Бабушка-банница (рассказ)

В этом году у нас в семье произошли два печальных события. Сначала бабушка умерла. Но она уже старенькая была, много болела, почти не видела и не слышала, из дома не выходила. «Отмучилась», - вздыхала мама будто бы с облегчением. "Хорошо, что не залежала!" - кивали соседки.

О второй беде мы даже больше переживали, хотя никто не умер, просто брату Витале пришла повестка на войну. Брат идти категорически не хотел, у него дети маленькие – два годика и четыре, жена в декрете и долгая ипотека, и вообще он считал, что войну правительство развязало и народу она не нужна.

Когда в первый раз из военкомата позвонили летом, спросили вежливо: «Не хотите ли подписать контракт?», Виталя сухо отказался, а осенью уже не спрашивали, повесткой вызвали на общий сбор. Жена предлагала спрятаться, уклониться, ревела в голос, будто по покойнику, ругала правительство. Брат спросил совета отца, тот долго молчал, потом глухо сказал: «Иди, служи стране».

Я была в стороне от этой ситуации, моему мужу пятьдесят два года, его не призовут. Все равно тяжело, брата любила, хоть и спорили часто, в том числе на политические темы, родителей жалко.

Мама с Виталей прощалась, оторваться не могла, лицо гладила, за руку держала, отец опустил глаза, шевелил губами – молился. Когда брата проводили, я поехала с родителями в деревню, хотела поддержать, заодно еще раз побывать на могилке у бабушки, потом долго не смогу выбраться.

Осень стояла теплая, смирная, на кладбище березки золотые, а сосенка в оградка – зеленая. Хорошо. Спокойно. Я присела к холмику, слабо обросшему травой, и начала с бабулей разговаривать. Мы при жизни ее крепко дружили, всеми заботами делились. И сейчас я верила, что она меня слышит.

— Бабулечка, милая, помнишь, ты рассказывала, когда у соседки муж на Великую Отечественную уходил, она лазила в погреб и делала наговор, чтобы невредимым вернулся. Так все и вышло. Бабулечка, ты сейчас высоко, все видишь, все знаешь, помоги - подскажи, что мне сделать, чтобы Виталя живым и здоровым пришел. А лучше, чтобы война кончилось и всех наших ребят назад вернули.

Сначала я сидела на корточках, потом на колени встала – земля сухая, плотная, желтоватая от песка. Я растирала ее комочки в ладонях, легко плакала, улыбалась, говорила с бабушкой, будто она рядом и все слышит. Домой вернулась уставшая. Спать рано легли, а под утро приснился мне сон.

У нас в огороде стоит заброшенная пустая банька, и вот я в нее зачем-то зашла, а там старушка махонькая сидит на полке, руки худые, длинные, она ими колени обняла и даже не понятно, в платье или в штанах. Я только вижу узенькое, сморщенное лицо и острый тонкий носик.

— Чего тебе? – спрашивает старушка.

— Чтобы война кончилась, а брат вернулся живым без царапинки.

— Черного петуха заколи, углы бани кровью помажь, а самого свари с перьями, чтоб помягче был, и закопай под крыльцом.

— И все? – удивилась я.

Старушонка закудахтала, затряслась от смеха, жиденькие волосики зашуршали по плечам, словно солома.

— Все равно вашему роду новая мужская утрата в бою приписана, но уж коли нещадно просишь, повременим.

Проснулась я от того, что горло дерет, воздуха не хватает. Полдня ходила по двору как шальная с тяжелой головой, поглядывала на единственного пестрого петуха, потом сказала отцу про обряд на сохранение воина, соврала, что в книге про народные заговоры вычитала.

Отцу петуха было жалко, но сам поймал и срубил голову на щербатой колоде. Углы кровью мазали вместе, а уж варила я одна, потому что мама чувствительная, дурные запахи не переносит, - закопала под крыльцом тоже я, еще и приговор придумала, сам сочинился, легко лег на ум.

«Как петух в земле сгниет, так воин Виталий с войны придет – не бит, не стрелян, целехонек-невредим». Я много еще старых присказок нашептала с бабушкиных сказок и быличек, заодно наплакалась вдоволь, вспомнила наши вечера в избе, рыбные пироги из русской печи да проголосные песни, которых бабуля знала порядочно.

Спустя пару дней зарядили дожди, и я перебралась в город – там работа, квартира, дети, строгий, требовательный супруг. Виталя звонил мало и только родителям, а те уже мне скупо сообщали новости с фронта, как вещали по ТВ – растянутого по кривой дуге.

Потом с братом резко пропала связь. Отец держался, молился – «На все воля божья!», мама с невесткой горевали вслух, сблизились, как прежде не бывало, у мамы политические взгляды сразу поменялись, тоже стала руководство страны ругать.

Когда в ноябре утвердился снег, официально объявили о перемирии и начале переговорного процесса между враждующими сторонами, резервистов распустили по домам. В конце месяца и Виталя приехал с большой выплатой, сразу половину ипотеки погасил. Оказалось, что их группа попала под минометный огонь и была рассеяна, брат девять дней прятался в погребе у местной жительницы.

— Спал между банками солений на грязной подушке. Пахло мышами и тухлыми перьями. У горла нож держал, думал – найдут, зарежусь, чтобы не попасть в плен. Там ведь запытают... сволочи.

Я рассеянно слушала, в носу щипало, вдруг вспомнился вареный петух, зарытый под ветхим крыльцом. Ушла от накрытого стола, бродила по сумеречному огороду, ноги сами привели к баньке. Распихала сапогом снег с землей и застывшим бурьяном, кое-как отвалила дверь и заглянула внутрь.

— Спасибо, бабушка-банница!

Вглядывалась в темный дальний угол и в белесое с трещиной окошечко, дышала старостью и распадом, как вдруг зашуршало по стенам, дзенькнули запыленные банки, годами хранящиеся про запас.

На полке кто-то зашевелился - маленький, скрюченный, живой. Звонко хихикнуло там и сразу забулькало, заклокотало как в отрубленном горле петуха. Я прикрыла дверь и нетвердой рукой перекрестила, как делала в грозу бабушка: «Свят, свят, свят! Минуй лихо».

Дорога в город показалась бесконечной, муторной, меня то озноб бил, то в жар бросало. Дома сверилась с календарем, заволновалась, купила в аптеке тест. Сама не стала решать, обсудили с мужем нечаянную позднюю беременность. Муж обрадовался: «После двух девчонок точно будет пацан. Надо рожать!»

Я не против, хотя представляю, как придется тяжко,  сорок два года – не молоденькая. И все-таки девочку хочу, до сих пор рвет душу корявый приговор банницы: «Повременим…»

Недавно развернула потертое бабушкино полотенчико, расшитое мелким крестом, достала маленькую фотокарточку, ветеранское удостоверение и четыре медали за «Доблестный труд в тылу», прижала к груди и навзрыд сказала:

— Бабулечка, милая, ты сейчас высоко, все видишь, все знаешь, неужели снова будет война… Защити наших деток.