Памяти Поэта

(с)Наталья Воронцова-Юрьева

Кафка

«Писатели мелют вонючий вздор» (Ф. Кафка. «Дневник»)

…и вдруг понимаешь что все это бред и затравка

фальшивое эхо вторичные признаки жлобства

что самая подлая самая страшная кафка

как раз и порылась во тьме твоего стихоплетства

а лучше б не рылась а лучше б сидела бы дома

авось бы осталась пушистой да белой да славной

моргала б себе из семейного фотоальбома

торчала б себе на страничке какой-нибудь главной

как все изменилось в момент непростого движенья

не я ли вчера все курила и все хохотала

мол стихосложенье не боле чем стих-осложненье

противная кафка тебя только мне не хватало

вот так заведешься на что-нибудь с пол-оборота

вот так поведешься на чью-нибудь строчку как в танце

и вдруг понимаешь что жизнь ни в какие ворота

и черная птица уселась на голову франца

и вдруг понимаешь как все это мерзко и сладко

что рифмы обрыдли и синтаксис требует правки

и вдруг понимаешь что все это в сущности гадко

и нет ничего кроме злобной и мелочной кафки

что гмюндские ночи уже протекли на страницу

что все не свершится – лишь самое главное точно:

ушедшая клетка найдет свою черную птицу

покуда писатель в борделе по вызову срочно

решает проблемы такие что нам и не снилось

и дай нам господь не приснится отныне и присно

и вдруг понимаешь что главное то что свершилось

когда-то зачем-то ненужно и бескомпромиссно –

как вечное эхо как выбросы протуберанца

как письма к Фелице невротика недоарийца

и черная птица свалившись на голову франца

прокаркает:

дайте

мне смерть

если вы не убийца

Осень

Желтый лист с березы облетает

и плывет по зеркалу пруда.

Это, видно, осень наступает,

так бывает в жизни иногда.

А с реки доносятся протяжно

долгие унылые гудки,

и всю ночь красиво и отважно

ежатся в бушлатах моряки.

Вот уж тянет сыростью с болота.

Птиц уносит в теплые края…

Что же ты грустишь у пулемета,

Аня, Аня, девочка моя?

Кому-то

Я не против – ищите, судите, копайте. Кропайте.

От неверного вздоха до самого зыбкого взгляда –

не жалейте меня, изучайте меня – излучайте!

Дорогие мои, как пристрастности вашей я рада.

Мне ни строчки стихов не пишите и не посвящайте,

ну зачем нам стихи в лакированном мороке липком?

Не прощайте меня, упрощайте меня, ощущайте

в каждом вздохе меня, в каждом взгляде неверном и зыбком.

Я ко всем, ко всему, от всего – так не настежь открыта!

(Здесь ошибка, я знаю, но мне и с ошибкой неплохо.)

Удивите меня – неужели я так не забыта?

Изымите меня – зыбкий взгляд из неверного вздоха.

Я прощаю вам все – от греха до небесного сада,

от письма до любви, от любви до печали щемящей,

от неверного вздоха до самого зыбкого взгляда,

от любви до любви. Невозможной. И ненастоящей.

Разговор на кухне

Ничего, утихнет. Уймись. Проглоти комком.

Вылепишь заново жизнь – это всё та же глина.

Будешь потом смеясь вспоминать о том,

как была любовницей этого господина.

Ну что ты теперь заладила – дрянь да дрянь,

да все мужики такие, от цезаря до солдата,

тоже мне исключение, да ты хоть на фотку глянь,

ты ****скую его морду видела хоть сама-то?!

Ох, все мы дурищи те еще, господи нас прости,

а тут еще муж и возраст, londacolor, морщины…

Бесы так и толкают, дескать, не упусти,

дескать, не каждый же день молоденькие мужчины,

дескать, и думать нечего, дескать, момент лови,

дескать, пора, допрыгалась, климакс не за горами.

А он к тебе – словно к девочке. А он тебе – о любви,

и всё, понимаешь, искренне, возвышенными словами!

Ври теперь, что, мол, страсть одолела на старости лет,

нет уж, моя дорогая, не этого ты хотела.

Пей кофе, а то остынет. Юности больше нет.

Есть просто духи и тушь. И крем дорогой для тела.

Молоко

Дождь с утра по крышам скачет, не кончается пока.

Молоко прокисло – значит, будем жить без молока.

Знать, судьба у нас такая (все равно ее люблю).

Хватит ныть, а молока я завтра днем схожу куплю.

Есть, в конце концов, котлетки, есть кефир – его попьем.

Жили ж как-то наши предки, вот и мы не пропадем.

Магазин, конечно, рядом, в общем, пять минут всего,

но, пардон, за коим лядом мне приспичило в него?!

Дождь за окнами клокочет, будто с неба льет река.

До утра мы сможем точно потерпеть без молока.

Вот котлетка, вот сосиска, вот вчерашний чудный блин.

Магазин, конечно, близко… Очень близко магазин…

Если сильно постараться… Нет, не выйду, хоть убей.

Включим телек. Ух ты, Гальцев! И Елена Воробей!

Дождик хлещет… Нет, без лодки делать нечего теперь.

Я уже сняла колготки. Я уже закрыла дверь.

Я уже «Спокойной ночи» посмотрела и кино.

Не пойду. Там сыро очень. Там противно и темно.

…Книжкой ночь уткнулась в руки. Теплый свет от ночника.

Дождь выделывает звуки, словно капли молока.

На полу пустая миска. Бродит тень под потолком.

Ладно, детка. Ладно, киска. Я схожу за молоком.

Вот так вот

это прошлое, вряд ли нам следует помнить о прошлом.

это ушлое дошлое зряшное бывшее (верь мне)

обнаглевшее счастье мое в варианте киношном

об которое билась то камнем то каплей то просто как дура

мне легко говорить я теперь совершенно другая

я взираю на все с туповатой ленивой ухмылкой.

ты еще покричи порыдай: о моя дорогая!

я услышу тебя не глухая но лучше не надо.

я к тебе не приду ни под вечер ни тайно ни в белом

из фамильного склепа а может быть прямо с вокзала

потому что мой друг я тебя игнорирую в целом

слишком долго мой друг я тебя по частям забывала.

что ж, желаю тебе ни добра ни покоя ни воли

ни сумы ни тюрьмы ни пристанища и ни причала

ах, какую любовь мы бездарно с тобой запороли

и не дай нам господь начинать эту песню сначала.

Кризис среднего возраста

Старею. Не девочка уж. Под глазами морщины.

Стал голос спокойней, и тверже — командные нотки.

Ты знаешь, смешно, но мне нравиться стали мужчины

и узкие платья, и черные, в сетку, колготки.

Стал голос спокойней… Нет, он все, конечно, такой же —

красивый, грудной, сексуальный, волнующий, певчий, —

но, видишь ли, нотки командные все-таки тверже,

и значит, чему-то во мне не становится легче.

Старею, ты знаешь… Нет, как это все-таки странно —

так странно! — за сорок вдруг взяло и перевалило!

Да, да, понимаю, еще хороша и желанна…

Нет, нет, я не спорю, за сорок — еще не могила,

но все же, но все же… Но в том-то вся правда и ужас,

но в том-то и суть, что я меньшему стала – не рада.

Сойти и за тридцать, подкрасившись и поднатужась, —

оно-то, конечно… И, в общем, при случае надо…

Старею. Не веришь? Взгляни. Это даже не глупость —

не скрыть, не пресечь, не списать на пустяк и ошибку.

И дело не в этом, что тело теряет упругость,

и вовсе не в том, что лицо потеряло улыбку,

а просто… ну, как бы ясней?.. Все, как есть, принимаю,

и, знаешь, плевать, - и не больно, не страшно, не стыдно.

Старею. (Старею!..) Все вижу и все понимаю.

Обидно? Да вряд ли. (Вот видишь, — уже не обидно.)

Вот видишь. Вот видишь… А ты говоришь, – быть поэтом!

Быть равной средь первых! - какая поэзия, к черту?!

Поэзия — это невинность. Не стоит об этом.

Поэзия — это наивность. Не будем о мертвом.

Русская осень в Америке 

Уже рассвет – и, стало быть, в закате

она сейчас, начавшемся едва.

С любовником. При фотоаппарате.

Америка – бульвар, кафе, еда.

Бокал вина. Щебечущие дамы.

Из кадра ускользающая суть…

На красном платье тень оконной рамы

Прочеркивает талию и грудь.

Официант неспешно глазом косит.

Любовник мило травит анекдот.

А в ракурсе – бокал вина и осень…

И это ей покоя не дает.

***

А вы, которым внуки

подарят мой портрет, -

заламывайте руки!

глядите мне вослед!

качайте головами,

кривясь наперебой!..

Обласкана не вами,

а собственной судьбой,

иду, куда не звали,

отбросив пыл и прыть.

О, как вы опоздали

меня себе открыть...

А умных нет...

А умных нет. А глупых истребили.

А гениев под корень извели.

И девочку во мне не долюбили.

И женщиной во мне пренебрегли.

А может, просто счастья испугалась?

А может, просто к сути дорвалась?

А девочка со мной не наигралась.

И женщина со мной не наспалась.

Но было скучно вечно штопать рану

и вечно жить, и вечно быть в чести!

А девочке со мной не по карману.

И женщине со мной не по пути.

Ах, знаю, знаю! Слишком изменилась:

у всех была и всем изолгалась.

А девочка со мною не простилась.

И женщина меня не дождалась.

И я опять к ним истово влекома

прощеньем, возвращеньем и виной!

Но девочка со мною не знакома.

И женщина знакома - не со мной.

Меня называли воском...

Меня называли воском,

водой многоликой, -

я знаю: если меня не бросят,

я стану великой.

Меня называли пламенем,

свечёй догоревшей, -

я знаю: если меня помянут,

я стану воскресшей.

Меня называли грубой,

не впрок интровертной, -

я знаю: если меня полюбят,

я стану бессмертной.