Реалити-шоу недалёкого будущего. Для избранных. Обсерваториум.

Мать продала меня через три дня после моего рождения, хотя на самом деле даже раньше, просто именно тогда мне на шею надели камеру впервые. Конечно, всё это я узнала уже повзрослев.

Мать и сама была моделью Обсерваториума, потому что ей требовались деньги. Брала небольшие контракты. Иногда выполняла задания. Чаще – просто жила. Это неплохой способ заработка для тех, кто не привык стесняться.

Когда точно появилось сообщество, я не знаю, но приблизительно в конце двадцатых годов XXI века. С развитием нанотехнологий. Те, кто платил за просмотр, никогда не встречались по-настоящему с теми, кто носил чокеры. Замаскированные под нашейные украшения камеры, позволяющие наблюдать в реальном времени или записывать всё то, что видит модель – почти под тем же углом. Люди склонны подглядывать. Потому так популярны книги, фильмы, реалити-шоу. Обсерваториум предлагал реалити-шоу нового уровня: возможность просочиться в чужую жизнь. В самые разные жизни. Модели предоставляли всевозможные услуги: просто наблюдать за их жизнью их глазами, наблюдать конкретные, знаковые или заранее оговорённые действия. Некоторые соглашались по повышенному тарифу выполнять задания: менять манеру поведения или делать что-то совсем для себя неожиданное.

Часть услуг Обсерваториума быстро ушла в сферу интима: чокеры носили ночные бабочки (обоих полов), юные девственницы, прожжённые извращенцы и извращенки, тривиальные домохозяйки. Главное условие контракта с моделью – никто в её окружении не должен узнать о том, что на шее модели камера. Взамен модель получала гарантию, что видео никуда не просочится. Видео и звуковой ряд с чокера кодировался специальным образом так, что его было возможно просматривать только через приложение купившего по оплаченному тарифу. Разумеется, задавшейся целью умелец всегда мог заснять экран своего устройства. Именно поэтому приложение ставилось не на любой гаджет, а только на специальные очки. И просматривать его было можно, только надев их. Перезапись становилась практически невозможной.

Хотя, разумеется, и это при желании реально обойти. Но какие-то громкие дела, связанные с утечкой, мне не попадались. Клиенты Обсерваториума дорожили своими учётными записями.

Мама продавала довольно банальную жизнь, таких предложений на формирующемся рынке было много, и оплачивались они умеренно – в сравнении с особыми предложениями. Впрочем, и того было поначалу вполне достаточно для того, чтобы сделать данное ремесло основной работой.

Необычный контракт мама получила на восьмом месяце беременности. Она осталась одна: отца как такового у меня никогда не было. Они разбежались, едва он увидел незапланированные две полоски на тесте. Мама объясняла, что должна была как-то выкручиваться. Она снимала квартиру в столице, уехав от родителей из-за Урала на поиски лучшей жизни. И в целом считала, что нашла её.

Особенно, получив предложение.

Сделать постоянной моделью новорождённую дочь.

По тарифу, о котором она и не мечтала.

Надолго.

Собственно, едва ли не навсегда.

Разрешалось рассказать девочке правду через семь-восемь лет, до того она должна была пребывать в неведенье. Чокер маме прислали особенный – с блокировкой. Его нельзя было снять, а отсек с батарейкой разблокировался сам только незадолго до того, как садился заряд. Его хватало примерно на полгода. Сзади на чокере была квадратная коробочка размером со спичечный коробок, обшитая мягкой прослойкой, чтобы не мешать в быту. Впереди – замаскированная камера. Выглядело всё это, как стильная, но недорогая бижутерия.

С моим взрослением чокеры присылали часто, подходящего размера.

Лет до пяти-шести маму не тревожило вообще ничего. Она даже почти не опасалась, что за дочкой наблюдает какой-то старый извращенец – ведь её саму особо было не видно. Камера закреплена так, что смотрит прямо. Даже части тела модели попадают в объектив только отражённые в зеркале.

Мама считала, что за ребёнком наблюдают в целях науки. Отслеживают поведение, привычки, реакции, течение болезней, взаимоотношения, этапы взросления… Не знаю, что ещё она там себе напридумывала, чтобы успокоить совесть.

Маме удалось оставлять меня в неведенье значительно дольше, чем было условлено изначально. Очень много вопросов касательно своего неснимаемого аксессуара я начала задавать лет в девять. Прежде он считался семейной реликвией, делающей меня «особенной».

В девять мама ограничилась тем, что, не задавая больше вопросов и не пытаясь снять чокер, я смогу покупать всё, что захочу. На эту сделку я пошла. Мы жили очень богато к тому времени. В собственной квартире, в хорошем районе. Единственное, чего мы не делали – не летали на самолётах. Считалось, что у меня какая-то проблема с давлением.

В тринадцать мать призналась мне в том, что происходит на самом деле, добавив, что у неё самой нет доступа к видео с моего чокера. Признаться пришлось, потому что я требовала снять эту хреновину ультимативно. Планировала поменять стиль.

Я едва не сбежала из дома. Мы очень серьёзно поругались. У меня начался психоз.

Мать обратилась к специалистам-мозгоправам. Возможно, к психологу Обсерваториума – точно не знаю. Передо мной красочно нарисовали картину нашей жизни без регулярных пополнений банковского счёта. За пару месяцев меня смогли убедить в том, что я – особенная. Мне очень капитально промыли мозги. В целом, склоняю голову в немом восхищении.

Чокер я не сняла.

И сейчас я об этом не жалею.

В пятнадцать лет я решила, что влюблена в своего наблюдателя. Это стало настоящей манией. Я была уверена, что он – немолодой, очень богатый мужчина со специфическим хобби. Была уверена, что он влюблён в такую особенную и неординарную меня. Должен был влюбиться, зная мою жизнь с самых первых дней.

Я взяла моду натягивать по утрам водолазку с высоким горлом, закрывая чокер, и наносить для него макияж, чтобы наблюдатель не видел меня неопрятной и «некрасивой». В остальном я не нарушала условий и освобождала обзор. Всегда. Что бы ни делала.

Я стала писать ему короткие послания, вроде «Для тебя» помадой на зеркале и прочей ерунды.

Воспринимала суммы, которыми могла спокойно пользоваться, как персональные подарки.

Потом немного отвлеклась на учёбу в институте и даже влюбилась слегка в сокурсника, с которым и потеряла невинность. За это, кстати, пришёл очень существенный дополнительный платёж.

Я придумала новое хобби, новый стиль жизни: удивлять своего наблюдателя. Творить всевозможную дичь. Мне по-настоящему нравилось то, что за мной следят.

Иногда я попадала в яблочко и получала бонусные суммы.

Ни с кем и никогда, кроме, собственно, матери, я не обсуждала то, что являюсь моделью.

Хотя в какой-то момент нашла информацию об Обсерваториуме в интернете. В свободном доступе она была довольно завуалированной. Понять, как производится наблюдение, не представлялось возможным. Обыватель скорее был склонен предположить, что модели устанавливают камеры в квартире или транслируют видео со своих телефонов.

Обсерваториум не предоставлял случайным гостям сайта возможности вычислить чокеры, чтобы идентифицировать их на людях вокруг.

Я сама видела человека в чокере один-единственный раз в жизни.

В клубе, незадолго до того, как осталась полностью самостоятельной. На танцовщице. Я была уверена процентов на девяносто, что она – тоже модель. Но я к ней не подошла.

Мама погибла во время теракта, когда мне было девятнадцать лет. И я осталась одна. Со всеми своими миллионами.

Не скажу, что я была в трауре. После того подросткового психоза я относилась к матери как к своему сутенёру или что-то вроде того. Мы не были близки. Первое время она пыталась объяснить, что всё это – ради меня, но я так и не поверила до конца. Мы стали чужими. Просто жили вместе. На мои деньги.

После восемнадцатилетия все выплаты начали приходить только на мой счёт.

Я делилась.

Потом мамы не стало.

А спустя два месяца после похорон, когда я обустроила свою новую жизнь окончательно, мой наблюдатель впервые прислал мне личное сообщение.

Ваш лайк новому произведению может взбодрить автора и вдохновить его (ССЫЛКА)