Дар мой, Враг мой. Я там становлюсь принцессой
Автор: СержНовое: https://author.today/work/395710
Одна из формулировок второго начала термодинамики гласит, что энтропия в закрытой термодинамической системе может только возрастать.
Но вот наступает такой вечер, как сегодня, и природа являет нам маленькое чудо. Броуновское движение молекул насыщенного водяного пара вдруг трансформируется в хрустальное кружево, которое ложится на голые ветки деревьев и переливается мириадами светящихся искорок. Невесомый вечерний каприз манит неясными обещаниями, которые, скорее всего, не сбудутся, ибо, если бы было иначе, то мечта обратилась бы в прогноз, а надежда — в вероятность случайного события.
В такие вечера все девушки становятся похожими на Снегурочек, старики, протирая слезящиеся глаза, вспоминают своё первое свидание, а молодой физик оказывается втянутым в извечное коловращение воспроизводства жизни и поэтому говорит:
— Смотри, Маша, какая красота! Давай зайдём в кафе?
... 
...Взяв кофе с коньяком и пирожные, Воронцова и Лоскутов сели за стоящий у окна столик. За стеклом в свете ртутных фонарей переливалась хрустальными искорками зимняя сказка.
...
Воронцова . тихо спросила:
— Боря, а ты знаешь, сколько мне лет?
— Ну, если бы я не знал твоих работ, то подумал бы, что студентка, — улыбнулся Лоскутов.
— Тридцать один. Только не болтай особо.
— Малявка. Когда ты только родилась, я уже умел считать до десяти.
— Ты читал мою работу в «Физреве»?
— По эндоморфизму представления алгебры Ли? Да, читал. Ничего не понял.
Отхлебнув кофе, Воронцова снова замолчала. Потом она сказала, задумчиво глядя в окно:
— У меня неплохая память, Боря, но я не помню времени, когда бы я не умела дифференцировать. Понимаешь?
— Что понимаю? — спросил Лоскутов.
— Что? А то, что я... ненормальная, — Воронцова грустно улыбнулась. — Я никогда не была замужем, у меня никогда не было подруг, и я теряю за зиму пять пар перчаток. Но это всё чепуха...
— А что не чепуха? — спросил Лоскутов.
— То, что мне всегда было лучше там...
— Это где?
Воронцова махнула рукой.
— Не здесь. По ту сторону... Там, где математика. Ты ещё не понял, почему я написала ту статью?
— Нет... — неуверенно сказал Лоскутов.
— Это дало мне возможность побывать там... по ту сторону. Где всё по-другому. Всё... Вздор Куртина там становится алмазной россыпью. И я, понимаешь — я превращаю этот хлам, взятый отсюда, в алмазы. Поэтому мне всё равно, какие задачи я беру с собой туда. Это не имеет значения.
— А что имеет значение? — спросил Лоскутов.
— Не скажу.
— А, если я очень попрошу?
— Тебе это так нужно?
— Да, — сказал Лоскутов.
Воронцова замолчала и прикрыла веки.
— Хорошо, — наконец сказала она. — Я тебе скажу. Я там становлюсь принцессой. Меня там ждут добрые гномы. Мои добрые гномы.
— Я понимаю... — сказал Лоскутов. — "Формализм эндоморфизма алгебры Ли" — это один из твоих гномов?
— Молодец. С тобой интересно поговорить. Не то что с психиатром. Ты ему мысль, а он тебе диагноз.
— Кажется, я понял, — сказал Лоскутов. — Эта статья в соавторстве с Куртиным, для тебя способ... нет, не способ, а... хм.. предлог, чтобы смыться из этой реальности к своим добрым гномам, да?
— Это тебя удивляет? — спросила Воронцова.
— Немного, — Лоскутов пожал плечами.
— Ну и напрасно. Любой книголюб делает то же самое, когда погружается в любимый роман. За этим люди ходят в театры и в церковь. И пьяница открывает пробку за тем же — чтобы на время уйти от реальности. Просто ключики, которыми открывается волшебная дверца в каморке папы Карло, у всех разные. Все гоняются за ними в меру своих сил и возможностей. А когда-нибудь появится универсальная отмычка от волшебной дверцы папы Карло, и тогда все ломанутся туда. Наверное, суть апокалипсиса в этом и состоит. И огненная саранча в последней книге Библии — это метафора взломанной дверцы из нашей реальности.
— Из нашей реальности? И куда же? — спросил Лоскутов.
— Я тебе уже сказала. Туда, где стоят пряничные домики, растёт аленький цветочек, и живут добрые гномы. А я их принцесса.
— Да ты и здесь вроде ничего, — усмехнулся Лоскутов.
— Это обманка, Боря. Как вот сегодняшний иней на ветках. К утру от него останется только грязь. По эту сторону дверцы много обманок. И женская красота — самая большая из них. Знаешь, когда поклонницы интересовались, красивая ли у Ландау жена, он отвечал: "Ей сорок лет".
— А, знаешь, Маша, я вот послушал тебя... про твоих гномов с пряничными домиками... Тебе не кажется, что ты гневишь Бога? Ведь он дал тебе поболее других. Можно сказать — подарил. Чтобы ты с этим даром прошла свой путь здесь, в этой реальности. Я имею в виду не только математику. Вон сам товарищ Бильдюг вокруг тебя увивается. Разведённый, между прочем.
— "Эндоморфизм представления алгебры Ли", — задумчиво произнесла Воронцова. — Автор Мария Бильдюг. Звучит?
— Ещё как! — сказал Лоскутов и отхлебнул из чашечки кофе.
Воронцова подняла на него глаза, в которых вдруг заискрились озорные огоньки зимней сказки.
— А Мария Лоскутова? — спросила она.
Конец вопроса утонул в отчаянном кашле Лоскутова, поперхнувшегося кофе. Воронцова вскочила из-за столика и забрала у него чашку, которую тот продолжал беспомощно сжимать в руке.
— Боречка, зайчик, ну, что ты такой впечатлительный? Я же пошутила. Вдохни поглубже и задержи дыхание.
Лоскутов поднял на неё глаза, из которых текли слёзы, сделал глубокий вдох и выдохнул:
— Звучит!
"Дар мой, Враг мой" https://author.today/work/395710
