Погоня

— По дороге пешком пойдём, долго Голубчик верхового нести не сможет — стар уже. А по дороге кто только не ездит, след трудно взять. У дуба свернём на тропинку, — отец крепит мой узелок к седлу, Голубчик косится недоумённо: давненько на нём верхом не ездили.

Розово-лиловый закат заливает небо. Дуб тянет вверх изуродованные сухие руки в немой мольбе. Сзади неслышно подкрадывается ночь. В тишине над пустошью и дорогой хорошо слышен звук. Нет, не тоскливый вой. Стук копыт, ругань, хриплый, осипший иступлённый лай. Я знаю голос нашего пса, он хоть и стар, но будет защищать двор до последнего. Лай захлёбывается, переходит в визг и скулёж. Обрывается.

— Дурак! Я думал, у нас больше времени, — отец хватает меня за талию и забрасывает в седло.

— Папа! — цепляюсь за него, но он отрывает мои руки.

— По тропинке, мимо кузни Орма, к утру будешь в Райвеле. Не возвращайся, пока не дам знать.

— А ты?! — топот на дороге приближается, скоро уже они выскочат за поворот.

— Беги! Я попробую договориться, выпросить отсрочку. Если тебя здесь не будет, мне станет легче. Ну, давай, я, как всё утрясу, приеду и заберу тебя, — он сдёргивает с головы шапку и бьёт ей изо всей силы Голубчика по крупу. Конь всхрапывает и срывается с места неуклюжей рысью. Я едва не выпадаю из седла, цепляюсь за поводья, не могу даже обернуться.

Старый дуб на повороте дороги остаётся за спиной. Каменистая тропка вьётся между валунов. Я слышу стук копыт и лай собак на дороге. Голубчик хрипит, но бежит всё быстрей, как не бегал уже давно, переходя в тяжёлый галоп. Лай следует за нами по пятам, а страх уселся за спиной в седле, стискивает ледяными пальцами грудь, мешая дышать.

Я оборачиваюсь — тёмные, распластавшиеся в беге тени на фоне ставшего фиолетовым неба. Они уже не лают, берегут дыхание, обходят нас с Голубчиком с двух сторон тропинки. У коня в груди свистит, липкие хлопья пены летят мне в лицо. Против этих созданных для травли собак Хозяина у нас нет ни единого шанса. Страх захлёстывает меня, как болотная жижа, я захлёбываюсь в нём, немеют руки. Хочется завыть от бессилия и ужаса. Голубчик всхлипывает совсем по-человечески и неимоверным усилием набирает скорость, отрывается от преследователей. Выносит меня на пригорок, но ноги у него подламываются. Я вылетаю из седла, качусь вниз по крутому склону. Небо и земля пляшут вокруг безумный танец.

— Нисса! — Ульв выхватывает меня из дикой круговерти, пытается поднять на руки.

— Не надо. Больно, очень больно, — что-то липкое течёт по лицу, заливает глаза, я вытираю — и вижу выскочивших на гребень холма собак. Они не остановятся, пока не загонят дичь.