Субботнее странное
Автор: Влада ДятловаЯ, как Любава, фасоль сегодня не лущу. Уже кем-то полущена — я только замочила на борщ. Готовлю, убираю, работаю маленько: ученики отвлекают от всяких грустных мыслей, вопросы задают иногда такие, что с кондачка не ответишь. И вовсе не по теме английской грамматики, а про жизнь. Зубы заговаривают, чтобы я им своими «симплами» и «перфектами» не портила выходной. Собака, как Любавин верный Шуша, участвует во всем: особенно интересно, когда мясо режу, но и все остальное тоже, а «симплы-перфекты» навевают на нее сон. И она засыпает на диванчике рядом со мной и храпит, иногда приоткрывая глаз, контролируя, чтобы я от работы не отлынивала, и про жизнь правду говорила. И мне варить-убирать не хочется, а хочется странного: так чтоб вместо бульона, что-то в груди булькало, екало, и бабочки в животе. Но я ж взрослая девочка и знаю, что «то шкворчала ваша папироска» 
, а настоящая жизнь — вот она шкворчит и булькает. Но хочется летать и танцевать, как в сказке:
Сижу я на крылечке, фасоль лущу. А Шуша мне помогает. Я Шушей чудо прозвала, а оно не против, откликается. Шуша ласковый, смышлёный. Всё мне помочь норовит. А ежели не помогает, то либо в рукаве прячется, либо мух ловит. Он охотник знатный, может, и крыс бы ловил, только ростом не вышел. А мухи ему в самый раз. Понятливый Шуша и смекалистый, я его даже дюжине слов обучила. А ещё страсть как любит, когда его хвалят, — аж урчит от удовольствия.
— Хороший Шуша? — спрашивает; а фасоли он налущил поболе моего, сам почти всё и сделал.
— Хороший, — отвечаю. — Умничка, Шуша!
Он ещё быстрей лущит:
— Пряника дашь?
— Дам, Шушенька, дам, помощничек!
— Шуша, значит? — спросил Черномор, выходя на крыльцо.
Ох, недолюбливает колдуна Шуша, да и боится порядком. Хотел Шуша в рукав мне юркнуть, как обычно, — да уж больно близко ко мне Черномор стоит. Взлетело чудо тогда, на резной наличник уселось — глазами поблескивает. Ревнует меня ко всем, и в рукаве спрятаться охота. Оно оттуда лишний раз не вылезет.
— Надо же! Говорят, он любую пропажу али дорогу отыскать может. Но сколько я ни бился, что только на нём ни испробовал — а толку чуть. Никакое слово его колдовское не берёт. Зато на всякие пакости горазд, всех извёл своими шутками. Ну, я обозлился и в бочонок его укупорил.
Шуша фыркнул на это обиженно и полетел над двором. Я встала, подол отряхнула и говорю тихонько Черномору:
— Его заставить нельзя. Зато он пряники медовые любит. За пряники что хошь сделает. А ещё на лесть и ласку падкий.
— Ох, Любава! — удивленно говорит Черномор. — К кому хочешь ключик подберёшь.
И смотрит так, что у меня щёки горят. Неловко мне на колдуна смотреть, так я на Шушу гляжу, что над двором, как стрекоза над прудом, летает:
— Ишь какой, будто гладью вышивает! Жаль, что люди не летают!
— Почему же? Колдуны могут.
— Эх, хоть бы разок попробовать!
— Только, чур, не кричать, от твоего голоса черепица с башни посыплется, — говорит. Шаг ко мне сделал, за талию приподнял — летим! Двор, колодец, травка пыльная в десяти локтях под ногами, ветер понёву треплет.
Вцепилась я в его плечи мёртвой хваткой.
— Не бойся, не упущу тебя, Любава Путятишна. Ну как оно — летать?
— Боязно, — честно призналась я.
— Это с непривычки, — усмехнулся он. — Опускать тебя, раз боязно?
Но я только головой покачала.
— Смелая ты, — и закружил меня в каком-то дивном танце. Как долго — не помню.
Опамятовала снова на дворовых плитах — сердце ёкает, голова кружится. И руки колдуна я так и не отпустила. Крепкие у него руки. Надёжные. И глаза не чёрные, как мне поначалу показалось, а тёмно-карие. Как багульниковый мёд. У нас этот мёд ещё называют пьяным. Если отведать такого мёда, голова будет кружиться, ноги дрожать, сердце холодеть. Вот прямо как у меня сейчас. Ой, не от полёта у меня в голове всё паморочилось. Пагуба моя, а не глаза!
Может еще одну сказку написать? Так не пишется, давно уже.
Ну, хоть пряников надо было купить, но сумка, которую я тащила и так уже неподъемная была.
И все же