Пятничное кино: Самурай

«Самурай» — особенное кино. Особенное не из-за «новой волны» и характерной, авторской манеры Мельвиля: долгих планов, редких диалогов (скорее даже скупого обмена фразами), визуальной лаконичности и молчания, как средства наиболее интенсивного общения между людьми.

«Самурай» — особенное кино из-за того удивительного чувства, что возникает при просмотре. Это фильм-ритуал. Ритуал в надевании шляпы, плаща, белых перчаток и выполнении заказа. В угоне автомобиля. В избавлении от улик, формировании алиби, в допросе и опознании. В установке прослушки. В замене номеров на машине.
«Самурай» наводит на мысль, что мелочи — сакральны, ведь из мелочей и состоит жизнь. И то, как вы относитесь к самым незначительным, повседневным событиям, определяет и отношение к жизни. Наблюдение не революционное, но правильное.

Чем меньше событий происходит на экране — тем больший вес приобретает каждое действие. Добавленная значимость тишины, напряжение через отсутствие действия (вернее, отсутствие ненужной суеты), — так фильм становится произведением, у которого «отсечено всё лишнее».
Лаконичность требует особенного внимания, вовлечённости в кадр, что делает фильм осязаемым. В «Самурае» нет объяснений, монологов для «четвертой стенки», реплик о том, что происходит, происходило и будет происходить. Фильм живёт естественной жизнью, почти что в формате репортажной съёмки, и чтобы проникнуть в будни Жева Кастильо, необходимо к молчанию Кастильо прислушаться.

Фильм сдержан, но режиссер умеет шутить: сцена опознания с «невнимательным» свидетелем — замечательный образец хорошей иронии. Также Мельвиль знает, как обозначить чуткость и нежность — всего в нескольких мгновениях. Как выразить верность, благодарность, готовность умереть.
Здесь ритуализированность действия вновь приходится к месту. Ведь самопожертвование — ритуальное действо. Оформленное в слоистый пирог из табачного дыма, пения заточенной птицы, сумеречного таинства дождливого дня, такого же одинокого, как и бессонная ночь. В разорванную пачку банкнот посреди ободранной комнаты старого отеля.

Делон — прекрасен. Элегантен, загадочен, брутален и раним. Идеальный убийца, овеянный поэтикой смерти. Действительно особенный, как говорит комиссар полиции. Жев особенно говорит, особенно смотрит и совершенно особенно молчит. Одиночество и самоубийственная тоска, жестокость и равнодушие к собственной судьбе, виртуозность — и безусловное подчинение принципам, таков Жев.

Кино наполнено ожиданием верной беды. И какой-то особенной грустью, которая всякий раз трогает сердце, когда видишь смерть редкого зверя, не принадлежащего миру людей.