Октябрь с книгой "Новая Жизнь"
Автор: Тамара Циталашвили
Дᥱнь 25. Поделитесь цитатой, которая заставляет вас грустить или даже плакать.
Ох, в романе масса фрагментов, пиша и перечитывая которые, рыдаю.
Поделюсь двумя.
Один фрагмент из главы девятой, "Проверка":
"Не знаю, сколько прошло времени, но внезапно я слышу крики, и чувствую, что пахнет дымом. Но и это не выводит меня из транса. Я просто тупо нажимаю кнопку, слушаю гудки, сбрасываю, и опять нажимаю. Внезапно входная дверь от мощного толчка чуть не слетает с петель. Я с трудом поднимаю голову и вижу: любимого мужчину, который похож на быка сразу после корриды; он весь мокрый, с головы до ног, казенная одежда вся в снегу, руки красные, костяшки сбиты в кровь, будто он молотил кого-то по лицу, но скорее это удар о дверь, которая вообще-то открывается в другую сторону, глаза красные, вспухшие, трясется весь как тростник на ветру...
Увидев меня на полу в состоянии, близком к помешательству, он падает на четвереньки, ползет ко мне, сгребает меня в охапку, и буквально ощупывает, будто хочет убедиться, что я вся цела и невредима. Он обнюхивает мои волосы, зарывается в них пальцами обеих рук и шепчет:
— Там были огонь и дым, и лопались стекла, я думал, это библиотека, думал, ты не можешь выбраться, думал, что ты задыхаешься, а никто не понимает и... никто не пытается тебя спасти... и это все за то, что я... кара Божья.
И вот тут я начинаю рыдать как человек, действительно только что потерявший рассудок. Кто бы ни подстроил все это, обошелся с ним куда более жестоко, чем со мной. Пускай я часами не знала, жив он или нет, но у меня не было причины винить себя в произошедшем. Я вцепляюсь в пропитавшуюся насквозь его потом казенную куртку, и знаю, что не отпущу даже, если меня станут пытать калёным железом. Одновременно мы целуем друг друга в нос, в лоб, в уши, в щеки, в шею, и только это приносит хоть какое-то успокоение, способствует тому, что обоюдная паника немного отступает."
И еще один фрагмент, из главы "По тонкому льду":
"С Рождества прошла неделя, сегодня Крещение, мороз немного отступил, Бубенцовы гуляют всей семьей на специально огороженной территории, где даже организовали небольшой каток. Алла Бубенцова надела коньки, муж ее сидит на противоположной скамейке, бросив свои костыли, любуется женой, они радуются жизни, Володя поодаль лепит снеговика, я рядом с Юрочкой, мы сидим на скамейке недалеко от катка, он в своем поддерживающем корсете, дышим воздухом – наружу вышли в первый раз со дня операции.
Дуграйтис хотел сразу уехать, но остался, потому что после того, как закончится сегодняшний день, он заберет внука и улетит в Питер. А Алла хочет устроиться к нам в больницу, чтобы быть рядом с мужем. Как я ее понимаю.
— А ты умеешь кататься на коньках? — вдруг спрашивает меня Юра.
— Один раз стояла, в десятом классе, больше не горю желанием повторять этот жизненный опыт.
Мы смеемся, и тут мне звонит мама.
— Мамуль, все в порядке?
— Анют, подойди ко мне в кабинет на пять минут, есть дело, неотложное.
— Иду. Юра, родной, ты посиди тут, я к маме поднимусь ненадолго и вернусь.
— Иди, куда я денусь.
— Смотри у меня, не шали!
Я встаю, захожу в здание, поднимаюсь на второй этаж, вхожу к маме, и останавливаюсь на пороге, не сразу сообразив, на что я смотрю.
Мама вытащила из тайника и принесла сюда все свои драгоценности, которые она собирала всю жизнь.
— Хочу с тобой посоветоваться, продать их ювелиру или антиквару, или снести в ломбард?
— Мама, зачем?
— Как зачем? Дырку в бюджете латать надо!
— Мам...
— Да не виню я вас с Юркой, Боже упаси! Я бы и свое отдала, последнюю рубашку бы продала, лишь бы твоему мужу помочь. Я тогда в палату заходить не могла, у меня от его криков потом ночью у самой все болеть начинало, стоило мне вспомнить, а как забыть...
Так что ты давай, правильно меня пойми, мне твой совет нужен...
Наш разговор прерывает дикий, нечеловеческий вой, идущий снаружи, и я с трудом узнаю голос Аллы, кричащей страшным голосом:
— Вова! Вовочка! Сыночек! Помогите!
Мы с мамой выносимся наружу, напрочь забыв одеться, как-то не до этого было, и видим то, от чего мгновенно стынет кровь.
Пока его мама каталась на катке, а папа наблюдал за этим, ребенку надоело лепить снеговика, и он пошел к большому развесистому дубу, и зачем-то решил на него залезть. Нижние ветки были совсем низко, и мальчик забрался уже на высоту метров семь-восемь, потом решил слезть, но тут увидел дупло, и полез дальше. Хотел заглянуть внутрь, схватился за ветку над своей головой, и тут ветка, на которую он встал, с жутким ледяным хрустом обломилась прямо у него под ногами. Ребенок повис на высоте в десять метров, а под деревом лежал только голый лед, не было даже сугроба. Падение с такой высоты означало верную гибель, ребенок же в панике кричал, что не может больше держаться.
Мы все были достаточно далеко, мать чуть ли не рвала на себе волосы, отец в отчаяние бил костылем по льду, но с его травмами ног добежать до дерева, а тем более забраться на него, было бы нереально.
И тут я увидела то, от чего мне стало не просто плохо, а невыносимо жутко – прямо под дубом, ровно в том месте, куда должен был упасть ребенок, стоял – мой муж, и уговаривал малыша, чтобы тот не боялся, он его поймает, обязательно поймает.
Еще несколько секунд, и Володя разжал пальцы. Он просто не мог больше держаться. Падение заняло не больше секунд двадцати, а может и того меньше, и Юра поймал ребенка накрепко, нога у него поехала на голом льду, да еще и при грузе, который нужно было держать на весу, и он упал на спину, причем от удара о мерзлую землю гул разнесло эхо в радиусе по меньшей мере километра.
Алла бежала к сыну, сломя голову, схватила его, прижала к себе, ощупала, повернулась к нам и кричит:
— Живой, живой, испугался, но живой, только ручки поранил, и коленку содрал, живой!
Я же хочу кинуться к мужу, да вот только уже серьезно беременна, и такие пробежки не пошли бы на пользу Арише. Вместо меня побежала мама. А я смотрела и молилась – ну, давай же, вставай, солнышко мое ясное, давай!
Мама добежала до упавшего Юрочки, рухнула на колени, щупает, и моя надежда умирает под ее дикий крик:
— Санитары, сюда!!!
Савелий Игнатьевич Дуграйтис держит в руках рентгеновский снимок, и качает головой.
— То, что он выжил, это иначе как чудом назвать нельзя. Позвонок разлетелся вдребезги, никакие скобы бы его не удержали...
Сейчас нужна срочная операция – скобы нужно удалить, они распались в двух местах, и в одном проткнули мягкую ткань, там интенсивное кровотечение, его нужно срочно остановить. Плюс от позвонка откололся осколок, его тоже нужно убрать как можно скорее. Счет сейчас уже на минуты идет, так что...
Я жду сакраментального «ищите деньги», и чувствую, как проваливаюсь под тонкий лед.
— Так что сейчас я в операционную, потом созвонюсь с моим коллегой из Питера, сюда доставят титановый позвонок, который будут делать по параметрам на заказ. На это нужно двое суток минимум, поэтому после операции будем держать его в искусственной коме, иначе болевой шок он не переживет.
— У нас нет таких денег, — тихо говорю я, глядя строго в пол. Иначе, знаю, что за себя буду не в ответе.
Савелий Игнатьевич поворачивается на мой голос и говорит:
— Я знаю, знаю, я чудовище, но ждать от вас денег сейчас, когда ваш муж умирает лишь потому, что мой внук залез на высокое дерево, и только одному человеку он обязан жизнью – я может и монстр, но не до такой же степени! Оперировать буду бесплатно, все лекарства оплачу сам, как и позвонок, и заменю бесплатно. Я спасу жизнь этого человека, даю вам слово. Жизнь за жизнь, он был не обязан рисковать собой, спасая моего внука. Я прекрасно понимаю, что, если бы не жертва Юрия, мы бы все сегодня хоронили Вовочку. Признаюсь вам честно, я не ожидал, что жизнь поставит меня в такие условия, когда я человеку, в котором не видел ничего человеческого, буду обязан жизнью самого дорогого мне человека. Я вообще не предполагал, что кто-то, кто знает о риске, может вот так вот встать на лед, и ловить ребенка, понимая, что вес ребенка нарушит хрупкий баланс... упал на спину, чтобы спасти ребенка от иных возможных травм, зная, что шейная зона позвоночника не выдержит такого удара... Я назвал вашего мужа ублюдком... а он спас моего мальчика, хотя менее всего был обязан делать что либо подобное. Все растерялись, а он дошел туда, хотя каждый шаг причинял немалый дискомфорт, дошел так быстро, что Володя еще мог продержаться несколько секунд. И эти секунды сыграли свою ключевую роль.
Он сделал паузу, а потом вдруг спросил меня:
— Скажите, а Толик, это кто?
— Что???
Я буквально не верю своим ушам.
— Ваш муж, когда санитары подняли его сюда, а я как раз вошел в рентгеновский кабинет, ненадолго пришел в себя, и, превозмогая боль, все спрашивал, как Толик...
Я сижу и тихо рыдаю, от слез у меня перед глазами расплывается даже лицо Дуграйтиса.
— Толик его сын... он не видел его уже скоро семь лет... и тоскует по нему страшно...
— Скажите, Володя чем-то напомнил ему сына?
— Не внешне, не думаю, а просто по ситуации... он думал, что это его сын падал с дерева, когда пришел в себя... боль застила разум и... произошло замещение. Но, спасая вашего внука, он знал, что просто спасает жизнь ребенка.
Внезапно Савелий Игнатьевич припечатывает снимок об стол.
— Ваш муж одним поступком посрамил меня, перечеркнул все мои представления – о жизни, о чести, о людях, обо всем! Я читал его чертово дело, и считал, что сто тысяч евро мало за то, чтобы помочь такому извергу... а этот «изверг» бескорыстно спас ребенка, да еще и внука... моего внука, внука человека, говорившего о нем то, что говорил я... Я даю вам слово, ваш муж будет жить, и без боли, движение восстановится полностью... Здоровье ему будет обеспечено на долгие-долгие годы. Я просто в толк никак не возьму... разве люди действительно могут так меняться...
— Нет, не могут. Это мир воспринимает все так, будто человек меняется, но меняется не человек, а базовая настройка. И то только в том случае, если предыдущая была неверной, как ошибка в компьютерном программировании. Тогда, если обстоятельства складываются так, что жизнь дарит шанс, человек не меняется, он просто становится собой настоящим. И вы тогда сказали, что его мать оказала бы миру услугу, сделав аборт… Так вот, она пыталась его убить, когда ему не было от роду одного дня. Ей было тринадцать. Об этом он, Юра, потом узнал, от своего отца. Юре было шесть лет тогда. Но вы об этом в его «деле» не читали точно."
Роман "Новая Жизнь" живет здесь: