А вот что произошло на самой свадьбе...

Это продолжение моего прошлого поста в тему флешмоба про свадьбы. В нём был отрывок из романа «Ну, ты, Генка, и попал…» про то, как в прошлом в России помещики (некоторые) женили своих крепостных. А сейчас я хочу поделиться отрывком, как происходили свадьбы. Кстати, случай там произошйл интересный, просто таки эпический и довольно ироничный. В общем, здесь есть и то, над чем можно посмеяться, и материал достаточно исторический. Хотя роман о попаданце в прошлое с альтисторией — ГГ из нашего времени попал в тело графа Григория Владимировича в 1800 год, когда ему было 23 года, но материалов из исторического русреала тут до фига.

А между тем, село уже гудело… Народ активно праздновал свадьбы. Прямо на улице выставили общий стол. Вернее, несколько столов поставили буквой «П», натаскали на него еды, кто чем богат, да выпивку откуда-то выискали. Нарядились все, кто во что горазд: то тут, то там мелькали Плещеевские сюртуки и жилетки на мужиках, нелепые «барыньские» платья на бабах и девках.

Невесты так причупурились, что их и не узнать — наряжали, видимо, всем селом. Женихи тоже новобрачным не уступали «в красоте». Их всех усадили по центру, а гости разместились уж после углов по краям. Старухи тут же стали обсуждать «молодых», не стесняясь их присутствия. 

Больше всех доставалось весёлой толстушке Лизавете, низенькой и розовощёкой девке. Бабка, самая старая среди присутствующих и, по ходу, самая злобная, нагло ткнула в неё пальцем и громко заявила: 

– А Лизка-то точно порчена… Видал её Матвей в прошлом годе на речке – с Гаврилой плескалась, правда, в одёжи, но так-то усё на виду було. Мокра-то сряда облипла усе прэлэсти её бабския! А потом-то уж и не знамо, шо у них там деялося-тоть…

Лизавета залилась румянцем, зыркнув в сторону сплетницы, но промолчала. Зато разговор поддержала худая и длинная соседка старухи:

– Да енто-ть ланно! Купалися… А вон чаво в эфтом-то годе приключилося, не слыхала рази? Она же в лесу будто-ть заблукала! Главно, девки усе пришли, а яё нетути. И Дормидонта как раз об ту пору в посёлке не было… А? Куды это яво черти унесли-то, кады самая пора была огород копать? А потом вдруг Лизка вроде как дорогу из лесу сама нашла, к вечеру ужесь. И Дормидонт аккурат к ночи возвернулси…

– Да ты шо! – старая злыдня даже глаза закатила от возмущения и перекрестилась, узнав о своей землячке столь нелицеприятные сведения.

Лизка всю эту болтовню слышала, злилась, но старалась вида не показывать. Часов в десять вечера родители предложили молодым идти на отдых. С каждой парой отправилась одна из тётушек – приглядывать за тем, чтобы невеста подмену какую-либо не устроила. А то же бывали случаи, что курицу в спальню протаскивали и там ей рубили голову, пачкая простыню кровью, а то и вовсе уже испачканную тряпицу проносили. А некоторые умудрялись проносить в сенник ножи или иголки, чтобы нанести себе раны.

Между тем невинность невесты считалась главным правилом в посёлке. Случаи, когда влюблённые перед венчанием попросту вступали в отношения, случались, конечно. Но нетерпение молодых после помолвки оправданием было слабым: не столь важно, с кем невеста потеряла невинность, главное, чтобы в первую брачную ночь доказательство этой самой невинности было представлено народу.

Тётушка-сторож так и должна была сидеть около дверей сенника — спальни молодожёнов, пока невеста сама не выносила ей доказательство своей честности. Тогда та со всех ног бежала предъявлять окровавленную простыню гостям, которые всё ещё праздновали за столами, либо просто терпеливо ждали последнего акта этого представления. 

Если же невеста оказывалась недевственницей в первую брачную ночь, то позор падал на головы и самой молодой, и её родителей. Новоявленную «порченую» супругу могли остричь или вовсе обрить наголо, что считалось наивысшей степенью позора. Затем всех троих, отца с матерью и «охабницу», привязывали к хвосту лошади за руки. Обманутый супруг объезжал таким макаром всю деревню, а соседи с огромным удовольствием плевали в «позорников», плескали в них помоями, кидали навозом. Хорошо ещё, что здесь увечья наносить было не принято. Хотя бы что-то положительное было в правлении Плещеева — понимал, мразота, что увечные бабы мало пользы ему принесут. 

Эти традиции «позорить охабников» сохранялись с незапамятных времён, но во время Плещеева только он сам решал, отдавать на позор молодую супругу или нет, поскольку право первой ночи самолично закрепил за собой. Потому «позорище» хотя имело-таки место быть, но не так часто — барин успевал самолично «испортить» всех молодых девок до их бракосочетания. 

Но вот когда спектакль таки радовал благодарных зрителей–сельчан, тогда уж каждый старался не просто пассивно наблюдать за происходящим, но и активно принимать в зрелище участие. Мало кто отказывал себе в удовольствии унизить «земель» — к событию готовились заранее, припасая вёдра с нечистотами и навоз.

Кстати, не все «опозоренные» находили в себе силы жить дальше после такого унижения. Но земляки тут тоже не давали спуска: следили за ними, как за самыми близкими, чтобы те чего с собой не наделали. Странные порядки, однако… Доводят до самоубийства, а совершить его не позволяют! Или в этом и есть апогей наслаждения от наблюдения за наказанными?

Однако на этот раз что-то пошло немного не по сценарию. Буквально через полчаса после того, как все новобрачные разошлись по своим опочивальням, к столам, из-за которых ещё не успели разойтись гости, выскочила Лизавета в ночнушке и накинутой на плечи короткой кацавейке. В руках она держала скомканную простынку. Тётушка, приставленная сторожить молодых, в обязанности которой входило и предъявление доказательства невинности невесты соседям, скакала следом за сбрендившей бабёнкой, но догнать её из-за возраста и лишнего веса так и не смогла. 

Лизка же подскочила к столу, развернула простынку пятном ко всем, крутанулась вокруг себя, демонстрируя зрителям доказательство своей невинности. А потом вдруг снова скрутила тряпицу в толстый жгут грязным наружу и стала хлестать старую сплетницу наотмашь, визжа:

– Ну, и кто тут нечестный? Кто хвостом вертел? У кого в саду аж четыре могилки с убиенными младенцами, рожденными до свадьбы? У Лизки-шалавы или у честной бабки Акульки?

Затем она переключилась на худую. Той тоже досталось грязной простынкой по лицу:

— А, може, у нас тут тётка Дарья вся из себя такая честная-пречестная? Которая вытравливала-вытравливала плоды запретной любви в юности, а потом так и не смогла никого на свет произвести?

Не знаю, как чувствовали себя бабка Акулина и тётка Дарья, но народу наблюдать эту комедию явно было весело. На такой спектакль сельчане точно уж никак не рассчитывали! Мужики, хорошо уже выпившие и тоже неоднократно претерпевшие от местных сплетниц, подзадоривали разбушевавшуюся Лизку. Кто-то даже решился помочь ей в экзекуции и выплеснул сплетницам на головы компот вместе с разварившимися сухими яблоками. Куски фруктов повисли на платках ярых поборниц невинности и честности с «испачканными дерьмом хвостами», платья тоже намокли, на лицах с грязными разводами было написано возмущение и даже страх. Тётка Дарья, подхватив старуху Акулину под руку, побежала к дому под улюлюканье мужиков и хохот оставшихся гостей.

На такой «весёлой» ноте закончился этот длинный день. Да уж, свадьбы здесь проходят намного интереснее, чем в нашем прошлом-будущем, где всё давно расписано и просчитано и нет места импровизации.