Рассказы по заявкам трудящихся

У меня в вк на творческой странице собралось более 800 друзей. По такому случаю объявила, что дарю творческие подарки. Два человека заказали мне по рассказу. Я выполнила их. Заказчики остались довольны. 

Делюсь рассказами с разрешения заказчиков:

Долгая Дорога Домой

“Дорогой мой, любимый мальчик… Прости, что снова обращаюсь к тебе “любимый мальчик”, хоть ты давно уже мужчина… Нет, не так, Мужчина! И ты не думай, что в моей памяти ты все еще такой, как в первую нашу встречу на линейке в первом классе. Хотя, наберусь смелости и признаюсь тебе в том, в чем иначе не призналась бы никогда: я в то утро, заметив темноглазого брюнета на голову выше меня, влюбилась. 

Скажешь, что в семь лет не влюбляются и ошибёшься. Сережа, я влюбилась в тебя тогда, и любила все одиннадцать лет, пока мы учились в школе. Гордилась тем, что мы с тобой учились в одном классе, что тебе нравились те же книги, предметы, музыка, и походы. А еще радовалась, что наши бабушки знакомы, и дачи у них в одном поселке, соседние. Так даже на долгих летних три месяца мне не нужно было прощаться с тобой. 

Я как сейчас помню тот адски жаркий июльский день на реке, когда ты впервые спас мне жизнь. Мышцы обеих ног свело от перепада температуры, и я начала тонуть. Даже кричать не могла, а ты понял, что я в беде и прыгнул в воду, лишь успев скинуть ботинки. 

Ты прижимал меня, насквозь мокрую, напуганную, к себе, баюкал, успокаивал. Шептал на ухо, чтобы не смела больше прыгать в ледяную воду с берега, рисковать жизнью. 

Тогда ты сказал мне впервые, что я красива. А вечером позвал погулять по полю. Подарил букет ромашек, вплел одну мне в косу. 

У меня тогда мурашки бегали по спине, по плечам, по рукам, уже не от холода и страха. 

Впервые мужские руки так нежно и ласково прикасались к моим волосам, ко мне. 

И это были именно твои руки. 

С тех пор прошло десять лет. Первое свидание в тот вечер, первый нежный целомудренный поцелуй. 

Наш выпускной бал, и твое приглашение на танец, при всех. Потом ты танцевал только со мной, а остальные девчонки завидовали мне, говорили колкости за моей спиной. 

Мне было все равно. В тот вечер, и каждый вечер после него. 

Помню, как бегала к тебе в общагу в комнату, и радовалась, что у тебя была возможность платить за комнату в одиночку. 

Наша первая ночь… на третьем курсе. 

До сих пор странно вспоминать о том, как мы вели себя после твоего возвращения из армии. 

Разлука лишь углубила чувство, обострила тоску, доказала, что ты – вся моя жизнь. 

Но воспитание не позволяло нам отдаться друг другу без оглядки. 

Лишь на третьем курсе, после того, как тебя выписали из больницы после удаления аппендикса, мы с тобой, встретившись, не колебались. 

Твоё тепло и ласку в ту ночь я не забуду никогда. И нашу обоюдную страсть. 

Жар тел, прохладная вода в душе, твои губы, руки, спина, плечи, ноги, теплые прикосновения, поцелуи, единение душ…

Сережа, прости за этот бессвязный поток воспоминаний. Всё, что я хочу сказать, я скучаю. Нет, не так. Мне кажется, что время остановилось, замерло, что я попала во временную петлю, и буквально задыхаюсь в ней. 

Любимый, ненаглядный, единственный, прошу тебя, спаси меня! Спаси меня от тоски, от одиночества, от холодной постели. Спаси от меня самой, от страшных мыслей, начавших одолевать сознание и проникать в мои сны и явь. 

Сереженька, я должна тебе кое в чем признаться. Знаю, что ты не веришь в Бога, искренне считаешь, что мы можем разобраться сами. Но каждый день по утрам до работы хожу в церковь и ставлю свечку за здравие раба Божьего Сергея. 

Можешь ругать меня за это. 

Вернись ко мне и я слово тебе даю, что больше в церковь не войду. А пока пишу тебе на фронт это письмо. И молюсь Господу Богу, чтобы оно до тебя дошло”. 

Ирина дописала письмо, вспоминая, как любимый звал ее Ируня, сложила листочки вдвое, вложила в конверт, запечатала, наклеила марки, опустила письмо в конверт, оделась и вышла из дома. 

Дорога до соседнего дома, квартиры семь на втором этаже, где жила будущая (Ира верила в это всей душой) свекровь, заняла всего семь минут. 

— Наталья Егоровна, это я. Я вам яблочек принесла, винегрет и супчик. 

Дверь открылась. Сухонькая низенькая женщина в очках появилась на пороге, поправляя платочек, прикрывавший облысевшую от химиотерапии голову. 

— Здравствуй, деточка! Спасибо, что подкармливаешь меня. Ириша, а письмо ты моему сыну писала? — неожиданно спросила мама Сережи. 

— Писала, — кивнула Ирина. 

— Запечатала уже? 

Ира покраснела, опустила глаза. Совсем забыла о просьбе Натальи Егоровны не сразу запечатывать письма, сначала ей читать. 

— Простите, Наталья Егоровна…

— Иришка, давай уже без церемоний, тетя Наташа, пока ты мамой звать меня не готова. 

Ладно, запечатала, твоё право. Давай помоги мне письмо сыну написать. Сама знаешь, очки уже не помогают, после ковида. А уж после последней химии и вовсе плохо стало. Под мою диктовку напиши сыночку моему письмо от меня, и отошли оба письма, свое и моё. Ладно? 

Ирина с готовностью кивнула. 

— Хорошая девочка. И вот еще что: пиши все, что я скажу. Не требуй объяснений, просто напиши все, как продиктую. Хорошо? 

— Да, конечно, но что…

Ира чувствовала какой-то подвох в словах свекрови. 

— Не спрашивай, увидишь. Бери ручку, бумагу, садись за стол. Готова? 

— Да. 

— Тогда начали. 

Ира очень старалась, чтобы ее слёзы не испортили лист бумаги, и это ей удалось. 

Когда Наталья Егоровна закончила диктовать текст, она забрала у Иры письмо, и долго изучала его. 

— Спасибо, что записала точно так, как я диктовала. Ты пойми, Иришенька, так надо. 

Мне нужно хоть что-то для вас с Сережей сделать до того, как я умру.

Если это произойдет до того, как сын вернется, заберешь доверенность, продашь квартиру, на деньги снимете себе что-то на двоих. Еще и останется. Я почему вас жить сюда не зову: квартира эта – людоед.

Ты не смейся, детка, я точно тебе говорю, нехорошая квартира. Только меня терпит. Уж и не знаю, почему. Но вас сюда не поселю, не пущу. Сыном и будущими внуками рисковать не стану. Так что сейчас прошу – сделай все как я сказала. Хорошо? Обещаешь? 

— Обещаю. 

— И еще вот о чем тебя прошу: не разлюби моего сына, слышишь? 

— Слышу. 

— Не разлюби, иначе он погибнет. 

Ира вздрогнула. 

— Я этого не допущу! 

— Хорошо, детка. Я тебе верю. 

***

Над ухом что-то просвистело. Пуля? 

— Серега, ложишь! 

Голос различить не удалось, а подчиниться Сережа, вернее, сержант танковой роты Сергей Никольский, не успел. 

Сначала что-то оглушило, потом страшная боль в затылке повалила на колени и на бок. 

Кто-то кричал, звал на помощь, а Сергей отчаянно пытался подняться, одновременно шаря по земле руками. 

Тут, где-то рядом, упала винтовка. Где-то, где-то. Нужно срочно ее найти. 

Но винтовка никак не находилась, а в памяти всплыло: за пазухой спрятан нож. 

Нож это хорошо, подсказал Сереже разум. Нож поможет защититься, потому что это не вариант, сдаться в плен. Защититься сначала, и не только, если все станет совсем плохо. 

Такой им давали инструктаж, живыми не сдаваться. 

Голова пылала так, словно горела огнем. Стоило принюхаться, а не горит ли. Нет, вроде бы паленым не пахнет. Значит, контузия. 

— Эээ, да ты ранен, приятель. Скальп содрало… Ты вообще живой?... Живой. Держись, бродяга, сейчас оттащим тебя в госпиталь. Лысенький будешь, да ничего. Главное, жить будешь. Держись!

***

В госпитале долгие минуты склеивались в тягучие часы, часы в невыносимо долгие, однообразные дни, дни в чудовищные, бесконечные недели, а недели – в месяцы. 

Когда Сережа попал в госпиталь, была весна, когда выписали – природа готовилась к наступлению осени. 

Сережа рвался назад на фронт, но командир пожал плечами. 

— С ума сошел, Никольский? Тебе ставили титановый позвонок, скобы. Мозг чудом не был поврежден. Дембель, дорогой, без разговоров. И никаких “но”, не бормочи про “пользу принести хочу”. Ты уже принес. Теперь самое лучшее, что ты можешь сделать, это вернуться домой, заботиться о жене, найти себя в мирной жизни. Родить и воспитать детей, дожить до старости, любить жизнь. 

Хватит, Сергей, навоевался. Вон тут два письма тебя нашли, бери, владей. Твои по праву. 

Первое письмо было от невесты. Ируня тосковала, молила его вернуться к ней. 

А второе было от матери, только почерк не ее, а Ирин. 

Прочитав письмо, увидев дату, понял: нужно торопиться. Иначе успеет только на похороны…

Взглянув на себя в зеркало, вздрогнул. 

— Какая долгая выдалась дорога домой. Ира посмотрит, скажет, был красивый и молодой. А теперь лысый старик страшный…

И все равно нужно было торопиться. 

“Успеть с матерью попрощаться… Господи, помоги!” 

Бог ли помог, или воля самой Натальи Егоровны, старания врачей и забота Ирочки, а встретила она сына живой. 

Сережа плакал в голос, стоя на коленях перед матерью и целуя ей руки. Мать целовала его. 

— Ирочка, скорей, сюда! Сережа вернулся. 

Сережа сначала прятал лысую в шрамах голову в складках материнской юбки, но теплые руки и губы ласкали его, а Ириша шептала, глотая слёзы:

— Красавец мой вернулся, мальчик мой любимый, единственный! Герой ты мой, герой настоящий! Не плачь, солнце мое, теперь твоя долгая дорога домой уже позади. Впереди счастье, детки, семья, любовь и верность. 

Он верил. Рыдал и верил. И в слова, “Бог помогает тому, кто верит”, сказанные священником, ходившим с ними на передовую, поверил тоже. 

***

Вражда

С раннего детства я мечтала о том, чтобы в моей жизни нашлось место для вечной, верной, яркой, самой настоящей любви. 

В мальчиков в садике, в школе, в институте я влюблялась легко, причем всегда или почти всегда выбирала себе хулиганов. 

Сама же всегда соответствовала своей репутации одуванчика с одной стороны и тепличной розы с другой. 

Мне всегда нравились ровесники, и я не воспринимала мужчин постарше, как объект для серьёзных отношений. 

Мама посмеивалась надо мной и говорила, пожимая плечами:

— Рада, что у тебя нет этого комплекса и ты не ищешь себе папика. 

Ну да, в графе отец у меня в свидетельстве о рождении прочерк. Почему? Потому что мой драгоценный предок обожал мотоциклы, и совершенно не собирался жениться на маме, даже узнав о ее беременности. 

Мама была на седьмом месяце, когда он пьяный сел за руль и попал в аварию. Сломал себе шею, умер на месте. 

Его родители не захотели иметь с нами, с мамой и со мной, ничего общего, потому что винили ее в смерти сына. Считали, что мама должна была ходить с ним за руку и не позволила вести мотик в состоянии алкогольного опьянения. А на самом деле просто не хотели ей платить на мое содержание. 

Но вот парадокс: мне всегда хватало мамы, и ни о каком папике я даже и не думала никогда. 

Ну нету меня папы, и не надо. Все, о чем я мечтала, это любовь до гроба. Чтобы вот раз и навсегда. 

И в институте, когда мне исполнилось девятнадцать, на студенческой тусовке, я увидела его. 

Валентин Жарков поразил меня с первого взгляда. Фигура безупречная, глаза голубые, копна волос золотая, словно нимб или корона. 

Мастер спорта по плаванию, учится на физика-ядерщика, на пятом курсе, старше меня на пару лет. 

Гроза всех девушек на той тусовке и не только на ней. 

В тот вечер я делала буквально все, чтобы Валя обратил на меня внимание, а вместо этого только заработала презрительные взгляды многих других девушек. 

А еще тот вечер омрачился моим знакомством с человеком, вражда с которым предопределила многое из того, что случилось дальше в моей жизни. 

Весь вечер я выпрыгивала из платья, вертясь рядом с Валей, а он упорно меня не замечал. 

А потом в зал вошел один из наших преподов, Николай Кастров, которого уважительно мы звали Николай Юрьевич, а за спиной шипели, “Вон Змий пошел! Чтоб его черти взяли!” 

За что мы его терпеть не могли? К экзамену у Кастрова нужно было готовиться месяцами. Зубрить не переставая, чтобы сдать хотя бы на тройку. Про четыре и пять нечего было и мечтать. 

Кастров преподавал у нас физику, как и у пятикурсников. Поговаривали, что он очень не любил Валентина и мечтал его завалить. 

Ходили слухи, что у Кастрова была дочь, и она год назад погибла… вроде бы из-за Жаркова. 

Уверенная в том, что все эти слухи беспочвенны, я прониклась к Кастрову искренней неприязнью еще до личного знакомства с ним. 

А в тот вечер он зашел на нашу, студенческую, тусовку, и при всех сообщил Валентину, что тот впустую потратит время. 

— Жарков, на мой экзамен можете не приходить, все равно не сдадите. И про красный диплом можете забыть. Вам не место в науке. Ну какой из вас физик?!... Плавали бы себе, медали зарабатывали. А то корчите из себя ученого…

— Николай Юрьевич, зачем вы так? — вдруг вмешалась я, видя, что все молчат. — Нельзя же смешивать личное с профессиональным. 

Ваша личная неприязнь к Валентину никак не связана с его талантом физика. 

Кастров медленно повернулся ко мне лицом, его карие глаза метали молнии. 

— О, очередная Жарковская подстилка! Что, прорезался голос? В таком случае вы тоже на мой экзамен можете не приходить. 

Как вас…

— Нина Горецкая, третий курс физико-математического. И я вам не подстилка!

— Мне? Боже упаси! Я по врачам бегать не хочу. Вы его подстилка. Одна из сотни, а то и тысячи. 

— Завидуете? — зло прошипела я, прекрасно поняв, что он имел ввиду, говоря про врачей. Это он мне, девственнице! 

— Было бы чему! Настоящему мужчине достаточно одной женщины на всю жизнь, и всей жизни ему не хватит, чтобы любить ее так, как она заслуживает. 

Этот кобель про любовь не знает. Как собственно и вы. Секс же это не любовь, а лишь один из её аспектов. Причем не самый главный…

— Сказал конченный импотент! В вашем возрасте со стояком наверняка проблемы. 

Мои слова потонули в громовом хохоте студентов, а Кастров покраснел как свежесваренный рак и вылетел из зала. 

С того вечера у ребят я стала очень популярна, Валя три раза в неделю стал приглашать меня на свидания, а наша вражда с сорокашестилетним Кастровым нарастала с каждым днем. И достигла кульминации в тот момент, когда до выпускных экзаменов у пятого курса физмата оставалось всего пара недель. 

Тогда Кастров подошел ко мне на перемене между лекциями и ядовито сообщил, что моя зазноба не сможет рассчитывать даже на тройку. 

— Поставлю ему неуд, чтобы жизнь малиной не казалась! 

Эту угрозу услышал Валентин. И, после лекции отозвал меня в сторонку. 

— Нина, я слышал, что тебе сегодня сказал Кастров. Если я хоть что-нибудь значу для тебя, девочка, ради всего святого помирись ты со Змием. Делай, что хочешь, хоть похить его и пытай, лишь бы он не завалил меня. 

А я за это… на тебе женюсь! 

Все, слово было сказано, и с того момента я приняла решение сделать все, что возможно и не ради того, чтобы Кастров не посмел завалить моего будущего мужа. 

Узнав об этом, мама долго отговаривала меня от авантюры, но в итоге даже стала помогать советами. 

А я изгалялась и ухищрялась как только могла. 

Целыми днями я следила за Кастровым, узнала, какую он любит литературу, музыку, живопись, на какие ходит мероприятия, чем больше всего восхищается в женщинах. 

Я говорила со всеми, кто хоть что-то мог рассказать мне о Кастрове, вплоть до его соседей по лестничной клетке и тех, кто знал его как заядлого рыбака. 

Попадаясь ему на пути буквально везде, я старалась завести с ним мало-мальски дружеский разговор. Начала я с того, что извинилась перед ним за тот случай на вечеринке, рассказала, что росла без отца, и поэтому такая дикая. Что к мужчинам подхода у меня нет, но на самом деле он, Николай Юрьевич, мне нравится, очень нравится, а вовсе не этот бабник Жарков. 

День за днем я делала все, чтобы втереться в доверие к Кастрову. Даже сама пригласила его в Консерваторию на концерт симфонического оркестра. 

Когда до решающих экзаменов у пятого курса осталась неделя, Кастров позвал меня с ним порыбачить, показал родительскую дачу. 

Утром мы рыбачили, потом жарили рыбу на углях, вместе с картошкой. Он научил меня разжигать камин. Я сделала вид, что обожаю смотреть на огонь и слушать тишину. 

А в полночь пришла к нему в комнату в одной темной сорочке на голое тело.

Мне даже было не очень больно, когда Кастров лишил меня девственности. Мое тело получало удовольствие от его умелых ласк, и мне нравилось слушать его страстный шепот, в котором сутью было то, что я вернула смысл в его пустую жизнь. 

На утро, сидя на его коленях, и питаясь из его рук, покусывая мочку его уха, я попросила его, походя, не валить на экзамене Жаркова. 

Вот тогда я впервые поняла, что выражение “побледнеть как привидение” – буквально. 

Осторожно пересадив меня на стул, Николай встал передо мной на колени, заглянул в глаза и спросил прерывающимся шепотом: 

— Ты сделала все это ради него, так ведь? Ненавидишь меня, но отдалась, чтобы я не разрушил твоему ненаглядному карьеру… Знаешь, Нина, а для тебя я сделаю… все, как ты хочешь. Я заочно поставлю ему пятерку. 

Только хочу, чтобы ты кое-что узнала. 

У меня пять лет назад, когда Валентин только поступил на физмат, была стажерка, Верочка. 

Твоего возраста, и внешне на тебя похожа. 

У нас с ней были отношения. Серьезные. Мы собирались расписаться зимой. Она ждала ребенка, и в ней заключался смысл моей жизни. 

Вера приглянулась Жаркову. Настолько, что он стал буквально увиваться, волочиться за ней, притом, что знал, она моя невеста. 

В общем, Вера влюбилась по уши, ушла от меня к Жаркову, сделала аборт… 

А потом увидела, своими глазами, что он ей изменял со своей одногрупницей. 

Я готов был принять Веру назад, и забыть обо всем, что было. Но Вера решила иначе. Решила простить Жаркову измену. И он начал предавать ее снова и снова, чем довел до суицида. 

Но Жарков же ее не убивал… а что довел, суд не волновало. 

Смерть Веры так и осталась для окружающих глупостью ревнивой идиотки. 

С тех пор я возненавидел Валентина. Мелко вредил ему как мог… А тут решил наказать по-крупному. И то не вышло. 

Если ты мне не веришь, Нин, вот дело о самоубийстве Веры. Изучи его на досуге. 

Он встал, достал из ящика комода толстую папку и бросил мне на колени. 

— А теперь одевайся и уходи. Сообщи своему ненаглядному, что он получит свою пятерку. 

Прощай, Нина. 

И я оделась и ушла. Дома таки изучила дело Веры. Долго вчитывалась в ее дневниковые записи. Особенно в ту, где она писала про аборт. 

Всю ночь я читала и плакала. 

А на следующее утро я сообщила Вале, что он получит свою оценку. 

Он кружил меня и смеялся, а мне почему-то были противны его прикосновения и поцелуи. 

В день экзамена рано утром в мою комнату вошла мама с письмом в руке. С настоящим бумажным письмом в конверте. 

— Это тебе от Кастрова, — тихо сказала она и положила конверт на мою подушку, после чего молча вышла из комнаты. 

Раскрыв конверт, я нашла записку. Развернув листок, прочла короткое послание:

“Нина! Заочно твоему Жаркову выставил пятерку. В тот день, когда ты ушла, я подал заявление, и на утро ухожу добровольцем на фронт. Сохраню в памяти те часы, когда верил, что счастье мое возможно, что оно настоящее. Ты не сможешь стереть те часы из моей памяти. Прощай. Будь счастлива. Надеюсь, тебя не постигнет участь Веры. Я люблю тебя. Кажется, что всю жизнь любил”. 

Мама ворвалась в спальню, услышав мой дикий звериный вой. 

— Доча, что? 

— Мама, помоги! Найди вокзал, узнай время! Коля! Я без него умру!

Осознание того, что я не смогу без него жить, пришло внезапно и не пожелало уходить. 

***

Мама таки узнала, откуда отправлялся поезд с добровольцами. Узнала время и место, вызвала такси, поехала со мной на вокзал. Чудом мы успели практически к самому отходу. 

Свое родное я узнала в толпе мгновенно, и бросилась, как говорят, грудью на амбразуру. 

Повисла на нем, стала умолять, мешая слова с рыданиями. И быстро поняла, что уговоры бесполезны. Тогда на глазах родной матери я записалась в добровольцы… в полевые медсестры. И на фронт мы отправились вместе. Иначе никак я не смогла бы доказать ему, что люблю. 

За год трижды я вытаскивала Колю, раненого, с поля боя. И лишь на четвертый раз, лежа в лазарете с контузией, он сделал мне предложение накануне девятого мая. 

Тогда наша глупая вражда осталась в прошлом, а про Жаркова неприятно и стыдно стало вспоминать. 

В день свадьбы мой муж шепнул мне на ухо: 

— Я разрешаю тебе забыть. 

И я забыла. 

Как же сладко мне стало целовать единственного любимого мужчину.