А у меня теперь есть красота от Ольги Морох

На них пахнуло горячим едким зловонием, и всё вокруг стало рушиться.

Пространство прошивали крики на вьетнамском, трёхэтажная ругань на английском. Остро, как пули. Вьетнамские крики внезапно отобразились в мозгу Лу, как красные. И как трассирующие следы. Металлический лязг. Стальной звон. Высокое дребезжание. С оглушающим грохотом падающие стеллажи. И раздирающие слух звуки всех частот и тональностей.

Неприметный небольшой склад на окраине города начинался вроде бы совсем спокойно.

Они отправились туда с группой поддержки, конечно, не вдвоём, но сперва только вдвоём постучались, вежливо поздоровались с открывшим им пожилым вьетнамцем. Поинтересовались, как переговорить с владельцем. Вьетнамец степенно и гостеприимно покивал, вроде как стал распахивать дверь и даже сделал приглашающий жест. Клайв его не торопил — что противопоставишь азиатской услужливости человека в летах? И когда в следующий миг эта расслабленная приветливость коварно оборвалась, они были не готовы, не предчувствовали такой молниеносный манёвр. Дверь рванули, захлопывая наглухо перед ними, за ней поднялся шум, затопали, закричали. Клайв остолбенел на секунду-две, потом принялся тянуть дверную ручку на себя, ошалело ругаясь; подскочили другие, взломали. И дальше они ворвались в смрад и темноту, скудно тут и там смазанную свечением специальных ламп, в лабиринты узких перегороженных проходов, выставлявших больно ударявшие углы.

Сначала на них посыпались какаду. Из распахнувшегося вольера выдавились на волю белой пеной. Прямо в лицо. Летала щекотная и ослепляющая взвесь перьев и пуха. Попугаи пронзительно вопили. Хлопали оглушающе крылья. Какие-то ещё птицы заметались по полу. Запах животной мочи, птичьего помёта, гнилой пищи и тухлой воды был так густ, что Лу закашлялся.

Стеллажи полетели навстречу прихлопывающей лапой капкана, со смертоносной внезапностью. Высокие, металлические, они обрушились на Клайва, Лу и остальных ирреально, как вдруг накренившаяся, мчащаяся навстречу стена. Звенело бьющееся стекло. Что-то слетало с полок. Тёмные стремительные тени — теперь было ясно, что внутри не только мнимо-дружелюбный вьетнамец и сам владелец, больше, но сколько? — мчали прочь, с отчаянным остервенением опрокидывая за собой мебель и ящики. Вслед им неслось:«Стоять!», «Вы окружены!»

Откуда-то стрекотало похлеще армии цикад.

Они рванули вперёд через завалы стеллажей. Лу не вписался пару раз в проход; Клайв поскользнулся на отлакированно-белых кляксах помёта и едва не рухнул на опасно торчащий край металлического короба.

Обезьяны теснились в пяти проволочных клетках. С одного взгляда было не определить, сколько их в каждой. Плотно утрамбованные, некоторые вялые, как тряпка. Одна из них подалась навстречу, прижалась к решётке, глянула слезящимся глазом — второй оказался залеплен гноем. Сквозь ячейки свисали хвосты. Лу протиснул кресло рядом, и в следующий миг несколько цепких ручек ухватились за его рубашку — клетки стояли выше кресла и обезьянки могли дотянуться только до воротника и рукава. Вся компания заверещала по нарастающей. Лу попытался высвободиться, двинул кресло назад, кто-то завопил. Вероятно, он ударил колесом неведомого беглеца.

Клайв зачихал, всполох скудного света выбросил кадр его слезящихся глаз: у него была аллергия на птичьи перья. Оба они свернули в следующий такой же тесный закуток, снова приложились об углы, снова налетели на что-то опрокинутое и захрустевшее под колёсами и ногами. Термосы. Пластиковые обмотанные переноски для кошек. Высокие банки с отскочившими прочь крышками катились навстречу или щерились осколками.

Вдоль стены неоново-мерцающими пятнами тянулись аквариумы. За мутным стеклом одного плавали яркие экзотические рыбки, в соседнем Лу увидел детёныша ламантина. В углу безмолвно распахнул пасть полутораметровый кайман.

Клайв пронёсся дальше, и в этот момент кресло застряло. Лу дёрнул его назад, безрезультатно. Попробовал свернуть, но нет. Колёса заклинили между чем-то, что не удавалось рассмотреть под рассыпавшимися пустыми картонными коробками.

За плечом выдохнуло. Лу обернулся на протяжное высокое «Аааах-ааааах». Полыхнули оранжевые глаза. Лемур затанцевал перед ним, покачиваясь из стороны в сторону, сверля требовательным жутким взглядом, вздыбил длиннейший полосатый хвост, изогнул спину, как будто собираясь прыгнуть. Его странные синкопированные скачки ввергали в транс. Ламантин тоже уставился на Лу, заметался за стеклом. Издал жалобный писк. Принялся испуганно наматывать круги, стукаясь о стенки аквариума. Быстрее и быстрее.

Хлестало вонью помёта, едкой обезьяньей мочи, пауков, разложения. В колбах задрожали высоким пламенем свечи вставшие на хвост ядовитые змеи. Из опрокинутых контейнеров и разбитых банок разбегались и расползались разнообразные гады. Игрунки рядом с ними принялись ополоумевше метаться в пластиковом ящике. Лу заслонился руками, вжался в кресло. Звери, птицы, пауки сыпались на него шквалом. Кресло толкнуло, зашатало, с разных сторон его поддавали проносившиеся мимо обезумевшие звери. Сметало с ещё уцелевших поверхностей миски, бутылки с водой, металлические термосы, рулоны скотча, лотки — они со звоном или глухо ударялись обо всё, обо что можно удариться, о Лу, что-то больно заехало в висок. В оставшемся позади закутке обезьяны запричитали все разом, крикливо, скандально, паникерски. Ламантин душераздирающе стенал, умоляя его пощадить. Сумасшедше перекрученным узлом мелькнуло чёрно-желтое тело ленточного крайта. Где-то здесь кайман, вспомнил Лу; его захватывало в воронку общее животное инстинктивное побуждение бежать, спасаться от ядовитых тварей, кричать, биться, рваться на волю. Он заставил себя замереть.

А потом мутное стекло аквариумов лопнуло. Стеклянная стена как будто взорвалась — рухнула вниз смертельным дождём осколков.

Вода хлынула мощными рукавами, стирая с пола шипящих и трещащих змей, скорпионов и пауков, кого-то ещё. Их потоком пронесло мимо Лу, закрутило, его самого окатило столпом застоявшейся тёплой мутной взвеси, залило лицо. Удар струй сместил что-то, заклинивавшее прежде колёса, Лу рванул кресло вверх и почувствовал, что вырвался из капкана. Во рту был мерзкий привкус гнили.