Мотив дороги

К флэшмобу по средам от Кейт Андерсенн -- "Повторяющиеся мотивы".

Подозреваю, что один из важнейших мотивов у меня -- мотив дороги, странствия, путешествия. Ну вот отрывки на эту тему я и принесу.

Пробегусь по всему "Камбрийскому апокрифу" -- от "Чтобы больше..."  до "Фрау". Отрывки будут разные и по объему, и по степени соответствия заявленной теме, и по значимости для автора (то есть для меня).

1. "Чтобы больше не выбирать".

Шли годы, поколение за поколением сменялись у людей, а ветер все носил и носил пушинку-Неметону по разным странам, то крутя в вихрях вместе с опавшими осенними листьями, то волоча по льду замерзших северных рек, то поднимая выше облаков. Довелось повидать ей и вересковые пустоши Пиктавии, и зеленые луга и болота Эрина, и буковые рощи Арморики, и ледники Альп, и покрытые колючими елями склоны Карпат, и бескрайние аварские степи, и даже снежные вершины Кавказа. И лишь за Кавказскими горами удалось ей после многих лет странствий обрести недолгий покой.

2. "Мамин день рождения"

Танька вспоминает эту историю — и воображение уносит ее в далекую загадочную страну, где живут странные люди, никогда не видывавшие ни коров, ни лошадей, ни пшеницы, ни овса, не знающие колеса́, но все равно создавшие свои королевства и даже построившие пирамиды, почти такие же, как в Египте. Вот бы оказаться там на самом деле, посмотреть, как жители тех краев обходятся без таких привычных и знакомых вещей! А еще — узнать, какие в заокеанских землях растут деревья и травы, какие звери бродят по тамошним лесам!.. Увы, сначала надо вырасти, а потом еще и дождаться, пока в Камбрии научатся строить такие корабли, на которых можно будет пуститься в плавание через весь океан. Вот и остается Таньке лишь мечтать о путешествиях — и рисовать то, что она никогда не видела наяву...

3. "Оксфордская история"

Как он очутился в Англии, Валандил вспомнил не сразу. Вроде бы спать он ложился, как всегда, в своей комнатушке в купчинской «хрущевке» — а проснулся почему-то в оксфордском отеле. И, что самое загадочное, поначалу не удивился этому ни капельки. Потом ни с того ни с сего в памяти всплыло, как он мечтал добраться до мест, где жил и творил Профессор, как собирался поклониться его могиле, как, старательно выводя гелевой ручкой округлые буквы тенгвара, писал ему письмо на высоком квенья... Ну, а дальше помаленьку стали подтягиваться, нанизываться одно на другое и остальные воспоминания. Кажется, был какой-то непонятный лотерейный билет, оказавшийся вдруг выигрышным; кажется, призом удивительно кстати оказался тур в Великобританию, да еще и с остановкой в Оксфорде; кажется, Валандил летел на самолете сначала из Пулково в Хельсинки, потом из Хельсинки в Хитроу, а потом еще ехал на автобусе... В общем, рассыпанный пазл в конце концов сложился во вполне правдоподобную картинку. И все равно в этой истории было нечто подозрительное, ненастоящее...

4. "Этайн, дочь Хранительницы"

Господин Эрк оборвал фразу, вновь приложился к баклажке. Затем, вытерев губы ладонью, он продолжил торопливой, сбивчивой скороговоркой:
— И когда я увидел наконец свой бывший дом... Оказалось, он стал совсем другим — чужим, неприветливым. И там не просто никто меня не ждал, Робин! Сам дом больше не нуждался во мне, да и я, положа руку на сердце, тоже давно уже в нем не нуждался. Может быть, это оттого, что теперь в этом доме живут совсем незнакомые люди, а может, там сменились и другие, славные, жители, я не ведаю... Но знаешь, что я теперь понял, Робин? Оказывается, сто́ит тебе потом опять пуститься в путь — и когда твой родной город останется позади, когда он совсем скроется из виду, ты начнешь снова по нему тосковать!
Господин Эрк поднес баклажку к губам, перевернул ее, потряс, с разочарованным видом вернул Робину и, всё так же волнуясь, продолжил:
— А знаешь, почему так получается? Да это же просто, Робин, дружище! Изменились-то лишь ты да город, а дорога-то осталась всё той же самой! Такой же, какой ты помнишь ее с детства, с тем же старым вязом у развилки, с тем же пригорком, с которого видна дальняя роща за вересковой пустошью. И вот когда видишь этот вяз и эту рощу, тебе кажется, что ты побывал не только на том самом месте, но и в том же самом времени! Такая вот она обманщица, наша память, Робин!

5. "Большое путешествие Этайн" -- 1

Ни в географии, ни в военных делах Здравко в ту пору ничего не смыслил, так что имя города оказалось для него пустым звуком. Зато имя воеводы – Владимир – запомнилось сразу же. И не просто запомнилось – запало в душу. Мальчишка-славянин, четвертый год томившийся на чужбине, воспринял его как весточку с далекой родины. Более того – как знак, посланный кем-то из богов – может быть, самим Сварогом, покровителем его семьи, его рода. Как наяву прозвучал тогда в его голове грозный голос огненного бога: «Негоже тебе, Здравко, сын кузнеца Добреги, и дальше ходить в рабах!» Господскую виллу Здравко оставил в ту же ночь – и окраинами города, шарахаясь от редких прохожих и обходя стороной стаи тощих бродячих собак, направился навстречу утренней заре – на восток, к порту.
А потом был долгий путь морем. Беглецу повезло: ему удалось незаметно пробраться на большой торговый парусник. Бог весть сколько дней Здравко провел в полумраке трюма, освещавшегося только через крошечное окошко под самым потолком. Он таскал, как крыса, запасы морских сухарей из ящиков, буравил украденным с хозяйской кухни ножом бочки с водой и вином, справлял нужду в дальнем углу, там же мучился жестокой рвотой во время качки... Настоящие крысы в трюме тоже водились – проворные, наглые и злобные. Крысы ловко лазали по ящикам и бочкам, а по ночам забирались на спящего Здравко, норовя куснуть за палец или за лицо.
В Александрии – тогда Здравко еще не знал, как назывался огромный, едва ли не больше Карфагена, город, в котором он очутился, так же украдкой выбравшись с корабля, – оказалось ненамного легче. Да, здесь днем можно было увидеть солнце, а воздух – по крайней мере, в стороне от портовых складов – не был наполнен смрадом нечистот. Но теперь Здравко вновь очутился среди людей – многочисленных, шумных, часто одетых в непривычные одежды, почти всегда говоривших на незнакомых языках – а значит, непредсказуемых. В каждом прохожем, останавливавшем на нем взгляд, ему чудился или городской стражник, или работорговец.

6. "Большое путешествие Этайн" -- 2

Ну а потом была дорога. Долгая, растянувшаяся на несколько суток дорога среди зеленых полей и желтых сыпучих песков, среди чахлых зарослей пустынных кустарников и редких пальмовых рощиц. Несмотря на палящую жару, днем делали лишь по одному недолгому привалу – спешили.
Из-за жары Здравко почти постоянно мучился от жажды. По левую сторону от дороги в понижении заманчиво блестела большая река, но пить из нее сэр Владимир строжайше запретил. «Кипятить некогда, а в сырой воде полно микробов», – объяснил он на первом привале, когда Здравко заикнулся было о том, чтобы сбегать к реке и наполнить фляги.
Про микробов – злокозненных созданий столь крошечных размеров, что даже самый зоркий глаз не мог их разглядеть, – Здравко слышал еще в Александрии – тоже от сэра Владимира. И, как ни странно, сильно сомневался в их существовании: слишком уже неправдоподобными казались ему вездесущие, но при этом невидимые зверюшки. В самовил с козьими ногами верил – а вот в них не очень. Хотя до сих пор и не спорил. Однако сейчас совсем уж было решился.
– А еще там крокодилы, – договорил сэр Владимир. – Утянут в воду и сожрут – даже вскрикнуть не успеешь. Это же Нил!
Тут у Здравко весь запал спорить исчез. Крокодилы, в отличие от невидимых микробов, были существами вполне осязаемыми и казались ему по-настоящему жуткими. Пришлось довольствоваться скудной порцией воды, выданной из обозных запасов.
Вскоре, однако, жажда вновь стала брать свое – и Здравко стало наплевать даже на крокодилов. Однако на следующем привале всё повторилось: сэр Владимир был непреклонен. Впрочем, справедливости ради, пить из Нила он запрещал не только Здравко. Никто из его воинов даже не пытался спуститься к реке.

7. "Фрау залигэ"

Раздосадованно плюнув вслед поезду, Петроний отправился на станцию. Там он долго заполнял длиннющий бланк прошения о возврате забытых вещей, мучительно вспоминая особые приметы и самой сумки, и всех предметов, что в ней находились. Наконец, железнодорожный служащий, солидного вида пожилой господин в синем форменном мундире, принял от пострадавшего полагающуюся плату за услугу, важно поставил на бланк синюю печать с растопырившим крылья имперским орлом… и велел зайти к нему за имуществом через неделю. В общем, жертвой второго плевка раздосадованного Петера оказалась захлопнувшаяся за ним монументальная дубовая дверь вокзала. Отведя душу самой грязной руганью и тоскливо пересчитав оставшиеся в кошельке медяки, Петроний зашагал прочь из городка по северному тракту в сторону Дюсселя, все больше удаляясь от Рейна. Изукрашенные темными балками фахверка разноцветные бюргерские домики вскоре остались позади, а вдоль запетлявшей между покрытых лесом холмов дороги потянулись ячменные и пшеничные поля. Яркое летнее солнце и чистый сельский воздух не могли оставить равнодушным давно не бывавшего на природе Петрония, настроение у него стало стремительно улучшаться, и спустя некоторое время он уже вполне благодушно насвистывал мотивчик из модной оперетты.