни, то не победить его нипочем. Знали и то, что воины Кинхейддона трусами уж точно не были. Вот и призвали саксы в помощь самого Вотана, а тот выслал навстречу войску двух своих во́ронов, Хугэ и Мюнэ, тех, что обычно собирали ему новости со всего света...

Она делает паузу, бросает взгляд на барда. На лице того — живейшее любопытство, вовсе не сомнение, которого она так опасалась. А ведь как трудно дался ей этот эпизод! Про верования саксов в найденных книгах не нашлось почти ничего, пришлось приспосабливать то, что знала чужая память о легендах другого, хоть и родственного саксам, народа — скандинавов. Но, видимо, угадала она всё и даже имена Хугина и Мунина, воронов Одина, правильно переделала на саксонский лад... Кашлянув — надо же как-то оправдать запинку! — она облегченно продолжает.

Настигли ее Хугэ и Мюнэ в небе над лесной дорогой на полпути между Кер-Кери и Кер-Ваддоном и закружили над ней, и вызвали на бой — двое одну. И опять допустила она роковую ошибку, уже вторую за этот поход. Ей бы предложить им биться по очереди да выбрать оружием против Хугэ — ум, а против Мюнэ — память: и честно бы вышло, и, кто знает, может быть, сумела бы она, бог весть сколько лет проведшая в библиотеках, одержать двойную победу! Но переоценила она в тот раз свои силы и приняла вызов обоих сразу, а оружием выбрала острый клюв да крепкие когти. И заклевали ее два Вотановых во́рона прямо в небе, и упала она бездыханной на старую римскую дорогу. А во́роны опустились рядом и пожрали плоть ее, а кости и перья втоптали в дорожную грязь. Но королевское войско даже не заметило этой потери, так и пошло дальше, к Дирхаму, — навстречу своей гибели.

И только одна черная пушинка из вороньего оперения осталась кружиться в небе. Не заметили той пушинки Хугэ и Мюнэ, умчались к хозяину своему с радостной вестью: не будет у бриттов победы! И была та весть правдивой: чем теперь Неметона, воплощенная лишь в этой пушинке, могла бы помочь бриттам, если даже лететь отныне она могла лишь туда, куда нес ее ветер?

Почти мистическое

Два отрывка из "Дочери Хранительницы":

1.

Дождь вдруг разом прекратился, словно его и не было. Стих шум падавших с неба капель, смолкли их гулкие удары по крыше фургона — а вместе с ними так же внезапно оборвался зловещий шепот мертвого войска. Но в наступившей тишине вдруг отчетливо послышался заливистый собачий лай. Сначала вроде бы негромкий, он всё набирал и набирал силу, доносясь прямо с неба, с северной, камбрийской, стороны, словно там среди темных ночных облаков неслась огромная гончая свора.

«Гвин ап Ллуд, король Аннона, вышел на охоту со своими псами», — испуганно прошептал бы, едва заслышав эти звуки, трусливый суеверный фермер. «Это всего лишь дикие гуси летят на зимовку с северных островов», — хмыкнув, пожал бы плечами бывалый охотник. Раньше Ллиувелла уж точно не стала бы спорить ни с тем, ни с другим. Пусть фермеры по старой памяти трепещут перед грозным королем Аннона: зачем им знать, что в Анноне давным-давно уже нет ни самого Гвина, ни его белых красноухих псов? А охотники — те, конечно же, правы — да только много ли кто поверит их правде!

Однако сейчас Ллиувелла уже не была так уверена в правоте охотников. Зловещие потусторонние звуки, несшиеся с высоты, казались ей именно лаем, вовсе не птичьими голосами. И то, что Гвин лишился силы и оставил Придайн, этому никак не противоречило. Это жители городов и ферм равно почитали и Гвина, и Арауна королями Аннона, даже путали одного с другим. В самом же Анноне всегда знали твердо: их король — никакой не Араун, а Гвин, сын Среброрукого Ллуда. Ну а Араун... Те из камбрийцев, кто продолжал поклоняться старым богам, верили, что после смерти переселятся в королевство Гвина — однако в Анноне они почему-то не объявлялись никогда. Более того, сами жители Аннона были смертны, и их души тоже ведь куда-то уходили! Вот и гуляли по аннонской общине слухи об иной обители мертвых, о покрытом яблонями чудесном Авалоне, потаенном острове, будто бы лежащем где-то к западу от берегов Придайна. И по всему выходило, что как раз Араун-то и был королем той страны.

Ллиувелла задрала голову и на мгновение замерла, с трепетом вслушиваясь в лай небесных псов. Фонарь выпал из ее руки и погас, но сейчас это показалось пустяком, не сто́ящим внимания. По-настоящему ее занимало совсем другое. Зачем примчалась сюда охотничья свора грозного повелителя мертвецов? Чтобы покарать Ллиувеллу за дерзость? Или же, наоборот, это был знак, что Араун принял молитву, смилостивился над несчастной? Ответа она для себя не нашла. Впрочем, в обоих случаях следовало поступать одинаково. И Ллиувелла рухнула ниц прямо в мокрую траву, на острые камни.

2. Здесь, возможно, нужно пояснение. Но загоню его под спойлер, иначе неинтересно будет.

Черная ольха — дерево странное. Поселяется она чаще всего там, куда вода приносит ее соплодия-шишечки, но сама-то любит места более сухие. Вот и получается, что лучше всего растет она там, куда без человеческой помощи почти никогда и не попадает.

Городской парк Кер-Сиди был разбит на сухом месте, и посаженные в нем ольховые деревья чувствовали себя хорошо. Эта развесистая ольха росла в парке с самого его основания и была в нем едва ли не самой высокой и пышной. Несмотря на то, что весна совсем недавно вступила в свои права, ольха уже успела распустить не только длинные зеленовато-бурые сережки, но и блестящие темно-зеленые листья с крупными, словно выточенными ювелиром жилками. А у основания ее темного трещиноватого ствола находилась недавно подновленная, но явно старинная табличка с надписью на двух языках — камбрийском и ирландском: «Дерево Мэйрион Аннонской».

Кругленькая пушистая малиновка с оранжевой грудкой деловито перепархивала с одной ветви ольхи на другую, высматривая проснувшихся после зимы насекомых. Неожиданно она замерла, а потом тревожно крутанула головой: совсем неподалеку послышались человеческие голоса. Конечно, посетители в парке бывали часто, и удивляться им не приходилось, но малиновка на всякий случай решила быть осторожной. Испустив похожий на сухой треск крик тревоги, она сорвалась с ветки и перелетела повыше, к самой вершине кроны.

Тем временем к ольхе приблизилась группа молодых людей. Высокий белокурый юноша, заметно прихрамывая, нес на плече саженец — молоденький ясень с едва распустившимися почками. Возле ольхи юноша замедлил шаг, а потом и вовсе остановился.

— Здесь для него место подходит? Ты уверен, Олаф? — тихонько спросила худенькая черноволосая девушка с большими темно-карими глазами.

— Должен прижиться, Кари, — кивнул тот в ответ и вдруг хитро подмигнул: — А уж если его наша Танни благословит, то и тем более.

Как раз подошедшая к ним рыжая девушка с лопатой в руках чуть смутилась, а потом широко улыбнулась:

— Благословлю непременно — как же иначе-то? От всего народа Дон!

У девушки были огромные зеленые глаза и странные уши — по-звериному заостренные и торчащие в стороны.

— А Санни и Падди, выходит, так и не пришли? — огорченно вздохнула черноволосая Кари.

— Им никак сегодня, — с сильным ирландским акцентом откликнулась огненно-рыжая девушка с серым плоским свертком в руке, — не остроухая Танни, а другая, крепко сбитая и с бесчисленными золотистыми веснушками на лице. — Нашу Санни в клан приняли — событие же! Теперь Пэдин ее родне представляет, а у него ее столько!.. Я — и то к вам еле выбралась — но меня простят.

Кари посмотрела на нее с тревогой. Протянула с сомнением в голосе:

— Орли, ты уверена?

— Это Этнин повезло, а на мне гейс так и остался! — рассмеялась та в ответ. — Мне же теперь хмельного ни капли нельзя — ну и зачем я там нужна?

И, став вдруг серьезной, добавила:

— Ребята обещали: придут сюда завтра. Обязательно!

И они дружно принялись за дело: вырыли неподалеку от ольхи яму, поставили туда саженец, завалили его корни землей, полили водой из канавы. Лопатой по очереди работали все — и черноволосая Кари, и веснушчатая Орли, и остроухая Танни, и даже хромоногий Олаф. Как только работа была закончена, Орли аккуратно размотала сверток. В нем оказалась табличка — зеленая дощечка, прикрепленная к коротенькому колышку. Крупными округлыми латинскими буквами на дощечке было вырезано: «Дерево Робина Доброго Малого» — а ниже тянулась тонкая линия, испещренная мелкими черточками.

Олаф взял табличку в руки, повертел, осмотрел со всех сторон, а потом одобрительно цокнул языком:

— Ух ты! Даже огамом написала!

— А то? — гордо разулыбалась Орли. — Мы же гаэлы, нас с Нуалой старому письму тоже учат. А новое я уже совсем выучила!

— А я до сих пор сентябрьские долги отрабатываю, — тихо призналась Танни и вдруг взволнованно воскликнула: — Ой, мунстерская... Я же тебе сказать забыла! Мне сегодня из Александрии письмо пришло — от Кайла! Пишет, всё хорошо и у него, и у Ладди. Там уже третий месяц перемирие — а скоро, может быть, и окончательный мир заключат!

Тем временем Олаф уверенным движением вбил колышек в землю, а потом, чуть отступив назад, задумчиво посмотрел на молоденький ясень и на стоявшую рядом с ним высокую ольху. Немного помолчав, он тихо вздохнул и повернулся к Танни.

— Расскажешь нам с Кари про него, ладно?

— Обязательно, — кивнула та.

Постояв возле саженца, юноша и три девушки перебрались на дорожку и медленно направились к выходу из парка. По мере того, как они удалялись, голоса их становились всё тише и в конце концов смолкли совсем.

И тогда, слетев с верхушки соседней ольхи, на ветку ясеня уселась рыжегрудая малиновка.