Нераскрытое дело. Зарисовка

Нверное, было ошибкой вообще приезжать в материнский дом. Проведëнные здесь годы далеко от тех, что принято считать счастливыми мгновениями детства, о которых вспоминаешь с теплом и ноткой ностальгии. Если бы не Райан и возможность сбегать отсюда в мастерскую его папы...

В доме тяжëло дышать. Воздух удушливый, будто никто никогда не проветривает комнаты, хотя окна нараспашку. Мне даже приходится закрыть одно в детской и воспользоваться замком на ручке. Просто на всякий случай.

Ещë и вид матери... Она встречает нас на пороге, одета в старое пропахшее дымом платье, волосы — хоть я старательно гоню от себя эту ассоциацию — похожи на седое гнездо. Взгляд такой, что только им можно убить. Кажется, она ждëт здесь не нас, а торгового представителя. Хотя я предупреждаю за пару дней.

Но стоит увидеть нас, и тонкие губы расплываются в улыбке. Не скажу, что от этого она выглядит мягче. Скорее — более сумасшедшей, чем раньше. Что тут скажешь, можно вытащить человека из секты, но вырвать семена раздора, которые посеяны в душе опытным манипулятором... Адам, продолжая фразу, обычно матерится. Мне нельзя. Не при Мэнди, которая маленькой ладошкой хватается за мою руку.

— А-а, Мона, всë-таки вернулась, — скрипит мать. — Ну проходи, проходи... А это кто с тобой?

На Мэнди она смотрит с большим интересом, и я на всякий случай закрываю еë рукой. Я не умею быть хорошей матерью, но за своего львëнка порву кого угодно. В этом я согласна со Снежкой.

— Здравствуйте, миссис бабушка, — улыбается малышка прежде, чем я успеваю еë представить. — Меня зовут Мэнди.

— Внучка, значит... Хорошая девочка с душой старого монаха. Ты много видишь, не то что моя дочь. Цени это.

Мэнди бросает на меня взгляд, всем своим видом спрашивая, что это значит. Хотелось бы мне ответить, маленькая, но эту женщину я не понимаю с тех пор, как мне тоже исполнись пять.

Домой мы приезжаем уже к ночи, поэтому не задерживаемся на первом этаже. Мэнди мать выделяет детскую, мне — гостевую спальню. Всë равно у неë не бывает гостей. В Рейндейле мало кто хочет говорить с бывшими членами общины Свидетелей. Так мы и оказываемся в комнате с единственным окном, пустыми полками, простеньким зеркалом и кроватью. Больше похоже на тюремную камеру, чем на комнату единственной дочери, но у моей матери своеобразный вкус.

Мэнди слегка дрожит, и я поправляю одеяло, отдаю еë любимую игрушку — плюшевого чëрного кролика. У меня мурашки от этого места и совсем не хочется оставаться одной. Но, как это обычно бывает, взрослые не могут признать свой страх рядом с детьми. Поэтому я проговариваю, как бы обращаясь к ней:

— Не бойся, милая, ангел-хранитель защитит тебя, — и целую в лоб.

— Знаю, мамочка. Только жаль, что у него нет лица, — отвечает Мэнди и смотрит куда-то мне за спину.

Мне становится дурно. Сердце замирает и, по ощущениям, падает куда-то, спина покрывается ледяной коркой. Я медленно оборачиваюсь, ожидая увидеть стрëмного монстра прямиком из хорроров, но за спиной никого нет. Вздыхаю с облегчением и уже тянусь к лампе, но краем глаза замечаю движение.

— Зеркало, чтоб его, — ворчу я, запоздало понимая, что что-то всë ещë не так. Тëмная фигура, немного похожая на мужчину в балахоне как будто пялится на меня из зазеркалья. Сложно понять, если вместо лица у него обожжëнное мессиво. Оно тянет руки, словно пытается выбраться, схватить. На груди у этого блестит такой же изумрудный глаз, как у меня... Joder!

— Мэнди, переночуем в машине! — я хватаю еë на руки и прямо в пижаме несу к машине. Хватит с меня этого дома!

Мэнди, к счастью, не задаëт вопросов. Только просит поставить на землю и спускается сама.

Дело о том, что за дьявольщина происходит в этом доме, останется единственным нераскрытым в моëм послужном списке.