Листопад

Многие любимые мною авторы участвовали в этот раз в райтобер. Я тоже участвовала, но не на АТ, а в ВК. Сюда не постила. 

Большая часть моего текстября в этот раз спонтанно оказалась посвящена проработке финальной части некоторое время назад пришедшего ко мне романа. Эту часть я назвала "Перекрестки судеб". 

Но я также написала и пару отдельных законченных рассказов. 

Вот одним хочу поделиться с вами: 

Листопад

“У природы нет плохой погоды

Ход времён нельзя остановить.

Осень жизни, как и осень года

Надо, не скорбя, благословить.”

Будильник назойливо звонит в другом конце комнаты. Чтобы его выключить, нужно вылезти из теплой постели, сунуть босые ноги в махровые тапочки, накинуть висящий на спинке стула халат, дойти до пианино, на крышке которого располагается орудие пыток и наконец-то в комнате, и во всей квартире, наступает благословенная тишина. 

Прикрываю глаза и несколько минут впитываю в себя эту тишину. 

Ничего, эти несколько минут я вполне могу себе позволить. На работу не опоздаю точно, ведь перед сном завожу будильник ровно с часовым запасом. 

Минут десять спустя открываю крышку недавно настроенного пианино, и окончательно просыпаюсь под любимую симфонию гениального Бетховена. 

Горячая ванна, прохладный душ, и мое тело готово к труду и обороне. 

Овсяную кашу по утрам варю себе в любое время года уже много лет, что позволяет мне быть здоровой даже тогда, когда в консерватории практически нет ни учеников, ни педагогов, все больны. 

Каша с сухофруктами прекрасно насыщает, а чашка кофе лучше всего бодрит. 

Но стоит одеться и выйти на улицу, как привычная хандра начинает одолевать меня с новой силой. 

Чтобы защититься от ветра, поднимаю капюшон осеннего пальто, потому что уши – мое слабое место. Будучи еще студенткой музыкалки, ненавидела шапки и однажды осенью попала в больницу с гнойным отитом. Врач сказал, “Это вам еще повезло. Могли заработать менингит, и тогда пиши пропало, а вам всего-то девятнадцать лет”. 

С тех пор или шапкой, или капюшоном защищаю свои уши и мозг от ветра. 

Ветер носит вокруг меня, словно в вихре какого-то безумного танца, ворох опавших листьев, а стоит войти в аллею, как моим очам предстает привычная осенняя картина, листопад. 

Зеленовато-бурые, желтые, совершенно красные, некоторые даже багровые, листья падают с веток на землю, создавая под ногами разноцветный ковер. Но мне это напоминает лоскутное одеяло, которое мы много лет назад шили с мамой. Маме было на два года меньше, чем мне сейчас, когда рак мозга забрал ее у меня. Иногда тянет плакать от тоски, а иногда я начинаю ей завидовать. До того, как у нее начались мигрени и врачи поставили страшный диагноз, мама выглядела как девочка, стройная тростиночка, с горящими голубыми глазами, длинными толстыми русыми косами, и с любовью ко мне и к жизни. Даже уже при смерти она сохраняла невероятную бодрость духа. 

Теперь же, когда она на небесах, ее никогда не постигнет не то что старость. Она не застала листопад. Вот это страшное время, когда ты понимаешь, что дальше лишь зима, холода, и полное, неизбывное одиночество оголенного дерева, лишившегося листвы. 

Я смотрю вглубь аллеи и думаю о том, что для всех этих деревьев после окончания зимы наступит весна, на ветках набухнут почки, потом из них появятся клейкие листочки, все снова зазеленеет, заживёт. А мой листопад продолжится и уже никогда не утихнет, не поредеет. 

Ветер продолжает засыпать дорожки опадающей листвой, три листка зацепились за капюшон и воротник. Я аккуратно отцепила их и бросила в жухлую траву, покрытую первым инеем. 

Оглянувшись в сторону автобусной остановки, заметила приближающийся транспорт. Тридцать-третий автобус, тот, которого я жду. 

На остановке кроме меня никого нет, автобус тоже почти пустой, что необычно для семи-тридцати утра буднего дня. 

Стоит дверям раскрыться передо мной, как я чувствую, что кто-то с силой рвет сумку с моего плеча. 

— Ты что творишь, негодник? — кричит пожилая женщина в платочке, сидящая у окна в автобусе, а я инстинктивно хватаю, но не сумку, а воришку за обшлаг его куртки. 

Мальчишка лет десяти начинает яростно вырываться, но моя хватка крепче, чем он мог бы предположить. 

Понимаю, что, если потащу его в отделение, опоздаю на работу. А если не потащу, он продолжит воровать, впредь выбирая жертв куда более уязвимых, чем я. 

Осознавая свои социальные обязательства, спускаюсь на тротуар и другой рукой машу водителю. “Уезжай!” 

И мой автобус плавно трогается, а я остаюсь стоять на обочине, не давая воришке сбежать от меня. 

— Тётя, пустите. Простите! Я больше не буду, — пытается ныть воришка, но я ему не верю. 

— За свои поступки нужно отвечать. Наверняка раньше и пенсию у пожилых людей воровал. 

Думаю, что он станет это отрицать, но неожиданно вор опускает глаза и виновато кивает. 

— Воровал. Я с трех лет на улице, и питаюсь только так. Вообще больше ничего не умею.

— Кто учил воровать? Идем, в отделении все и расскажешь. 

И тут мальчик заглядывает мне прямо в глаза:

— Тётенька, в отделение не надо. Он сказал, что, если хоть раз попадусь, он меня убьет. А у него рука тяжелая. Сказал, значит, точно убьет. 

— Кто убьет? — не поняла мальчонку. 

— Так участковый. Он моим отчимом был. Думаю, это он мою маму убил. Хотя говорят, передоз героином. А я думаю, ну откуда у моей нищей мамки героин… от него. Она как померла, он меня на улицу выгнал. Но не совсем на улицу. В притон сдал. Туда один его приятель сгоняет местных пацанов таких как я, уличных, сирот бездомных, учит воровать и делиться. Все в общак, каждую копейку. Нам ничего не дает, но кормит, одевает, обувает. 

А участковый все это покрывает. 

Он когда меня туда сдал, предупредил:

— Попадешься, убью!

Я долго не попадался. Тётенька, я жить хочу!

Надо же, какая стройная легенда! Ну, а мне-то что, отведу в участок и забуду об этой истории. 

— Так, хватит мне врать, и на жалость давить. Идем. Воровать нехорошо. Это преступление. Посидишь в колонии, по заслугам. 

Мысленно уговариваю себя, что это справедливо, а сердце почему-то сжимается. 

А вдруг все это – правда…

— Женщина, у вас проблемы? 

На другой стороне улицы остановилась машина с мигалкой, из нее вышел высокий полицейский в меховой шапке и таком же пальто, и внимательно взглянул на нас с мальчишкой. 

И тут ребенок повел себя неожиданно. Сильно прижавшись ко мне, обняв меня за талию обеими руками, мальчик заплакал в голос и стал кричать:

— Мама, мама, прости меня! Я больше не буду, честно. Я нечаянно! 

И в памяти мгновенно возникает расстроенное лица акушерки:

— Простите, Наденька, ребеночек ваш родился мертвый. Кесарить нужно было сразу, а вы не давали согласия… Ну и вот еще что… деток у вас к сожалению не будет. Жизнь мы вам спасали, матку удалить пришлось…

А мальчишка продолжает жаться ко мне, и я кожей чувствую его вовсе не наигранный страх. По щекам его ручьями текут слёзы, образуя тонкие ледяные борозды. 

Взглянув на полицейского, я отрицательно качаю головой. 

— Нет, офицер, все в порядке. Помощь не нужна. Просто мой сын, Сашка, не хочет идти к зубному. Думает, это наказание. 

Саш, ладно, пошли домой. Пойдем. Посмотрим, что нам с твоим зубом делать. 

Думаю, эх, сейчас отойдем в аллею, и пацан точно сбежит. А ребенок неожиданно кладет мне холодную ладошку в руку, цепко держится и идет со мной нога в ногу. 

***

Сама не знаю, как так вышло, но мы вдвоем дошли до моего дома, и впервые я думаю не о том, что листопад не остановить, а о том, что Саша наверняка замерз, ведь не по погоде одет, что он конечно же хочет есть, и его неплохо бы помыть, погреть, накормить и одеть. 

Войдя в квартиру, веду Сашу в ванную, нахожу теплое пушистое полотенце, киваю молча. “Раздевайся и залезай”. 

Парнишке уже немало лет, и он явно меня стесняется. 

— Да чего ты, я взрослая тетя, что я, голых мужичков не видела. Вот так, сейчас пойдет горячая. Садись, отмокай. Вот мочалка, могу спинку тебе потереть, а потом, как помоешься, обернись полотенцем, и приходи на кухню. 

Поедим и пойдем в Детский Мир. Тебе много чего нужно купить. А то у меня вон только совсем детские вещички и остались. Не дала маме их выбросить…

Саша смотрит мне прямо в глаза. 

— А где твоя… ваша мама? 

— Умерла. Два года назад. От рака мозга. 

— Сильно мучилась? — неожиданно спросил меня Саша. 

— Повезло, не сильно. Полгода болела, на обезболивающие денег хватало. А потом просто уснула вечером и не проснулась. 

— Говорят, так уходят святые люди, — тихо сказал мне неожиданно оказавшийся в моей квартире мальчишка, в голосе которого звучало настоящее сочувствие. 

— Да, говорят, что святые… Иногда так по ней скучаю.

— Понимаю. 

И я вижу, по глазам, что он понимает. 

— Я по своей тоже скучаю. А где ваш сыночек? 

Сердце начинает ныть, но я отвечаю:

— Так двенадцать лет назад забеременела от одного прохвоста. Он отцом становиться не хотел, сбежал. Мне было двадцать-восемь лет. 

Я карьеру делала, и ребенок без отца не входил в мои планы совсем. Хотела сделать аборт, а мама плакала и просила меня не делать глупости. Упросила. А когда пришло время рожать, привезли в роддом, сделали узи. Сказали, жди. Ходила там по коридорам, ждала. А потом неожиданно начались такие боли… Врачи сразу предложили делать кесарево. Я отказалась, письменно. Думала, что все нормально, рожу. 

Саша молчит, слушает. 

— А через восемнадцать часов мне сказали, что сыночек мой родился мертвый. И еще объяснили, что матку удалить пришлось. 

Вот тогда я выть начала. Не хотела этого ребенка, так вот тебе: ни этого, ни другого, никогда. 

Меня тогда от попытки убить себя только мама спасла. А через десять лет умерла. 

С тех пор жизнь моя – листопад. Скоро стану голым деревом, замерзну насмерть…

И тут мальчишка встал, обошел большой кухонный стол, забрался ко мне на колени, обнял за шею, и спросил, прижимаясь щекой к моей щеке:

— А нельзя, чтобы… ты стала моей мамой? 

— Можно! — мгновенно ответила ему, и тут же предстала моему мысленному взору аллея, освещенная ярким полуденным солнцем. Воздух звенел от птичьих трелей и трепетал перед глазами, теплый, летний, совершенно прозрачный. 

***

Уволившись из консерватории, я выставила квартиру на продажу, сняла однушку в другом конце города, а как только квартира продалась, забрала все деньги и мы с Сашулей уехали в деревню, в соседнюю область, где у меня никого знакомых, и где нас точно никто искать не станет. 

Сашуля пошел в школу, учителя его хвалят, а всякий раз, когда мы расстаемся и встречаемся, он обнимает меня, крепко, и шепчет, “Я люблю тебя, мама”. 

Теперь каждый день я ощущаю, что жизнь моя – не осенний листопад, а прекрасное, вечное лето.