Рано для мемуаров

С одной стороны — для мемуаров действительно рановато. А с другой — память в последние лет пять как-то по-особенному тасует воспоминания, временами вытягивая из колоды что-то неожиданное, что-то, о чем будто никогда и не помнил. Вот и потянуло записывать эти сюжеты. Вернее — помечать в заметках, чтобы позже описать подробнее. А приведенное ниже воспоминание я развернул целиком. Для пробы. Оно короткое. Всего один фрагмент мозаики моих детских лет. Если прочитаете, прошу — черкните в комментах, как вам. Я все еще в раздумьях, стоит ли собирать из этих отрывков цельный сюжет, а потом и книжку.

Зеленый Москвич

Обычно звук вонзившихся в замочную скважину ключей и скрип открываемой двери означал, что я должен немедленно засобираться домой. Приход тети Оли всегда заставал нас на середине какой-нибудь игры, которую мы спешно сворачивали и старались по мере сил замести все ее следы, пока в прихожей шуршала одежда и со стуком каблуков падали на пол снятые туфли. Мои гостеприимные хозяева, оба, как по команде становились молчаливы и только стреляли испуганными глазами в коридор. При том, что я ни разу не замечал и намека на то, чтобы в этом доме привод гостей считался преступлением. Да и сам я был другом исконным — тетя Оля знала меня с пеленок. Однако ее дежурный вопрос: «Артем, ты уже домой собрался?», во всех случаях звучал как будто наполовину утвердительно. В общем, обычно я переживал две минуты смущения, никак не попадая ногой в башмаки под выжидательным взглядом. Потом неловко прощался и испытывал настоящее облегчение, когда дверь наконец хлопала за моей спиной.

Но этот раз был другим. Нет, мы, конечно, дернулись и переглянулись, когда в прихожей раздался знакомый сигнал срочной эвакуации. Но, захваченные цепким дурманом цветных пикселей на кинескопе, все мы остались на местах. Sega была сильнее ритуальных привычек, смущения и страхов. Только Сашка зачем-то встал во весь рост. Впрочем, не отрывая глаз от экрана и не выпуская джойстик. К тому моменту счет времени был потерян безвозвратно. Время продолжало течь мимо нас: и когда в комнату заглянуло уставшее и недовольное лицо тети Оли, и когда звенели тарелки в кухне, и когда в прихожей загромыхал вернувшийся со службы дядя Сережа. Мы даже что-то невпопад отвечали на прорывавшиеся откуда-то из реальности слова взрослых. Ход времени восстановился только когда дядя Сережа прошел в комнату и демонстративно щелкнул выключателем телевизора. У младшего Димки даже вырвалось неуместное «Ну паап».

А я еще до вопроса «Артем, тебя родители не потеряли?» осознал, что за окнами уже загустели лиловые июньские сумерки. А это значит, что дома мать будет орать и, весьма вероятно, бить.

Меня не пришлось выпроваживать. Я заторопился в тщетной надежде, что именно ближайшие минуты решат: быть мне битым или просто наказанным. Слетел вниз по полутемным лестничным пролетам. С разгона врезался всем телом в задрипанную дверь подъезда. Бежал вдоль дома, заворачивал за угол. Спотыкался на тропинке из криво выложенных бетонных квадратов. И замер на обочине дороги, за которой уже белела стена моей пятиэтажки. Потому что фары слева приближались слишком быстро. Они подлетели, ослепив. Раздался визг тормозов, и зеленый, как я помню, Москвич, остановился прямо напротив меня. Пассажирская дверь открылась нараспашку, показав застеленное каким-то половиком сиденье и прищуренного водителя. Его усы шевельнулись, но слово долетело как будто с заминкой в секунду или две:

— Садись!

Все, чем в тот момент была занята моя голова — это мать с недовольно поджатыми губами и отцовская портупея. Они были куда реальнее, ближе и страшнее чего угодно. Потому усатый дядечка на Москвиче, желавший меня куда-то отвезти, вызвал только отголосок недоумения где-то на самых задворках сознания. Я удивленно посмотрел на него, на пустую темную улицу справа и слева. Выпалил что-то вроде:

— Спасиб, мне тут… Мне вон… Недалеко.

Обогнул Москвич и понесся по новой неровной тропинке из криво подогнанных плит. Когда я вбегал в свой подъезд, и Москвич, и дяденька в нем, и причины, и возможные последствия его приглашения, для меня не существовали. Этот эпизод я вспомнил уже много позже, будучи совсем взрослым. И вот тогда уже в полной мере ощутил и колючую опасность, и липучий страх.

А дома меня, конечно, отлупендили.