О разнице в восприятии музыки, литературы и других виов творчества.

Прочел пост Игоря Яковлевича Резникова о Эрнсте Кшенеке, и, поскольку размещен он на литературной платформе, то решил разместить, что думал Кшенек о восприятии человеком музыки и, наряду с другими видами творческой деятельности, литературы. Это быстрый перевод из книги "Music Here and Now" без особой обработки, поскольку во времени ограничен. 

"Очевидно, что музыка не достижима непосредственно таким количеством людей, как другие виды искусства. Действительно - не каждый, кто смотрит пьесу в театре, читает роман или смотрит картину, достигает такого же соприкосновения с реальной художественной сутью этих произведений, и, возможно, что эта суть останется скрытой для большинства потребителей, поскольку даже на тех, кто ничего "не понимает" в этих видах творчества, произведения литературы и пластического искусства оказывают определенное влияние в той мере, в какой они имеют четко узнаваемое физическое содержание. Непрофессионал, который смотрит на картину и узнает в ней пейзаж, натюрморт или человеческую фигуру, вряд ли скажет, что он ничего не понимает в живописи. Ему достаточно того, что он способен опознать изображенный объект; его мнение о картине будет зависеть, как правило, от того, нравится ему она, или нет. Очевидно, что на его эмоциональную реакцию на предмет сильно влияет манера изложения, а следовательно, и чисто художественные ценности; но в большинстве случаев он далек от осознания этого факта. В еще большей степени это  относится и к литературе. Никто из тех, кто вообще умеет читать, не откажется высказать свое мнение о книге на том основании, что он ничего не смыслит в литературе. Он убежден, что, освоив содержание текста, он также усвоил и художественную ценность; он, вероятно, даже не принимает во внимание тот факт, что эта художественная ценность может быть чем-то самим по себе, существующим вне материала или за его пределами. И на самом деле - ответить на этот вопрос не так-то просто, как кажется. Очевидно, что можно легко представить себе два совершенно разных романа, в обоих из которых сюжетом является Гражданская война, и в то же время они трактуют эту тему с диаметрально противоположных точек зрения, что приводит к совершенно разным результатам. Но в этом случае у них будет один и тот же общий сюжет, только очень поверхностный. С одной стороны, реальной сущностью может быть прогрессивное отношение, отвечающее велениям истории; с другой - проблема трагического консерватизма. Очевидно, что это два разных предмета, и о художественной форме, придаваемой им, безусловно, нельзя судить независимо от них, как если бы это было нечто, существующее само по себе и которое с таким же успехом можно отнять у одного произведения и применить к другому. Как бы то ни было, в языке нет простого подходящего слова для обозначения состояния, которое мешает кому-либо непосредственно воспринимать литературу или пластические искусства; но в нем есть слово "немузыкальный", применяемое к людям, на которых музыка непосредственно не воздействует. Причина этого лингвистического различия заключается в том, что в музыке - если исключить программную музыку и музыку, непосредственно связанную с произносимым словом, такую как опера, песня и т.д. - не визуализируются конкретные объекты. Состояние, когда на тебя воздействует музыка, не материализуется окольным путем с помощью внемузыкальной субстанции. Человек, на которого искусство воздействует только с помощью изображаемых предметов, беспомощен перед лицом музыки, поскольку у нее нет таких сущностей или, если мы хотим выразиться более точно, по крайней мере, нет названия для них. Такие люди, вероятно, не более "нехудожественны", чем многие другие, которые думают, что понимают живопись и литературу, потому что могут постичь материальное содержание этих искусств. Но поскольку для них дорога к художественным ценностям открыта по мосту из этих зримых объектов, для немузыкального человека дорога остается закрытой, поскольку никакие конкретные вещи не приходят ему на помощь. Таким образом, мы видим, что музыка адресована ограниченному кругу людей - фактически, тем, кого мы называем "музыкальными". Музыкальный человек - это тот, на кого музыка оказывает непосредственное влияние, и, согласно тому, что мы говорили ранее, это, очевидно, означает, что такой человек способен воспринимать художественные ценности музыкальной композиции без очевидного присутствия внемузыкальной составляющей. Это выглядит как очень сложный теоретический парафраз общепринятой идеи о том, что музыкальный человек - это тот, кто любит слушать музыку "потому что она ему нравится". Зачем нам еще больше утруждать себя анализом этого качества? Давайте порадуемся, что есть так много людей, которые любят музыку; и когда мы станем композиторами, давайте писать музыку, которая нравится людям. Почему же тогда мы должны продолжать ломать голову над этой проблемой? И все же, говоря о "художественных ценностях", я дал повод для размышлений. Я имею в виду нечто, что существует само по себе, даже независимо от количества слушателей, которые могут это понять и которым это приятно. Я пойду дальше и переверну распространенное толкование этих вещей с ног на голову. Эта интерпретация, даже если она редко формулируется таким образом, приблизительно гласит: "Музыка хороша, когда она нравится музыкальным людям". Но я утверждаю, что музыкальны только те люди, которым нравится хорошая музыка.  Таким образом, понятию "музыкальность" придается относительное значение, и для того, чтобы определить музыкальность, мы должны спросить: "Что такое хорошая музыка? И как мы можем распознать ее, если не по ее успеху?" О качестве каждого произведения человека можно судить в свете компонентов, его составляющих, а также по степени его практической ценности. Исключение должно быть сделано для философских и художественных произведений. Инженер-механик способен оценить, хорош ли мост, который он рассматривает, сам по себе; он знает правила строительства мостов и может определить, правильно ли эти правила применялись. Нам, непрофессионалам, вовсе не нужен инженер-механик, чтобы понять, хорош ли мост: если он успешно выдерживает железнодорожные составы, которые проезжают по нему, очевидно, что он построен правильно, и это все, что мы хотим знать. Но мы не можем с уверенностью сказать, что симфония хороша только потому, что она нравится двум тысячам, пяти тысячам или десяти тысячам человек, которые ее слушают. Мы прекрасно знаем, что это не главное и что произведения, в которых знаток вскоре обнаруживает выдающиеся качества, могут понравиться гораздо меньшему количеству людей, чем другие композиции, которые, несомненно, посредственны. Мы можем обозначить этот факт как автономию музыки. Это означает, что музыка развивается по установленным законам, которые могут не совпадать с теми, по которым развивается духовное состояние ее слушателей. Конечно, здесь есть связь, даже очень важная и очень интересная. Она основана не на параллельных линиях, а скорее на системе диалектики..."