А ежели не пить, то как тверёзым-то жить???

Ну, моя темка, точно моя. Это я о флешмобе про пьянство. И не то, что сам люблю приложиться, а просто в романах, чтобы придерживаться реальности изображения жизни (даже в тех, где присутствует фантдопущения), нельзя обойти этот вопрос. То есть обойти-то как раз можно, но тогда вся реальность изображения летит в тартарары.

В общем, кто о чём, а я о своей нетленке. Просто работаю плотно сейчас с ней. И там мой ГГ (попаданец от нас в 1800 год), будучи графом, сильно озаботился борьбой с пьянством. Сам-то он был до переноса подростком, пробовал только шампанское на НГ, и ему оно не понравилось. Да и состояние после не вызвало восторга. Короче, пить парень нормально ещё не научился. Бедняжка...

Но кое-кто в его посёлке прям вот очень любил закладывать и за воротник, и за пазуху, и вообще всюду, куда только можно. Отрывок как раз об этом крестьянине. Кстати, основанный на реальных событиях. Глава называется "Мозги да ноги пьяны доведут до выгребной ямы", поэтому, сами понимаете, людям с чрезмерно тонкой душевной организацией читать отрывок возбраняется.

Глафира же, смакуя каждое слово, словно в радиоспектакле, на разные голоса разыгрывала историю:

— Манька — глупая баба, обрадовалась, что мужик у неё пристроен на целый день вместе с детями — мальцы побежали отцу помогать пасти скот. Ну, и решила мать свою навестить в Суринске. Пока горничной-то была — редко ей такая оказия выпадала. Ну, она и понадеялась, что Егорша забоится пить после обещания графа выменять ослушавшихся на свиней Матвея Ивановича. А тот — ах и ох! Говорят же, что горбатого токмо могила исправит.

Телят-то на пастбище они с мальцами выгнали. А потом ему отметить это дело сильно захотелось. Он и отправил старшого, Митяя, к бабке Соломонихе, у той всегда винцо имеется. Сын отца ослушаться побоялся, сбегал и принёс. Чем уж рассчитываться собирался Егорша — не знаю. Навродя как планировал отработать, забор привести в порядок, что ли.

Тока нахрюкался мужичонка никудышный в хлам! Вечером мальцы стадо сами погнали, а одну тёлку Егорша им не доверил, мол, эта моя скотина, и жить она будет в моём доме — так сами его сиятельство велели. Слушал, видать, утром вполуха. Да и то — никогда же у Егорши ничего не было, жил он ещё и при живых родителях, и при первой жене беднее всех, потому как пристрастие имел, от батюшки к нему перешедшее по наследству.

Привёл так он тёлочку к своему дому, двери перед ней распахнул — проходь, драгоценная! А сам следом вошёл да и брякнулся в сенях. Мальцы как раз общественным скотом занимались, их же ещё и напоить надоть. 

Тёлка-то следом за хозяином в сени вошла, постояла–подумала да двинулась дале, в горницу. А Манька-то как раз платья свои повсюду развесила — проветрить одёжу свою решила, всё из сундука повытаскивала. Тёлочка выбрала самое яркое платье — то, что бабе сама барыня задарила как-то. Очень уж Манька гордилась им. И зажевала рогатая весь подол у сряды той — огромная дырища получилась, с миску размером.

Ох уж, Манька Егоршу платьем тем лупила, ох уж как лупила! «Ты у меня, — орёт, — век день ентот не забудешь!» Тот верещит: «Дура, глаз высечешь!» А она: «Та ж не жалко такия глаза, что вечно вином налиты! Може, мимо кружку мимо рта проносить станешь! Тебя б, — вопит, — дурака несручного, насмерть пришибить надобно за пьянство твоё безмерно, да детёв твоих жалко-ть до слёз, мальцы ж не виноваты!» А сама его знай лупсачит почём зря то платьем, а то крапивой! 

Егорша-то бежать бросился от Маньки, да напрямки решил через огороды в лес. Побежал со всех ног, да в яму выгребную и скользнул — земля там обвалилась, давно Егоршин нужник ремонта требовал. Стал тут пьянчуга пытаться из ямы выбраться, а никак: земля осыпается, и он снова внизу оказывается. Изгваздался весь в дерьме — срам один!

Орёт оттуда: «Манечка, родненькая, спаси! Я тебе друго платье куплю, само шо ни на есть карсивешно, царице под стать!» Тока Манька стоит пень пнём, сама не помогат Егорше выбраться и других не подпускат. Тот: «Во дворе всё починю и в избе!» Манька не пробиваема — высится каменнем придорожным, не двигается с места.

А народ-то на эту спектаклю бесплатную собрался, хохочут все, пальцами показывают. «Век больше капельки вина в рот не возьму!» Все аж примолкли разом. А тут как раз и вы, Григорий Владимирович, об ту пору приехамши. Народ-то весь разбёгси, кто куда, и Манька, испугавшись, что его сиятельство Егоршу на свинью выменяет и опять оставит её без мужа, пусть и никудышного, в доме скрылась вместе с детьми. А Егорша так в яме и остался сидеть. 

Я дослушал эту смешную историю, похохотал вместе с Мариной. Вот и верь историкам, утверждающим, что женщины до революции бесправными были, мужьями битыми. Оказывается, и среди них находились всякие, были и такие, что сами мужей поколачивали. Особенно таких безродных да никчёмных. 

Свою угрозу исполнять я не стал – Егорше и так знатно досталось от супружницы, да ещё и народ теперь на смех поднимет, вспоминая эту историю до самой старости. Но двоих мужиков заслал к нему во двор — вытаскивать-то мужика надобно, вызволять из беды неминучей. Вернее, вонючей.