Повторяющиеся мотивы -- в продолжение к флэшмобу от Кейт Андерсенн

В свое время Кейт предложила делиться по средам тем мотивами, которые тянутся у нас из главы в главу, из книги в книгу. Я уже вспомнил у себя тему дороги и тему сосуществования смертных и бессмертных в одном обществе. А дальше пришлось задуматься.

Вот таких "общих" тем я у себя так больше и не припомнил (хотя не исключаю, что они найдутся). Есть тема частная -- параллели между событиями в жизни моих героев и сюжетами Толкина. Формально эти параллели обоснованны: моя главная героиня не просто увлечена книгами Толкина (хотя знакома с ним только по неточным пересказам), в детстве она просто причисляет себя к толкиновским эльфам, а в юности на них равняется. И мир и герои Арды время от времени являются ей -- то в снах, то в мечтах, то в размышлениях, а иногда и в событиях, происходящих с ней.

Там у меня много такого -- и в рассказах (события "Оксфордской истории", например, полностью выстроены вокруг памяти о Профессоре), и в больших книгах (вот насчет "Большого путешествия" не поручусь, в "Дочери Хранительницы" такого много).

Принесу чуточку. Сначала из "Оксфордской истории":

1.

— Мама, а почему ты думаешь, что Митреллас сбежала от мужа и детей? Разве ее не могли, например, похитить? Да мало ли что могло с ней случиться! А тебе лишь бы обвинить! — выкрикнувшая эту длинную тираду рыжеволосая девчонка-подросток гордо сверкнула зелеными глазищами, победно задрала вверх длинные заостренные уши.

— Ох, Танюшка... — та, которую назвали мамой, вздохнула. — Мне бы твои заботы…

2.

Танька перевела дух, стала вдруг серьезной.

— Представляешь, мама, во сне мы с этим мальчишкой побывали у могилы мэтра Толкина! Вместо креста на ней стоял просто обтесанный серый камень, а на камне были высечены имена — «Берен» и «Лютиэн», точь-в-точь как ты рассказывала!

Мама всё еще улыбалась. А на языке у Таньки вовсю вертелся этот проклятый вопрос. Ох, сдержаться бы, не задавать его! Но ведь все равно не утерпеть: не сейчас спросишь, так потом! А до того так и будешь и сама страдать, и маму мучить: она-то все равно заметит!

Вздохнув, Танька все-таки решилась:

— Скажи, мама, когда папа состарится... когда его не станет... — ты тоже уйдешь за ним — как Лютиэн, как Арвен?

И зажмурилась, испугавшись собственной смелости.

Теперь из "Дочери Хранительницы":

3.

— Вот как! — сэр Талорк грустно усмехается. — Великолепная, поверьте: я искренне боюсь за вас. Увы, остаться защищать вас у меня нет возможности, а удерживать дочь Святой и Вечной от задуманного сумасбродства силой я не в праве. Но я попытаюсь хотя бы довести вас до города в безопасности. Однако выслушайте несколько советов. Во-первых, никогда, ни при каких обстоятельствах не доверяйте королеве Альхфлед. Во-вторых, не привлекайте к себе лишнего внимания в городе — ни песнями, ни другими странными для простой гаэльской девушки поступками. В-третьих, перед тем, как что-то предпринимать, хорошенько подумайте. А имение шерифа Кудды, насколько мне известно, находится хоть и неподалеку от Бата, но за пределами городских стен. Увы, точнее сказать я ничего не могу. И давайте уйдем с торной дороги и будем добираться до города тропинками — а то очень уж тут неспокойно становится...

Танька вдруг останавливается, изумленно смотрит на сэра Талорка. Какими же знакомыми сейчас кажутся ей эти слова — и вообще весь разговор! Мама вроде бы именно такое состояние называла странным словом «дежавю»... Нет, «дежавю» — это когда кажется, что происходящее уже было с тобой самим, — а тут другое: сейчас перед Танькиными глазами и ушами словно бы оживает старая мамина сказка. Невероятно четкие образы рисуются в воображении сиды, захлестывают ее, заставляют позабыть о происходящем вокруг.

Полутемная спальня заезжего дома. Снизу, из пиршественной залы, доносятся стук кружек и обрывки разговоров. А здесь тишина, лишь чуть потрескивает сальная свеча. Четверо босоногих юношей, явно взрослых, хотя и странно маленького роста, столпились вокруг кресла, в котором обосновался высокий бородатый мужчина в оборванном дорожном плаще. «Я могу провести вас нехожеными тропами», — говорит тот, и один из юношей очень недоверчиво смотрит на него... Этайн точно знает, кто он такой, этот мужчина: предводитель следопытов Севера, потомок королей израненной, запустевшей страны...

— Простите, сэр Талорк... У вас меч в порядке? — полушепотом спрашивает стремительно лиловеющая Танька, совсем уже готовая увидеть клинок, сломанный чуть ниже рукояти, — как в той самой сказке.

— Разумеется, в порядке, великолепная, — отвечает сэр Талорк с явным недоумением. — У вас нет причин беспокоиться... Что с вами? Отчего вы так взволнованы?

4 (с не совсем точной цитатой из письма Профессора).

 В общем, хоть и поняла тетя Бриана Таньку, хоть и не обиделась на нее, но ничем и не утешила. Вышло, что у людей одна судьба, а у них с мамой — другая: людям — стареть, сидам — каждые десять лет мучиться. А удастся ли хотя бы когда-нибудь эту несправедливость исправить — разве что через много столетий, когда ученые придумают, как управлять старением. И, хоть домой она вернулась и не совсем уж в расстроенных чувствах, мама почувствовала неладное. Пришлось во всем признаваться — и в своих размышлениях о старости и об обновлениях, и в разговоре с тетей Брианой. Вот тогда-то Танька и услышала впервые историю про остров Нуменор, жители которого решили оружием завоевать себе бессмертие, но добились лишь страшного наказания. Кажется, мама пыталась объяснить ей на этом примере, что такие сложные проблемы нельзя решать поспешно и без должных знаний — но Танька поняла рассказ по-своему...

И на следующий день ей приснился кошмар.

 Громадная, неотвратимая волна надвигалась с моря, накатывалась на землю. Была глубокая ночь, усыпанное звездами серебро неба освещало мирно спящий город, так похожий на родной Кер-Сиди. Потом волна обрушилась на дома, погребла под собой и людей, может быть, вовсе и не повинных в том, что их соотечественники дерзнули пойти войной на страну вечной юности, и домашних животных, наверное, даже не подозревавших ни о старости, ни о смерти, а просто живших рядом с человеком, верно служа ему из века в век. А когда море успокоилось, на месте цветущего края ничего и никого не было — одна бескрайняя свинцово-серая рябь.

Этайн, как Лютиэн, летучей мышью носилась над волнами, тщетно стараясь найти кого-нибудь живого, выплывшего — а потом вдруг поняла, что в обличье крошечного зверька у нее не хватит сил помочь даже маленькому ребенку. И тогда она, позабыв обо всем, обернулась собой настоящей — и, бескрылая, рухнула в равнодушно колыхавшуюся под ней воду...

5.

Добрела́ Танька до костра с опущенной головой, понуро плюхнулась на плед. Закружились вихрем в ее памяти воспоминания — Университет, родная «двоечка», приятели-однокурсники. Кажется, никто из них, даже подлиза Серен, не напоминали ей никогда ни о высокородном происхождении, ни о сидовских ушах — такое сочли бы чем-то неуместным, даже неприличным.

Опомнилась она от звона струн. Подняла голову, повернулась на звук. Гвен, устроившись на пеньке и прижав арфу к правому плечу, подкручивала на ней колки. Странное дело: голос настраиваемой арфы, поначалу беспомощный, как у неопытного певца, потом всё более уверенный, быстро прогнал прочь досаду. Улетучилась обида, сами собой взметнулись вверх опустившиеся было уши. Конечно же, она непременно всё объяснит Гвен, прекратит это недоразумение!

А потом Гвен заиграла. Нехитрая и вроде бы знакомая-презнакомая мелодия зазвучала под звездным небом, разнеслась по окрестностям. И тут же всё вокруг преобразилось, стало таинственным, чудесным, заколдованным — и равнина, и деревья, и люди. Едва различимый вдали пологий холм превратился вдруг в спящего дракона, огромного, величественного и почему-то совсем не страшного. Старый дуб обернулся могучим энтом, покинувшим свой заповедный лес, вышедшим к людям на свет костра и пристроившимся послушать неведомые ему камбрийские песни. А маленький, в половину обыкновенного человеческого роста, господин Эрк, обутый в огромные желтые башмаки... Да уж не спрятаны ли в этих башмаках покрытые курчавой шерстью ступни полурослика?! Вот наденет он сейчас себе на палец волшебное колечко да и исчезнет, растворится в воздухе!

Казалось, колдовство арфы подействовало на всех. Притихла, прижавшись к Таньке, всегда такая неугомонная Орли. Санни вдруг осторожно поднялась на ноги и, вытянув шею, неподвижно застыла. Эрк тоже замер, и лишь губы его едва заметно шевелились в беззвучном, неслышном даже для сидовского слуха шепоте. И только Гвен, казалось, не изменилась: все так же прижимала она арфу к плечу и, самозабвенно зажмурясь, перебирала тонкими пальцами струны.

Ну и хватит пока что.